Золотой век

— Ну, пан, говори со мной начистоту, куда ты подевал своего постояльца офицера Серебрякова? Меня ты, пан, знаешь! От меня ничего не утаишь, ничего не скроешь! Я всю подноготную узнаю. Еще не вздумай отпираться: знать, мол, ничего не знаю, ведать ничего не ведаю. Не поверю, допытаюсь…

Так сразу начал свой допрос сыщик Мишка Жгут Ивану Зоричу, запершись с ним в чистой горнице постоялого двора. На столе перед сыщиком стояли вино и закуска.

— Я и не думаю отпираться, господин; офицер Серебряков всегда у меня останавливается… потому мой постоялый двор на всю Москву один; думаю, пан, и вам про это ведомо, — нисколько не смутившись, ответил сыщику Зорич.

— А когда у тебя в последний раз останавливался Серебряков?

— Да месяца два тому, как он ушел от меня, ни копейки не заплатив.

— Ушел, говоришь, а не уехал?

— Ушел, пан, и свои вещи у меня оставил. Горницу, в которой остановился офицер Серебряков, запер и ключ с собой взял… Недели две ждал я возвращения пана офицера, а когда его горница потребовалась для других постояльцев, я принужден был взломать замок.

— Ну, а ведомо ли тебе, куда от тебя пошел Серебряков? — не спуская своего проницательного взгляда с Ивана Зорича, быстро спросил у него сыщик.

Не сразу на это ответил ему Зорич, а несколько подумав, сказал:

— Не знаю…

— Вот и врешь, пан! — огорошил его Мишка Жгут.

— Как вру?

— Да так, как многие врут!..

— Я… я не вру…

— Не спорь со мною!.. Я говорю врешь, стало быть и врешь!.. Ну, сказывай, куда от тебя пошел офицер Серебряков, к кому? Да не виляй хвостом, дознаюсь…

— Право же, господин, не знаю… Не веришь, побожусь.

Иван Зорич не хотел впутывать себя в дело Серебрякова, поэтому и думал умолчать о том, куда пошел Серебряков с постоялого двора, хотя это Зоричу было и хорошо известно.

— Слушай, Зорич, мне не скажешь, палачам в застенке скажешь…

— Как, разве меня пытать будут? — побледнев, воскликнул Зорич.

— А ты думал, станут смотреть; по доброй воле не скажешь, лютая пытка тебе язык развяжет… Ведь граф Румянцев-Задунайский шутить не станет… Ну, говори!

— Да что же мне говорить, когда я сам не знаю, куда от меня пошел офицер Серебряков… Ведь постояльцы не обязаны мне о том сказывать, — попробовал было «отнекаться» содержатель постоялого двора «для приезжих благородных».

— Ох, пан Зорич, не вертись, не виляй, мол, хвостом… Иль дыбу захотел попробовать, — погрозил сыщик Мишка Жгут, выпивая чарку за чаркой крепкого вина.

— О, Матерь Божья! Что ты, пан сыщик, говоришь. За что меня пытать, я и так скажу, пожалуй.

— Вот и давно бы так. Ну, сказывай, пан Зорич, что про офицера Серебрякова знаешь! А винцо у тебя знатное. Ну, сказывай!

— Хоть и не говорил мне пан офицер, куда от меня он пойдет, а я все же знаю, что пошел он на свидание к своей коханной паночке, красавице княжне.

— К какой княжне?

— А к дочке ясновельможного пана, князя Полянского.

— Да ты не врешь, не морочишь! — с удивлением вскрикнул Мишка Жгут, приготовляясь залпом осушить чарку.

— Стану ли врать, когда пану офицеру я с княжной его коханной и свиданьице устроил, — хвастливо промолвил Иван Зорич.

— Сказывай скорее; все сказывай!

— А вот прослушай, пан сыщик. Тут Зорич с некоторыми прикрасами подробно рассказал Мишке Жгуту о том, как он, нарядившись продавцом кружев, проник в княжеский дом и как княжеской дочери передал от ее «милого дружка» любовную «цыдулку», в которой «коханная княжна, пану офицеру» назначила свидание.

Рассказал Иван Зорич и о том, как Серебряков пошел на свидание в княжеский сад и уж больше на постоялый двор не возвращался.

— Так, стало быть, по твоим словам, офицер Серебряков и застрял в княжеском дому? — выслушав рассказ Зорича, проговорил сыщик.

— Так, пан, и застрял.

— С того раза ты больше его не видал?

— Не видал… Все ждал пана, все ждал и принужден был сломать замок у горницы, которую у меня занимал пан офицер.

— Ладно, слышал это!.. Может сам сиятельный граф потребует, чтобы ему ты рассказал все то, что мне сейчас ты рассказал. Будь к тому готовым.

— Что же, я и самому ясновельможному пану графу рассказать готов.

— Только гляди, Зорич, что мне говорил, то говори и его сиятельству — не вертись, прямо все выкладывай. Не то худо будет!

— Все скажу, что сам знаю. А как же, пан сыщик, награду мне за свой правдивый рассказ ждать или нет?

— А за что про что, не слыхал?

— Как за что, а за…

— За то, что ты обманом вошел в дом и княжеской дочери сводчиком был?.. За это у нас, пан Зорич, знаешь, как награждают? На площади кнутом.

— О, Матерь Божия, что говорит пан сыщик, — меняясь в лице, — с испугом воскликнул Зорич.

— Правду говорю. Если ты не хочешь отведать батогов или кнута, то подари мне рублевиков пяток, я тебя как нибудь «освечу», от наказания отведу. Не то, пан Зорич, быть тебе битому нещадно, и этого мало, из Москвы выгонят.

— О, Матерь Божия, спаси! Пять рублевиков, какая уйма денег! Ох, ох, как много. Как не охал Зорич, а все же пришлось ему проститься с пятью рублевиками; в то время эта сумма была довольно порядочная.

XXX

Сыщик Мишка Жгут торжествовал; он почти напал на след гвардейского офицера Серебрякова; он предвкушал уже получить обещанную награду.

Мишка Жгут не преминул довести до сведения графа Румянцева-Задунайского о том, что разузнал о Серебрякове от содержателя постоялого двора Ивана Зорича. Вместо похвалы своему труду, вместо ласкового слова, которое ожидал сыщик услыхать от важного вельможи Румянцева-Задунайского, Мишка Жгут услыхал от него брань и грозный приказ не сметь оглашать показание поляка Зорича.

— И ты, и этот поляк — вы оба набитые дураки и негодяи! Оба вы заслуживаете палок! И ты смел подумать, что княжна, дочь родовитого, богатого князя Полянского полюбит и пойдет на свидание к офицеру, — кричал граф Румянцев-Задунайский на опешившего сыщика, стоявшего перед графом с разинутым ртом и с широко раскрытыми глазами.

— Как ты смел только подумать, безмозглая твоя голова!

— Я… я, ваше сиятельство…

— Молчать! Да знаешь ли, что князь Полянский мой искренний друг и благоприятель?