Золотой человек

Наконец-то враг в его руках! Вот он, совсем рядом! Два человека встретились на узкой дорожке, в темноте, где их никто не видит. Так совершается большинство убийств. К тому же у Тимара нет никакого оружия, даже палки, а у Бразовича в руках стилет, спрятанный в длинной трости.

Но что это? Увидев Тимара, г-н Атанас мгновенно сует трость под мышку и, сняв шляпу, громко приветствует гостя:

— Честь имею, господин Леветинци, ваш покорный слуга!

— Здравствуй, Атанас! — отвечает Тимар. — Ты что, за гешефтом идешь?

— Хе-хе! — заискивающе смеется г-н Бразович, словно напроказивший школьник. — А ты, Михай, не желаешь хоть разочек посидеть с нами?

— Нет. Если хотите выиграть у меня сотню-другую форинтов, так я могу их вам просто подарить. Но коптеть всю ночь за игральным столом, полагаясь на милость дьявола, — это забава не по мне.

— Хе-хе! Ну тогда ступай к дамам, они у себя наверху. Желаю хорошо поразвлечься. Сегодня я тебя уже не застану.

И они обменялись «сердечным» рукопожатием.

Угрозы г-на Бразовича никто всерьез не принимал. Грозными у него были лишь голос да внешность. Никто его не боялся, даже собственная супруга, Уж она-то и подавно!

Бразович превосходно знал, что Тимар часто бывает в его доме, и устраивался так, чтобы не встречать там своего гостя. Зофия как-то поделилась с мужем догадкой, что, по-видимому, Тимара прельщают в их доме прекрасные глаза Аталии. Но это уже касается г-на Качуки. Если он не проткнет шпагой Тимара, словно лягушку, пусть пеняет на себя. Намек был ему сделан, но, как видно, Качука не внял доброму совету. Тимар довольно часто встречается с Аталией, и тем не менее капитан не вызвал его на дуэль. Какое там! Они по-прежнему закадычные друзья!

Свет не видел более мирной и дружелюбной компании, чем обитатели и завсегдатаи этого дома!

Господин Бразович не только догадывался с самого начала, но благодаря своим связям с абсолютной точностью разнюхал, что самую первую дверь к нынешнему колоссальному состоянию Тимара ему открыл не кто иной, как капитан Качука. Более того, он даже смекнул, почему тот сделал это. Офицер собирался порвать с Аталией, поэтому он, видимо, только и мечтал, чтобы г-н Бразович поссорился с ним и выгнал его из своего дома. Да не тут-то было. Будущий тесть решил любить капитана наперекор всему и прижать его к своей груди, как родного сына, хотя бы ради того, чтобы проучить мерзавца: ведь податься Качуке все равно некуда, хочешь не хочешь — женись.

Во время своего затянувшегося жениховства Качука, конечно, не мог не заметить, что за Аталией ухаживает опасный соперник. Соперник этот богат, к тому же Качука обязан возненавидеть его хотя бы за то, что во время конфликта между военным ведомством и государственной палатой он принял сторону последней и, выходит, показал спину своим прежним покровителям. И тем не менее капитан так горячо любит своего старого друга, что готов простить ему все прегрешения, даже если бы он отбил у него, Качуки, невесту.

Аталия презирала Тимара, считала его и теперь слугой своего отца, но внешне обходилась с ним ласково. И хотя она была страстно влюблена в капитана, в присутствии Тимара вела себя так, чтобы во что бы то ни стало вызвать ревность в своем женихе.

Госпожа Зофия ненавидела Тимара и, видимо, поэтому всегда встречала его елейной улыбкой, словно желая когда-нибудь увидеть в нем своего любезного зятя, живущего под одной кровлей с родителями жены.

А сам Тимар дал себе слово погубить их всех: и хозяина дома, и хозяйку, и их красавицу дочку, и жениха, — всех до единого поклялся он выкурить из этого дома! И тем не менее он часто наведывался сюда, целовал руки дамам, обменивался рукопожатиями с мужчинами, старался быть учтивым.

И все здесь, в свою очередь, принимали его весьма приветливо: Аталия ради него садилась к фортепьяно, г-жа Зофия хлопотала у стола, угощала гостя кофе и вареньем. И Тимар с милой улыбкой пил кофе, подозревая, что в него, быть может, подсыпана крысиная отрава.

Когда накрывали на стол, в гостиной обычно появлялась Тимея, помогавшая хозяйке. И тогда Тимар уже не слышал ни того, о чем рассказывала Аталия, ни звуков фортепьяно. Тогда Тимар видел в этом доме лишь одно существо — Тимею.

Да, от Тимеи невозможно было отвести глаз!

Ей было уже пятнадцать лет, и она казалась настоящей девушкой. Только взгляд ее выдавал наивность и неопытность ребенка.

Тимея научилась говорить по-венгерски, хотя, разумеется, с иностранным акцентом, иногда коверкая слова и употребляя их не к месту, над чем у нас имеют обыкновение подсмеиваться (это случается даже в сейме, во время самых серьезных дебатов).

Аталии повезло с Тимеей. Она служила для нее забавой. Бедная девушка была предметом насмешек. Аталия отдавала ей свои старые, поношенные платья, давно вышедшие из моды. Ведь моды у нас, как известно, меняются с головокружительной быстротой: представляете, какой хохот поднялся бы сегодня на улице, если бы кто-нибудь появился среди бела дня в пышном кринолине, а между тем ведь совсем недавно кринолин был в моде.

Одно время, помнится, кринолин подвязывали не к талии, а к плечам, рукава носили широкие, со складками, длина же платьев доходила до щиколоток, и по низу шли оборки. В дополнение к этой моде носили особую прическу: волосы взбивали и зачесывали очень высоко, скрепляя на макушке гребнем, а затем повязывали широкой лентой, свисавшей по спине почти до пят. Такая одежда была очень красива в разгар модного сезона, но четыре года спустя, когда уже никто эти наряды не носил, появиться в них можно было разве что на маскараде. Но Аталии нравилось играть в этот маскарад с безответной Тимеей.

А бедная девушка, никогда не видевшая европейского платья, носилась с дареными тряпками, как дикарка, и чем пестрее они были, тем больше нравились ей. Как радовалось это дитя, когда Аталия наряжала ее в свои яркие, вышедшие из моды шелковые платья, когда она высоко закалывала ей волосы гребенкой и повязывала пучок безвкусным пестрым бантом. Ей казалось, что в таком уборе она выглядит очень красивой. И когда люди при виде ее улыбались, она принимала их улыбки за чистую монету, как знак восхищения ею. Она стремглав проносилась по улицам, стесняясь этих взглядов и улыбок. Ей вслед пожимали плечами, видимо, думая при этом: «Ну и странное же существо!»

Смеяться над ней можно было сколько угодно — она не сердилась на это. Она была еще слишком неискушенной, чтобы понять, за что следует сердиться, а за что нет. Даже самую откровенную насмешку она не принимала на свой счет.

Очень нравилось Аталии ставить Тимею в смешное положение, особенно перед мужчинами. Когда в гости приходили молодые люди, она просила их для виду поухаживать за Тимеей и потешалась над тем, как серьезно та принимала эти ухаживания. Тимея была в восторге, что с нею обращаются как с настоящей барышней, что ее приглашают танцевать, извлекая из дальнего угла, где она обычно стояла, что веселые кавалеры преподносят ей огромные букеты, которые не полагалось дарить барышням. Если же ее удавалось вызвать на разговор, то все общество хохотало над тем, что говорил ей, дурачась, очередной кавалер. О, она прекрасно различала в общем смехе звонкий, захлебывающийся от радости голос Аталии.