Зомби по имени Джон

У него длинные и холодные пальцы, и Джон нехотя поворачивает голову, когда они касаются его уха. Ему не хочется выглядеть заплаканным и несчастным перед дядей, и он боится увидеть разочарование в его глазах, но дядя Бенджен никак не меняется в лице, смотря на него с легкой печалью. “Ого, – только и говорит он, касаясь ледяными кончиками пальцев разбитого и опухшего уже носа, и Джон шипит. – Вижу”. Он молчит немного, сложив руки на коленях, а потом спрашивает: “Ну, и что ты хочешь делать с этим, Джон?”. Так обыденно, будто Джон нашел монетку на улице и не знает, на что ее бы потратить. “Хочешь разобраться с этим?”. “Нет. Не знаю”, – Джон утомленно ложится обратно на подушку. Слезы больше не идут, хотя, стоит вернуться памятью немного назад, в горле становится горько. “Скорее не знаешь, как это сделать, так? – тихо спрашивает дядя Бенджен, прибирая его растрепанные волосы за ухо. – Это нормально. Ты хочешь, чтобы все ушло, и ушло как можно проще и быстрее. Но вот последствия… последствия, которые будут у того, что ты решишь, между ними выбрать непросто, да?”.

Первый же удар такой силы, что ни одно окно не сможет выдержать. “Боги, пожалуйста, дайте ему устоять”, – только и успевает подумать Джон перед тем, как черная, мутная волна со всего маху ударяет в стекло. Перед тем, как он испытывает острую боль, обвалившуюся на него тяжелым, неостановимым потоком, проникающим в рот, нос, уши и легкие. “Она сказала, что тебе никогда никем не стать”. “Он ударил тебя из-за того, кем был твой отец”. “Он убил твоего брата, потому что – что случилось, Джон?”. Ледяная глыба размерами куда больше Джона врезается краем в тонкое стекло, оставляя глубокую, сочащуюся водой трещину. “Она имела на это право, потому что ее сын все равно лучше тебя”. “Он имел на это право, потому что твой отец и вправду был дерьмом”. “Он имел на это право, потому что – ответь мне, Джон, что случилось?”.

Ты ничего не можешь сказать на это, Джон Сноу. Ледяной поток, хлещущий в дребезжащие трещины, заливает твои ноги, а ты ничего не можешь сказать. У тебя больше нет семьи. У тебя больше нет наследства. Твоя невеста мертва. Твои братья мертвы. Твои сестры умирают от холода. Твоя работа бессмысленна. Он убил твоего брата.

“Что случилось, Джон?”. Он набирает ледяной воздух вперемешку с ледяной водой. Вопрос заставляет его ответить. Вопрос заставляет его солгать – и вспомнить, что он собирается прикрыть ложью. “Расскажи мне, Джон”.

О, дядя Бенджен, если бы это было так просто. Если бы ты сказал: “Вижу”. Если бы ты сказал – и убил его.

Убить.

И все уйдет – просто и быстро.

Они поехали в стрелковый клуб тогда, когда Джон умылся. Они много стреляли, и разговаривали, и съели потом по стейку с теплым деревенским салатом. Джона это успокоило. “Контролировать себя – прекрасное умение, которое может подчас спасти тебе жизнь, – сказал тогда дядя Бенджен, – но если бы это было так просто, все бы умели это делать”.

“Стреляй, Джон!” – сказал еще тогда дядя Бенджен.

“Давай, Джон!” – прокричала ему Арья два года спустя.

“Пристрели его!” – посмотрел на него своими зелено-голубыми, как нежное море, глазами Виман Мандерли через восемь долгих лет.

Джон слышит их всех и машинально сжимает правую руку. Пистолета Хозера в ней нет.

– Мы… – начинает Рамси, пока Джон судорожно вспоминает, где мог его оставить. Зачем-то положил его на стол? Отложил на пол, когда наклонился к Призраку? Или Хозер сам забрал его, а Джон просто отдал, так и не отойдя от шока? Или это был Рамси? Он не помнит. Не помнит. Не помнит.

– Кажется, я спросил Джона, а не тебя, – довольно резко перебивает Давос, снова впиваясь в Джона своим внимательным взглядом. – Что случилось?

Видимо, прошло не больше нескольких секунд, Джон видит взволнованное лицо Виллы, напряженные морщинки у глаз Давоса, но в их мимике пока прослеживается настойчивый интерес, а не страх. Джон чувствует, как ледяная вода подбирается к промежности и втянувшемуся животу, и в упор смотрит на винтовку на груди Давоса. Так близко, что никогда не достать.

“Но кто сказал, что тебе нужно доставать ее самому?” – и Джон не знает, чей это голос.

Но знает, кто может разрешить все просто, и быстро, и прямо сейчас.

“Вижу. Хочешь разобраться с этим, Джон?”

“Да”.

– Рамси убил Рикона, и Вимана Мандерли, и остальных, – наконец хрипло, но четко говорит Джон.

– Что? – и Давос мгновенно переводит напряженный взгляд на Рамси. Но ему нужна хотя бы секунда, чтобы осознать информацию, а Рамси нужно куда как меньше. И когда Давос еще успевает приподнять свою винтовку, Рамси уже соскальзывает по отчищенным ото льда ступеням и, подхватив винтовку снизу, валит его назад в снег.

Короткая борьба занимает всего несколько секунд, но Ива все равно преграждает дорогу Джону, скалясь и не давая вмешаться. А когда Призрак после короткой команды бросается на нее, без единого звука подминая под себя своим косматым белоснежным телом, Джон уже слышит этот ужасный хруст, с которым Рамси бьет крюком Давосу в лицо. Один раз, и другой. И третий.

– Пф-ф! – Рамси сплевывает кровь в снег, выдергивая крюк из проломленного черепа и поднимаясь, и влажный ошметок розового мозга тянется от слипшихся волос Давоса и повисает на лезвии бледной кишкой. Как же тошнит. – С такой-то подготовкой, – Рамси замечает, что Вилла наконец-то собирается закричать, и одним мощным ударом вбивает крюк ей в челюсть, вырывая кусок щеки и выворачивая зубы, и отбрасывает ее в снег, – неудивительно, что они все передохли в “Дредфорте”, – он заканчивает с удовлетворением, а Джон вдруг безучастно, сглатывая подступающую рвоту, понимает, что людям вдалеке до них нет никакого дела, они даже не видели того, что произошло, занятые своими страхами. А потом Рамси больно хватает его за руку, дергая со ступеней вниз.

– Отзови Призрака, иначе я пристрелю его! – его голос меняется, становясь почти кричащим, и кровь течет из носа, капая в снег и на белую куртку. – Отзови его, ну!

А Джон как будто не может пошевелиться и слышит одну только визжащую Иву, и от этого звука хочется расчесать себе уши в кровь. А потом кто-то – не он – сухо и неестественно зовет:

– Призрак! Ко мне! – и визг обрывается.

– Вот и хорошо, – снова с удовольствием говорит Рамси, бросив мельком взгляд в сторону собак. – Потому что, кроме меня, никто тебе не поможет, Джон Сноу, – говорит Рамси, и его глаза холодные и прозрачные, как лед. – А теперь пошли.

Нет.

Нет, это не сработает.

Давос – хоть и военный, но даже ему понадобится секунда, чтобы понять. А когда мы говорим о Рамси, нужно действовать быстрее, чем за секунду. Разве что… на мгновение Джон задумывается, не выйдет ли приказать Давосу выстрелить, рассчитывая на рефлексы – и сразу перебирает варианты дальше. Тот, где он взаправду кричит: “Пристрели его!”. Тот, где он живо бросается на Рамси – давая тому легко развернуть его самого под пули. Тот, где он командует Призраку атаковать Рамси, а Ива все равно мешает ему. Те, где все это упирается даже не в Призрака, не в Иву и не в слова, которые подберет Джон, все упирается в одно чужое слово, один короткий вопрос, одну секунду, которые понадобятся Давосу – и любому человеку в мире, если тот вдруг ни с того ни с сего соберется выстрелить в другого человека. Любому, кроме, разве что, Рамси Болтона.

Время уходит стремительно, еще один миг – и даже Давос потеряет терпение. Или Рамси, что куда как хуже. Так что Джон должен ответить – и ответить сейчас.

“Последствия, которые будут…”

И Джон делает то единственное, что может. То, что он хорошо умеет.

Он набирает ледяную воду носом и ртом – пропускает ее в легкие, в кровь, в каждую полость своего тела, – и перестает дышать.

И вода ранит его тело – но все же отступает.

Как и положено воде.

– Там внутри… – говорит Джон, и его слова совсем не такие четкие, как в его воображении, скорее похоже на то, что он набил рот изжеванной, кислой от застоявшейся слюны тянучкой, – внутри была бойня… Упыри… пришли с севера, от гипермаркета. Они убили Рикона, Вимана и еще двоих, которых я не знаю.