Золотой век

Боялись многие Егора Пустошкина; боялись подчас его дикого характера, а некоторые любили за его широкую русскую натуру, за его редкое хлебосольство и за его прямой нрав.

Надо было только знать, в какое время к нему попасть.

Дом Пустошкина, как уже сказали, имел довольно странную архитектуру: узкий, высокий, в три этажа, вроде башни; на верхнем этаже была еще вышка, сам он жил в верхнем жилье, а средний, отделанный более богато, предназначен для приезжих гостей; нижнее жилье занимали приближенные к Пустошкину дворовые.

Другие дворовые и охотники помещались в трех больших служилых избах.

Всех дворовых находилось у Пустошкина не менее ста человек и жилось им неплохо; привыкли они к нраву своего господина и были ему преданы.

Многим из дворовых положительно нечего было делать, и они все время слонялись из угла в угол или дремали в барской передней, или на дворе играли в бабки и в шашки.

Егор Пустошкин был страстный охотник; его дворовые охотники, одетые все в одинаковые кафтаны, молодец к молодцу, хорошо вооруженные, приводили в страх соседних помещиков, потому что рыскали и скакали они по полям и лугам за красным зверем или за птицей, не разбирая, кому принадлежат эти поля и луга, топтали травы, рожь, овес и т. д. Иногда Пустошкин платил за причиненные убытки помещикам, а больше так сходило.

Для богатея Пустошкина закон был не писан, и судиться с ним избави Боже. Засудит, не рад и жизни будешь. «С сильным не борись, с богатым не судись».

У Егора Пустошкина в городе во всех судах «своя рука была», вот и попробуй с ним судиться. Бывали, например, такие случаи: едет, положим, по своему делу какой-нибудь помещик-сосед или знакомый Пустошкина и повстречается он на дороге с Пустошкиным.

— Стой! — кричит тот своему знакомому или соседу.

Бедняга перепуган, меняется в лице и волей-неволей приказывает приостановить коней.

— Куда едешь? — спрашивает у него Пустошкин.

Тот ему говорит.

— Ладно, я домой еду, поедем и ты ко мне.

Помещик божится, клянется, что ему недосуг.

Пустошкин не слушает и строго приказывает поворачивать коней.

Если повстречавшийся помещик начнет упрямиться и настаивать, тогда Пустошкин прикажет своим холопам повернуть коней и беднягу помещика повернуть насильно в усадьбу Пустошкина и продержит он этого невольного гостя сколько хочет в своем доме.

Такой же участи, как уже знаем, подвергся и князь Полянский с сестрой и дочерью.

Пустошкин приказал осветить средний этаж своего дома и ввел туда своих подневольных гостей.

Комнаты, отведенные для князя Платона Алексеевича и для его семьи, были отделаны и обставлены более чем богато.

Повсюду заграничная мебель, бронза, хрусталь, стены обиты шелковой материей, полы устланы персидскими коврами.

— Князь, я вас прошу… располагайтесь здесь, как у себя дома, приказывайте, повелевайте… стоит вам позвонить — и к вам для услуг явятся мои лакеи. Вас, княжны, тоже прошу смотреть на мой дом, как на ваш собственный, — проговорил Егор Пустошкин и хотел было уйти к себе наверх.

— Одно только слово, — остановил его князь Полянский.

— К вашим услугам, князь?

— Надеюсь, с моими людьми ничего худого не произойдет?

— Знаете ли, князь, с вашего позволения завтра я хотел ваших холопов поучить немного на конюшне за их оплошность и нерадение… Они должны бы, князь, за вас вступиться, не давать вас, своего господина, в обиду, а они струсили меня и моих охотников и не сопротивлялись…

— Уж предоставьте мне, государь мой, ведаться с моими холопами, — резко проговорил князь Полянский, — и прошу их не трогать, — добавил он.

— Хорошо… пусть по-вашему. А все же не мешало бы их поучить.

— Повторяю, это мое дело.

— Как хотите, князь. А вам я сейчас прикажу готовить ужин.

— Не трудитесь, у нас есть свой запас на дорогу. Только прошу прислать ко мне моего камердинера, и я сам сделаю распоряжение насчет ужина.

— Вы у меня в гостях, князь… А в гости, как известно, со своей едой не ходят…

Проговорив эти слова, Пустошкин вышел.

Спустя немного явились ливрейные лак, еи в белых перчатках и в напудренных париках; они быстро стали накрывать стол. Прошло немного времени, и стол украсился изысканными блюдами с кушаньями и дорогим вином; сервировка стола не могла не удивить князя Полянского и княжен: серебро, бронза, хрусталь, цветы.

Князю и княжнам прислуживал за столом старик Григорий Наумович и двое других княжеских лакеев.

Пустошкина за ужином не было; он ужинал у себя наверху.

— Немало я дивуюсь, куда и к кому мы попали, — проговорил князь Платон Алексеевич, окончив ужин и обращаясь к дочери и к сестре.

— Я и сама удивлена, брат, не меньше твоего. Прежде я думала, мы попали к разбойникам, но…

— Но у разбойников, сестра, таким ужином не кормят, не так ли?.. Просто-напросто этот помещик Пустошкин — большой самодур… и, как видно, он очень богат, поэтому самодурство сходит ему с рук… Ну, а ты, Наташа, что скажешь про нашего «радушного» хозяина? — спросил князь у дочери.

— Прежде, папа, я тоже думала, что мы попали в руки разбойников, и этот Пустошкин показался мне каким-то страшным, — ответила отцу княжна Наташа.

Проговорив еще несколько, князь и княжны расположились спать; они нуждались в отдыхе. Княжны со своими горничными легли все в одной комнате; для княжен приготовлены были мягкие постели с чистым бельем; из предосторожности они заперли дверь своей спальни изнутри, а по распоряжению князя у двери снаружи легли двое его дворовых; они должны были чередоваться, то есть один спать, а другой быть настороже известное время.

Князь Платон Алексеевич лег в комнате, которая находилась рядом с комнатой, где спали княжны.

Княжеский камердинер Григорий Наумович и двое-трое дворовых решились не спать и быть наготове.

Как князем Платоном Алексеевичем и княжнами, так же и их слугами были приняты все предосторожности от неожиданного нападения или другого какого самодурства со стороны Пустошкина.

— Послушай, старик, ты бы ложился, ведь ты тоже устал и нуждаешься в отдыхе, — проговорил князь Полянский своему неотлучному и преданному камердинеру.

— Помилуйте, ваше сиятельство, как можно спать. Вы извольте почивать… а я буду всю ночь стеречь.

— Кого и от кого стеречь?

— Сами изволите знать, ваше сиятельство, находимся мы в незнакомом дому… Здешний хозяин помещик какой-то головорез… От него всего надо ожидать. Нет-с, спать я не стану… обо мне не извольте, ваше сиятельство, беспокоиться. Я засну и днем, а ночью буду на страже, — решительным голосом проговорил своему господину верный слуга.

Князь не стал больше ему возражать. И скоро настала гробовая тишина во всей усадьбе, нарушаемая только сторожем, который мерно выколачивал часы в чугунную доску.