Золотой век

— Непонятного я, право, ничего не нахожу… Наша императрица обладает умом, проницательностью.

— Ну, ну… Что же далее?

— Императрица назначает Натали фрейлиной. Кажется, она вполне того достойна.

— Объяснила, нечего сказать.

— Какого же тебе еще надо объяснения? Натали назначена фрейлиной… понятно почему?

— Почему? почему?

— Ах, как ты кричишь… Натали старинного княжеского рода… Я сама, как тебе известно, служила фрейлиной. Наконец, ты заслуженный генерал. Все это объясняет.

— Ничего это не объясняет, ничего!

— Если ты не перестанешь кричать и волноваться, я уйду, — решительным голосом проговорила старая княжна, направляясь к двери.

— Ну, хорошо… хорошо… Наконец, сестра, пойми ты мое положение.

— Я удивляюсь тебе, брат. Надо радоваться и гордиться, что Натали назначена фрейлиной, а ты…

— Не прикажешь ли, милая сестрица, от такой большой радости пуститься мне вприсядку?

— Никто вас к сему и не приглашает.

— Ты ребенок малый, что ли? Не понимаешь, что через это назначение свадьбу придется отложить?

— Лучше было бы отменить ее совсем. Ну, какой жених граф Аполлон Баратынский нашей Натали? Разве ей такой нужен?

— А какой же, какой? — опять гневно крикнул князь Платон Алексеевич.

— Молодой, красивый.

— Сама выходи, сама выходи за молодого.

— С тобой, брат, невозможно говорить.

— И не надо, не надо!.. Вы все здесь заодно? Все против меня. Одурачить меня вам не придется, не придется! — кричал на сестру раздражительный князь Полянский.

— Я лучше уйду.

— Скатертью дорога, уходи, уходи.

— Ах, мой брат, какой ты невозможный человек, — княжна Ирина Алексеевна, проговорив эти слова, вышла из кабинета князя Полянского.

Не менее был удивлен и поражен граф Аполлон Баратынский, когда, ничего не подозревая, он приехал к своей невесте, на другой день после получения официальной бумаги о назначении ее состоять фрейлиной при императрице.

— Как же это?.. Свадьба моя с княжной? — растерянным голосом проговорил граф Баратынский.

— Придется, граф, отложить.

— Зачем же откладывать?

— Как зачем? Да разве вы не поняли, что моя дочь назначена состоять фрейлиной при императрице.

— Разве брак может этому помешать?

— Разумеется…

— Я… я не знал.

— Дня через два я с дочерью должен буду выехать в Питер, чтобы благодарить императрицу. Месяца на два-три я останусь там жить. Потому должен некоторое время находиться при дворе.

— Как же это? А я думал…

— И я думал, как говорится, «скрутить» вашу свадьбу, граф. Да ничего не поделаешь, отложить придется.

— Неприятная история, — хмуро проговорил князь Баратынский.

— Ведь и у меня для свадьбы все приготовлено: приданое готово…

— У меня, князь, тоже все готово: дом отделан почти заново, своих родных и близких знакомых я к себе на свадьбу пригласил. Что я теперь стану делать? Стыд… Смеяться станут надо мною.

— Ну, смеяться, граф, не над чем.

— Как не над чем? Надо мною, говорю, станут смеяться.

— А вы, граф, не давайте себя на смех: объясните причину.

— Я все-таки, князь Платон Алексеевич, не теряю надежды назвать вас своим любезным тестюшкой. Ведь так? — после некоторого размышления спросил граф Аполлон Баратынский у князя Полянского.

— Разумеется, разумеется.

— Княжну я беспокоить не буду. Наверное, она Занята приготовлением в дорогу?

— Да, да, граф. Кроме того, моя дочь больна.

— Слышал, сердечно сожалею. Проститься с вами, князь Платон Алексеевич, я еще приеду, а также и с княжной.

— Приезжайте, будем рады.

Граф-жених уехал, недовольный назначением своей невесты в фрейлины.

В большом доме князя Полянского недавно только шло спешное приготовление к свадьбе; теперь шло не менее спешное приготовление к отъезду самого князя и княжны в Петербург.

Волей-неволей пришлось князю Платону Алексеевичу ехать в Питер благодарить императрицу.

Княжна Наташа спокойно приняла известие о пожаловании ее званием фрейлины, но никакой особенной радости она не изъявила.

— Я тебе удивляюсь, Наташа, право, удивляюсь, — проговорила племяннице княжна Ирина Алексеевна.

— Удивляетесь чему? — задумчиво спросила у нее княжна Наташа.

— Ты, моя милая, невозмутима. Тебя как будто не радует назначение фрейлиной.

— Чему же особенно радоваться, тетя?

— Ты говоришь, Наташа, точно так же, как твой отец. Он тоже нисколько не радуется твоему назначению. Он даже сожалеет, что, благодаря назначению тебя фрейлиной, придется отложить твою свадьбу.

— Скажу вам откровенно, тетя… теперь меня ничего не может радовать… Никакая радость для меня не существует.

— Я положительно тебя не понимаю, Наташа. Ты живешь какой-то особой жизнью. Чуждаешься развлечений, общества; и выглядишь ты не светской девицей, а какой-то монашенкой. В твою пору, моя милая, вести такую жизнь нельзя, — чуть не с укором промолвила старая княжна.

— Тетя, разве вы не знаете, что моя жизнь замерла?

— Какие глупости говоришь ты, моя милая!

— Правду, тетя, правду.

— Знаю. Ты никак не можешь забыть своего офицерика.

— Тетя, разве можно забыть любимого человека? — со слезами промолвила княжна Наташа.

— Серебряков просто свел тебя с ума.

— Вы правы. Я с ума сойду от думы, что с ним? Где он? Тетя, вы ничего не знаете, ничего не слышали?

— Что? Про кого?

— Про Сергея Дмитриевича.

— Разумеется, ничего. Да от кого мне слышать?

— Может, от папы что узнали?