Золотые нити
Шрифт:
Сиур подошел к Владу, дал ему сотовый телефон и деньги.
– На всякий случай. За девушку отвечаешь головой. Сидите там до конца рабочего дня. В семь часов я позвоню. Если что, знаешь, как действовать.
Он смотрел из окна, как Тина с Владом сели в машину, подождали, когда им откроют ворота, и выехали. В библиотеке не должно быть опасно – много людей, помещение общественное. По опыту он знал, что обеспечение безопасности не должно доходить до маразма. Помещение, люди – неплохое прикрытие, да и Влад хороший профессионал. Можно быть спокойным за девушку до семи часов, а там будет видно.
Людмилочка пришла на работу кое-как причесанная, не выспавшаяся и сердитая. Костик вчера устроил скандал, дети не слушались, пылесос
Она сидела в своем любимом кресле-качалке, и, что бывало крайне редко, ничего не делала, – просто думала. О Виолетте Францевне, о ее одиноком и странном житье, – муж умер, детей нет, – о ком заботиться? И на чью заботу рассчитывать? В то же время вдова вела себя не как несчастная скучающая дама, обремененная болезнями, но, по-видимому довольная, не утратившая горячего интереса ко всему на свете, полная каких-то планов и надежд, с молодой ясностью во взоре, как будто ожидала увлекательного, насыщенного будущего, не боясь его.
Что вело ее по жизни? Какой-то внутренний огонь, которого не чувствовала в себе Людмилочка? Какое-то прозрение, которое не дано каждому и всякому?
Она раскачивалась, уставившись на ковер, тщетно ища ответов на вопросы, которые ей некому было задавать, кроме самой себя, вновь и вновь двигаясь по одному и тому же кругу…
Звонка от Тины она так и не дождалась.
На работе Людмилочка то и дело отвлекалась, застревая в своих нелегких думах. Как ни крути, выходило, что чего-то главного, важного и основополагающего, какой-то сердцевинки, изюминки, она о жизни так и не знает, так и не уловила.
Интуитивно ощущая, что есть эта сладкая изюминка, этот сюрприз в большом рождественском пироге, она размышляла, почему пирог едят все, а сюрприз попадается кому-то одному. Как судьба выбирает этих людей? По каким признакам? Или это случай? И самое интересное, что представляет собой этот самый сюрприз? Чего желать? Чего просить?
«Просите, и дано вам будет». Людмилочка не была очень верующей, но Библию читала и многие истины постигала не разумом, а сердцем. «Просите…» – неплохо было бы определить, чего ей просить.
Во время этой напряженной работы мысли зазвонил телефон.
Свекровь своим сначала плаксивым, а затем все более раздраженным и недовольным тоном рассказывала, как отстояла полдня в очереди к врачу, как некому о ней позаботиться, сходить в магазин, а тем паче съездить на рынок, купить настоящего меда, какое это неблагодарное занятие растить детей, которые…
– Хорошо, мама, я попрошу Костика…
– Костика? Вы его совсем заездили! – Голос свекрови сорвался на визг. – На кого он стал похож? Вещи висят на нем, как на вешалке! Мой сын, – умница, отличник, – не может заняться повышением своего интек–интел-лектуального уровня, – Возмущение так переполняло ее, что она с трудом выговорила «интеллектуального», – он…– Свекровь замолчала, подыскивая подходящее слово, – Он «обабился»! – наконец, такое слово нашлось. – Он бегает по магазинам, стирает, таскается с детьми, а ведь это такая голова, такой ум!
Я мечтала о том, что мой сын станет ученым, а ему совершенно некогда заниматься наукой – вместо этого он в фартуке! – да-да, в фартуке, моет посуду, как вокзальная официантка, как… – Ей не хватало слов, чтобы выразить весь ужас положения ее сына. – Вот что вы с ним сделали! И теперь еще он должен голодный, уставший, ехать на рынок…
Людмилочка терпеливо выслушивала этот давно привычный монолог «оскорбленной матери». Она могла бы возразить ей, сказать, что ее дражайший Костик все свое свободное время проводит на диване у телевизора, что он тарелку свою не то, что не помоет, а даже не отодвинет.
И когда эта самая грязная тарелка мешает ему читать «Аргументы и факты», то он недовольно брюзжит и злобно
посверкивает глазами из-за газетных листов… намекая Людмилочке, что грязные тарелки надо вовремя убирать, и…Да что там, ни о какой науке никто даже и не думает. Сама способность думать, иметь какие-никакие идеи, видимо, не каждому человеку дана, и ее обожаемый Костик к этим избранным не относится точно.
Много чего она могла бы сказать своей свекрови, но настолько ненужным и неинтересным, пустым показалось ей все, что она могла бы сказать, все, что она слышала и могла услышать в ответ, что единственная фраза, улетевшая по телефонному проводу на другой конец Москвы, огромного загадочного города, была: «Идите к черту, мама…»
Людмилочка положила трубку с чувством глубокого удовлетворения, и тут же забыла о неприятном разговоре. Само по себе это уже было чудом – раньше она долго «перемалывала» бы все сказанное, плакала от обиды и несправедливости, какой-то безысходности в своих родственных, семейных, интимных отношениях…
Да были ли они у нее? Любовь, интимность, сладостное предвкушение, жаркие воспоминания, – существует ли это на самом деле? Или люди выдают мечту за действительность?
Где-то под огромным, толстым слоем скепсиса, ежедневно увеличиваемого жизнью, тлеет неугасимая искорка, готовая в любой момент вспыхнуть… Да, есть, не может не быть. Где-то, когда-то повернется неведомая грань, и тусклый кристалл загорится тысячами высверков, нестерпимо, больно для непривыкших глаз… наполнит священным трепетом измученную душу, словно живая вода, смоет отраву разочарований и несбывшихся надежд…
И в пустыне идет дождь, и распускаются цветы, и на камнях пробиваются зеленые нежные побеги, льды тают, и тают человеческие горести, исчезают в туманах новых пространств… Новые времена приносят новые события, – и мы все, все стоим на этом перекрестке, открытые всем ветрам, и тот, кто ждет, услышит зов…
Тогда нужно решиться и идти. Сомнения и страх, – вот наши собственные кандалы, наша собственная тюрьма.
Людмилочка думала о Тине, об их дружбе, об их сначала детских, а потом девичьих мечтах, о Костике, о детях, о работе, об Альберте Михайловиче, – как он впервые пришел к ним в библиотеку, в своем смешном пенсне, о Сиуре, о Виолетте Францевне… Вот тут она даже привстала с кресла: такое странное чувство то ли тревоги, то ли горького сожаления, то ли то и другое вместе, заставило броситься к телефону и вновь, в который уже раз позвонить Тине, чтобы снова услышать длинные гудки.
Она поплелась на кухню, и там, не отвлекаясь от своих философских раздумий, поставила чайник, заварила крепкий чай, и, сидя на угловом кухонном диванчике, принялась за чаепитие.
Может быть, впервые после замужества она не спешила, не обращала внимания на брюзжание Костика, на нытье детей, на беспорядок в комнатах, – она думала о жизни. Последние события произвели в ней какой-то переворот. Начались изменения, – она не смогла бы ответить, какие.
Что-то произошло и продолжало развиваться самым невероятным образом. Она не знала еще никаких новостей, но чувствовала, что они есть и их будет еще много, как будто она попала прямо в кадр невероятно запутанного и жгуче интересного детектива, когда не можешь дождаться следующей серии, и весь день ходишь в предвкушении заветного часа, когда…
Собака так жалобно скулила, что Людмилочка таки ее вывела, правда совершенно без желания. Она смотрела на темное беззвездное небо, вдыхала пахнущий дождем воздух, и ощущала, что все это происходит с уже другой женщиной, не той, что раньше.
Бессонная ночь кончилась пронзительным звонком будильника. Не стоит и говорить, что на работу она опоздала, а уж прическа…
В то время, как Людмилочка в очередной раз застыла с отсутствующим взглядом, делая записи в карточке читателя, возмущенная тирада которого вывела ее из транса, – в высоких дверях читального зала показалась Тина.