Золотой человек

Ноэми тотчас же поспешила на зов; выражение лица ее было исполнено любви и нежности. Однако больной был явно не в духе. От его придирчивого взгляда не укрылось, что в платье Ноэми спереди вколота игла с шелковой ниткой.

– Никак шитье занялась? Нашла время! И что же за наряд ты себе шьешь?

Ноэми вскинула на него взгляд и мысленно ответила: "Смертную рубашечку маленькому Доди". А вслух произнесла:

– Пришиваю оборку к своей сорочке.

– Тщеславие. Тебе названье - женщина!
– с неуместной язвительностью поддел ее Михай.

А Ноэми, сложив губы в улыбку, ответила: "Воистину так!".

И вновь наступило утро.

Теперь Михая терзала бессонница. Как он ни старался, никак не мог заснуть; его постоянно занимала мысль о маленьком Доди, и он без конца посылал Ноэми взглянуть, что делает ребенок, не случилось ли с ним чего.

И Ноэми, выйдя в другую комнату, всякий раз целовала лежащего в гробу крошечного покойника и говорила ему нежные, ласковые слова, чтобы ввести Михая в заблуждение: "Милый Доди, маленький мой! Что ж ты, все спишь и спишь? Любишь меня, моя радость?" А возвратясь к Михаю, говорила, что малыш здоров.

– Как долго он спит!
– удивлялся Михай.
– Отчего ты его не будешь?

– Скоро разбужу!
– кротко отвечала Ноэми.

Но вот Михай на мгновенье забылся сном и так же внезапно пробудился. Сон был очень короток - больной даже не понял, что спал.

– Знаешь, Ноэми, - сказал он, - Доди сейчас пел. Я сам слышал. Оказывается, он дивно поет!

Ноэми, прижав руки к сердцу, нечеловеческим усилием сдержала готовые вырваться рыданья.

На небесах поет наш Доди, в хоре ангелов, средь сонма серафимов!

Под вечер Михай отослал от себя Ноэми.

– Ступай, уложи Доди спать. И поцелуй его за меня.

Ноэми сделала бы это и без просьбы.

– Что сказал Доди?
– спросил он, когда Ноэми вернулась.

Ноэми, не в силах вымолвить ни слова, бросилась Михаю на грудь и поцелуями запечатала ему уста.

– Он просил тебя об этом? Милое дитя!
– воскликнул Михай. От этого поцелуя он уснул, словно бы ребенок послал ему частицу своего сна.

Наутро первые слова Михая были опять о малыше.

– Надо вынести Доди на воздух, не дело ребенку все время в доме находиться. Вынесите его в сад!

Женщины именно это и собирались сделать.

Тереза еще ночью вырыла могилу у подножья плакучей ивы.

– Ступай и ты, Ноэми, побудь с ним в саду!
– уговаривал Михай.
– А я пока подремлю. Я так хорошо себя чувствую!

Ноэми вышла из комнаты больного и заперла за собой дверь на ключ. Затем они с Терезой вынесли своего ангелочка, душа которого возвратилась на небеса, и навечно предали его тело матери-земле.

Ноэми не пожелала насыпать холмик: стоит Михаю увидеть его, и он все время будет проводить у могилы, а постоянная тоска подорвет его здоровье. Вместо могильного холма она разбила под деревом цветочную клумбу, в середине которой посадила розовый куст - один из привитых самим Михаем, с ослепительно белыми цветами без примеси какого-либо иного оттенка.

Затем Ноэми возвратилась к больному.

Михай тотчас спросил ее, где она оставила Доди.

– В саду.

– Во что он одет?

– В белую рубашечку с голубыми лентами.

– Это ему очень идет. Ты хорошо его укрыла?

– Очень хорошо.

Тремя футами земли.

– Принеси его показать, когда опять пойдешь к нему.

Силы оставили Ноэми. Она поскорее вышла во двор, бросилась на шею матери, судорожно прижалась к ней, но не заплакала. Плакать было нельзя.

Ноэми, как потерянная, бродила по саду. Подошла к плакучей иве, сорвала с белой розы полураскрывшийся бутон и возвратилась к Михаю. Тереза шла за ней следом.

– Где же Доди?
– нетерпеливо спросил Михай.

Ноэми опустилась на колени у его постели и с ласковой улыбкой протянула ему белую розу.

Михай взял розу, поднес ее к лицу.

– Как странно!
– сказал он.
– У этой розы совсем нет запаха, словно она выросла на могиле.

Ноэми поднялась с колен и вышла из комнаты.

– Где же ребенок?
– теперь Михай обращался к Терезе.

– Не сердитесь на нее! Проговорила Тереза мягким, просительным тоном.
– Вы тяжело болели; теперь, слава богу, страшное позади, но ведь болезнь ваша заразная и всего опаснее для других именно тогда, когда проходит. Это я запретила Ноэми приносить к вам ребенка, пока вы не выздоровеете окончательно. Тут моя вина, но я хотела как лучше.

Михай сжал руку Терезы.

– И очень хорошо сделали! Как же это я, глупец, сам не догадался! Нет, вы, право же, очень умно поступили. Надеюсь, малыша и нет здесь, в соседней комнате?

– Нет. Мы устроили ему отдельное жилье в саду.

Тереза и не солгала, бедняжка.

– Вы молодец, Тереза. Идите же к нему, а Ноэми пришлите ко мне. Я больше не стану требовать, чтобы она принесла сюда Доди. Бедная Ноэми, сколько она натерпелась!.. Но как только я встану на ноги, вы меня отведет к нему?

– Да, Михай!

Этой спасительной ложью Михай позволял себя убаюкивать до тех пор, пока не встал с одра, окончательно поборов болезнь.

Но он по-прежнему был слаб и едва мог ходить.

Ноэми помогла ему одеться. Опираясь на ее плечо, Михай вышел из комнаты; Ноэми подвела его к скамеечке перед домом, усадила и сама села рядом, держа Михая под руку и склонив голову ему на плечо.

Был теплый, летний день. Михаю казалось, словно каждый листок своим шорохом шептал ему что-то ну ухо, словно пчелы своим жужжанием хотели передать какую-то весть, словно бы даже трава под ногами шелестела неспроста; все звуки сливались в единый гул.

Но одна мысль особенно беспокоила его.

Стоило ему взглянуть в лицо Ноэми, как мучительное предчувствие охватило душу. Что за непостижимая загадка в этом лице?

Михай решил разгадать ее.

– Ноэми!

– Что, Михай?

– Милая Ноэми, посмотри на меня!

Ноэми подняла глаза.

– Где малыш Доди?

Не в силах больше сдерживать горе, она подняла свой мученический лик к небу и простирая вверх руки, трепещущим голосом проговорила:

– Он там... там!..