Зомби по имени Джон

– Около лабораторий “Дредфорта”… это далеко на севере, – отмечает Джон, снова возвращая взгляд к человеку в зеленом шарфе.

– Да, – и его глаза как будто становятся темнее. – Я был и в самих лабораториях. Операция по зачистке. Сейчас многие уже не верят в них, но армия продолжает зачищать наиболее зараженные территории, даже если иногда это чистое самоубийство. Даже если после этих операций остается в живых только кто-то один или не остается никого вовсе, – в его голосе слышится подавленное ощущение несправедливости.

– Ну, видимо, ты тогда из тех, кто остался один, – с жесткой прямолинейностью подытоживает Рамси.

– Так точно. По крайней мере, я не смог связаться ни с кем из командования или нашего корпуса и, как видишь, один добрался до Белой Гавани, – сдержанно соглашается человек, но так и не представляется. Может быть, не считает, что Рамси надо знать его имя и звание, может быть, ждет прямого вопроса.

– А знаешь, неудивительно, что люди не верят в вас, – тем временем злым тоном – скорее всего, из-за упоминания уничтоженных лабораторий – продолжает Рамси, – если ты, последний из своей дивизии-хренизии или еще какого хренова подразделения, ошиваешься здесь, под жирным боком Мандерли, и, заправляясь карри на обед и жареными яичками на ужин, заливаешь всем об армейских самоубийственных миссиях.

– Кхм. Да уж, твои манеры явно оставляют желать лучшего, молодой человек, – но терпению обладателя зеленого шарфа не мог бы позавидовать разве что Русе Болтон. – Но я думаю, это все холод. Холод промораживает мозги насквозь и мешает думать, так что неудивительно, что ты так поверхностно и предвзято судишь обо мне – и, полагаю, обо всей армии, – и так же легко ошибаешься в своих суждениях. Я, как ты выразился, не “заливаю всем” о том и о сем, и хотя я и задержался здесь, чтобы отплатить этим людям за помощь мне и мальчику, я продолжаю следовать последнему распоряжению генерал-лейтенанта Станниса Баратеона. И, может быть, когда после рапорта одного случайного поедателя жареных яичек бомбардировщики воздушно-десантного корпуса наконец зачистят территории вокруг Белой Гавани, тебя смогут эвакуировать в достаточно теплое место, чтобы ты изменил свое отношение к работоспособности военной системы во время Зимы, – он отвечает медленно и с достоинством, и хотя Джон не понимает, к чему вообще весь этот спор и к чему теперь пялиться друг на друга, будто вы кровные враги, с произнесенным именем что-то щелкает в его голове, и все мгновенно складывается. Станнис Баратеон, срубленные на фалангу четыре пальца, по-отечески приятный голос и теплые, печальные темно-карие глаза.

– Так ты что, сейчас отправляешься на юго-запад? В штаб воздушно-десантного корпуса? – а в голосе Рамси тем временем не слышится обиды, и его глаза немного стекленеют, как будто он представляет перед собой развернутую карту. – Хах, ну, раз так вышло, что мы двигаемся в одном направлении, думаю, ожидаемая тобой метаморфоза может произойти даже раньше, чем ты думал. Нам бы определенно не помешал такой поедатель жареных яичек, как ты, в сопровождении и получении допуска на территорию, так что я готов возлюбить армию хоть сейчас, в любом виде и любой позиции, – он практически оценивает ситуацию безо всякого перехода, и пока человек в зеленом шарфе находится с ответом, Джон выпаливает:

– Давос. Давос Сиворт.

– Да? Откуда ты знаешь мое имя? – Давос Сиворт, видимо, решает пока проигнорировать Рамси и внимательно смотрит на Джона. Тот торопливо стягивает балаклаву под подбородок, открывая лицо.

– Джон Сноу. Может быть, ты меня помнишь, я…

– …мальчик из института Дара, – заканчивает за него Давос, и повисает короткое, неловкое молчание.

Они слишком мало знакомы, чтобы обняться сейчас, как старые друзья – даже если все люди становятся друг к другу немного ближе, когда наступает Зима, – так что, в конце концов, Давос просто протягивает Джону руку. Но, когда тот берется за его запястье, сжимает ее очень крепко и сердечно.

– Джон Сноу, – повторяет Давос, только после этого отпуская запястье Джона, – не думал, что услышу это имя еще раз до того, как сойдет снег. Но что с Деваном и Ширен? С Селисой? С ними все в порядке? – он спрашивает сразу, и все тепло, которое Джон еще чувствовал в ладони от отеческого рукопожатия, моментально вымерзает, напоминая о том, что есть холод и похуже того, что сейчас вокруг.

– Деван в порядке, он поправился и уже сам помогал другим в лазарете, когда я уходил. А Ширен и Селиса… – он хочет закончить это сразу, хочет сказать “…мертвы”, чтобы не мямлить, не молчать неловко, не заставлять Давоса понимать это самому, но вдруг запинается и не может выдавить из себя ни слова. Он только видит, как взгляд Давоса меняется. Медленно, не резко. Словно он сам не особо верил в хороший конец для маленькой Ширен и ее матери.

– Упыри? – он спрашивает куда прохладнее, даже несколько бесчувственно, будто через силу, как будто хочет услышать, что в институте не осталось вообще никого живого, кроме его сына, и это коробит Джона, но он понимает. И мотает головой.

– Несчастный случай, – это выговорить легче, хотя и по-прежнему тяжело. – И хотя я знаю, что это ничего не исправит, но я бы никогда не допустил этого, если бы… я был мертв, когда это случилось. Клиническая смерть. Я хотел бы… но ничего не мог сделать, – но, сказав это, Джон вдруг понимает, что лжет. Наверняка лжет. Конечно, сейчас он не может сказать точно, не может знать наверняка, что сделал бы, узнав о несчастном случае с Ширен, согласился ли бы отдавать ей свою кровь день за днем, если бы это истощило его до смерти и все равно не спасло ее – это неважно, ты потерял контроль над ситуацией еще тогда, когда она вызвалась помогать разливать зажигательную смесь, а ты пропустил это мимо ушей, – но чувствует, что лжет. И чувствует, что Рамси, наконец неспешно поднимающийся и довольно дергающий краем своих жирных губ, тоже понимает это.

– Я думаю… – голос Давоса все-таки сбивается на мгновение. – Я думаю, эта Зима все равно была бы слишком холодной для нее… них, – он вздыхает, собираясь с силами. – Но, так или иначе, она все еще не кончилась, Джон Сноу. А, судя по тому, что вы здесь, что-то все-таки вышло с твоей вакциной? Белая Гавань теперь дотянет до весны, не беспокоясь о вирусе? – он явно пытается отвлечься, и из-за этого отвечать Джону еще тяжелее, но он опять мотает головой.

– У нас ничего нет с собой, – ему приходится это сказать, но он тут же поспешно добавляет: – Но только у нас двоих, мои коллеги и вольные уже доставляют вакцину в ближайшие города, как могут, и я уверен, они доберутся и до Белой Гавани в конце концов. У нас не было связи или собственного транспорта, чтобы сделать это быстрее, но как только мы доберемся – или кто-то из наших доберется – до города с транспортом, вакцину можно будет распространять повсеместно, – он произносит это и сразу же понимает еще одну важную вещь: ни ему, ни Рамси на самом деле и в голову не пришло спросить у Вимана о транспорте или связи. Что, опять скажешь, что слишком устал или хотел спать? Думая только о своих сестрах, братьях и Рамси, Джон напрочь забыл о том самом главном, что он должен спрашивать в любом городе, у любого человека, который встретится ему, даже посреди занесенной дороги или изломанного ветрами леса. И по глазам Давоса он видит, что тот тоже догадывается об этом, но ничего больше не говорит.

– В штабе воздушно-десантного корпуса точно есть связь. И самолеты, – вворачивает Рамси, но ни Джон, ни Давос его как будто не слышат.

– Подожди, Давос, – вдруг резко говорит Джон, желая хоть как-то унять едкое чувство вины. – Может, мы и не миротворцы, способные обеспечить весь город вакциной, но у нас есть с собой немного… – он быстро снимает рюкзак, замерзшим пальцами расстегивает его и нащупывает в жестком внутреннем кармане аккуратно уложенные пакеты. Протягивает два Давосу. Рамси закатывает глаза.

– Это она? – тихо спрашивает Давос, и Джон кивает. – И ты предлагаешь мне ее взять? – еще один кивок. – В этом городе, полном родителей, детей и любовников, ты хочешь отдать ее мне? Но зачем? – он дает Джону время ответить, хотя, кажется, по его взгляду уже понимает, что ничего не дождется. – Или мне стоит спросить прямо? Ты хочешь этим откупиться от меня за смерть одной маленькой девочки, Джон Сноу? – о, Джон знал, что до этого, даже не маскирующегося под случайно скользнувшее, обвинения дойдет. – Знаешь, я ведь тоже не всегда был хорошим человеком и, по правде, куда чаще был плохим, и сам много знаю и о торговле из-под полы, и о незаконном ввозе, обо всем том, за что по старому закону рубили пальцы, – Давос не обращает внимание на тихий присвист Рамси, – но от тебя, Джон Сноу, я, признаться, ожидал большего.

– Ты тоже отец, – парирует Джон, игнорируя большую часть сказанного. – Не хочешь брать для себя, так возьми хоть для своего сына.

– Для которого? – а глаза Давоса вдруг становятся холодными, как замерзшее дерево. – Четверо моих сыновей погибли этой Зимой. Деван жив, твоими стараниями, но не думаешь же ты, что я могу полететь в ваш институт на волшебных крыльях и отдать эту вакцину ему? А двое оставшихся сейчас со своей матерью, и Семеро знают, каково им всем там, я даже не знаю, куда их эвакуировали.