Золотой век

— Разве ты знаешь княжну?

— Пора не знать! Она-то и шлет тебе свой поклон низкий. — Теперь я знаю, за что наш грозный князь тебя, доброго молодца, под замком держит.

— На поклоне тебе, красавица, большое спасибо. — Ну, твоя очередь сказать, кто ты и как спозналась с княжной?

— Изволь, скажу, хоть и не время теперь. — Татьяной меня зовут. Егор-приказчик и жена его призрели меня, убогую сиротинку, спаси их Бог за это. В Москве, слышь, недавно я гостила на княжьем дворе; княжна немало мне про тебя говорила.

— Скажи, пожалуйста, Танюша: где княжна, что она, неужели вышла замуж?

— Это за старика-то графа? Нет, не вышла, да и не выйдет. Тебя княжна любит. Теперь, говорят, что в Питере с отцом. Слышь, государыня вытребовала ее к себе на службу.

— Как, неужели? — удивился Серебряков.

— Да, да, отец нам про то сказывал. — Ну, прощай покуда, мне пора.

— Куда спешишь? Я так рад, так рад.

— Чему?

— А тому, Таня, что ты мне столько радостных слов сказала, спасибо тебе!..

— Покуда не за что. Вот тогда скажи спасибо, когда я придумаю помочь тебе.

— Ох, Таня, ничем помочь мне ты не можешь, — со вздохом промолвил заключенный офицер Серебряков.

— Кто знает, может, и помогу.

— Едва ли.

— А ты, господин офицер, не отчаивайся, — никто как Бог!

— Из заключения меня ведь ты не выпустишь?

— Давно бы выпустила, если бы это было в моей воле: сама я, барин, почитай, подневольная, что мне прикажут, то и делаю…

— Вот то-то же и есть.

— Меня самое названый отец ровно невольницу держит… выходу только в сад, да на двор. А за ворота ни-ни… ворота у нас и днем и ночью на замке, а ключи у отца, а через стену не перепрыгнешь, высока… так вот и сижу я в четырех стенах, ровно в монастыре каком, право!.. Ну, мне пора, завтра приду, жди!

— Одно только слово, Таня.

— Спрашивай, только скорее… боюсь, отец не хватился бы, ведь беда будет, да еще какая беда-то.

— Ты говоришь, меня княжна любит?

— Любит, любит.

— Что же, княжна о том сама тебе сказала?

— Известно сама, а то кто же? И чуден же ты, господин офицер, вот чуден, — молодая девушка весело засмеялась; она быстро спустилась с дерева и, никем не замеченная, направилась в свою горенку.

Несмотря на то, что в домике старого приказчика все давно спали, Таня не легла, а стала ходить по своей горнице, обдумывая, как бы ей помочь молодому офицеру и выручить его из неволи.

Сколько ни думала Таня, сколько ни ломала она свою голову, ничего придумать не могла.

Освободить Сергея Серебрякова было почти невозможно.

Пробраться в княжеский дом можно было не иначе, как сломать у входной двери два замка, внутренний и висячий. Сделать это Тане было невозможно. Да и сломать ли ей тяжелые замки, на это, не хватило бы у ней силы.

А хотелось доброй девушке помочь молодому офицеру, хотелось из неволи его выручить; знала Таня, что тем и княжне большую услугу окажет.

И после долгого размышления молодая девушка пришла к тому заключению, что необходимо выждать время, а теперь об освобождении офицера Серебрякова и думать было нечего.

«Придется выждать время… может, куда отец уедет,, а при нем и думать нечего об освобождении офицера. Хотелось бы ему помочь, да нечем; случая ждать надо. Рано ли, поздно ли, а все же из неволи я его выручу, во что бы то ни стало… Послала бы я княжне весточку о ее друге милом, да не с кем» — таким мечтам придавалась Таня, вернувшись из сада в свою горенку.

LI

Старик-староста села Егорьевского — Пантелей вел у себя в избе вполголоса с мужиком Демьяном разговор.

Сидели они в горнице только вдвоем; дверь в сени старик Пантелей запер на крючок из предосторожности.

— Неужли, Демьян, царь-то, Петр Федорович, проявился? — тихо и как-то таинственно спросил староста Пантелей у своего соседа.

Избы Пантелея и Демьяна находились рядом, и оба эти мужика считались приятелями «по винной части», т. е. оба они крепко любили зелено вино; мужик Демьян был много моложе годами старосты Пантелея, но это не мешало им быть приятелями.

— Давно проявился, — также тихо ответил мужик Демьян.

— Неужели, правда?

— Врать не стану.

— Где проявился-то государь? И где он сейчас находится?

— В Яицке, а теперь его царское величество Петр Федорович в Казани сидит в заключении…

— Как в заключении? — удивился староста Пантелей.

— В острог упрятали нашего батюшку; ровно колодника или пленника под караулом держат! — с глубоким вздохом ответил ему Демьян.

— Да за что же? За что?

— А здорово живешь!..

— Как же смеют государя в заключении держать?..

— Стало быть, смеют. Губернатор да судьи неправедные осудили его посадить в острог.

— Это царя-то!

Старик Пантелей все более и более удивлялся.

— Судьи-то, вишь, и царицыны вельможи не признают его за царя.

— А за кого же?

— Беглым казаком его величают, раскольником Емелькой Пугачевым.

— А, может, он и вправду не царь?

— А кто же?

— Да самозванец!

— Эх, дядя Пантелей, если бы эти самые слова да не ты сказал, а кто-нибудь другой, какую бы я ему затрещину дал по морде, — сердито проговорил мужик Демьян.

— Да ты сам видел царя Петра Федоровича или про него от кого слышал? — после некоторой задумчивости спросил у Демьяна староста Пантелей.

— Где видеть… не видел, — ответил Демьян.

— Так слышал, мол?

— Известно, слышал…

— От кого?

— От Божьего странника, что в нашем селе появился.