Зверь с той стороны

Милочка наконец взяла себя в руки; заговорила. Фердинанд, решительно потеснив меня, прижал её к груди, гладил по волосам. Голос Милочки звучал глухо, в шарф.

…Тараканов вызвал её поработать шестого мая, во второй половине дня уже. Сказал, что хоть и обещал каникулы до понедельника, двенадцатого, но поскольку ожидается кое-какой срочный материал, диктофонные записи, надо бы расшифровать и распечатать. В редакции сначала никого не было, только Игорь Игоревич, Паша-Паоло (это шофёр) да она. Сидели в кабинете главного. Тараканов выглядел взбудораженным, что для него совершенно несвойственно: вечная его невозмутимость достойна поговорки. Материал должен был принести зам, но что-то задерживался. Подтянулись остальные, коллегия собралась в полном составе, всё ещё без зама. Недоумевали, для чего такой парад. Главный объявил, что сейчас принесут абсолютно сенсационные кассеты. Материал — золото, но, кажется, может быть опасен. Поэтому он хотел бы иметь при расшифровке записей как можно больше свидетелей. Все они получат копии на бумаге и дискетах. Народ возмущенно зашумел — вплоть до безобразных истерик со стороны некоторых. Как он смел подвергать их риску? У многих семьи, дети, да хоть бы и не было, какая разница? Тараканов сказал, что насильно никого не удерживает и карательных санкций против ушедших ни в коем случае не предпримет. Разбежались практически все. Остался только Сергей — новичок, который ведёт… вёл раздел "Крепкого тела крепчайший дух". Он с первого дня был неравнодушен к Милочке, наверное, поэтому. И Паоло, конечно. Милочка бы тоже, наверное, ушла, только кто бы тогда стал им печатать?

Зам появился около семи. Он заметно трусил: трясся и безостановочно облизывал губы. Положил на стол какой-то пакет, похожий на стопочку диктофонных кассет в чёрном непрозрачном полиэтилене и испарился с невнятными объяснениями. Милочка пошла к себе, за ноутбуком. Это, наверное, и решило многое из дальнейшего, а её уберегло от тяжёлых травм. В кабинете полыхнуло ослепительно и невообразимо грохнуло. Она сразу ослепла, оглохла и вообще как бы умерла ("Очевидно, светобарическая граната", — прокомментировал Фердинанд; я кивнул, соглашаясь), поэтому дальнейшее помнит плохо, урывками. Ворвались какие-то в масках и с короткими железными палками. Кажется, в кабинете завязалась драка. ("Фантастика, не может быть", — сказал Фердинанд, а я снова кивнул. Шоковые гранаты для того и предназначены, чтобы нейтрализовать всякую способность к сопротивлению.) Во всяком случае, когда её выволокли на улицу и бросили в маленький автобус, рядом лежали Тараканов, Паоло (они были залиты кровью, она узнала их только по одежде) и ещё два неподвижных тела. В таких же масках, что и у нападавших. Сергея не было.

Их привезли за город, вышвырнули из машины. Тараканов и Паоло не двигались. На них плескали из канистры, потом, кажется, спорили о Милочке — сжечь вместе с ними или не жечь вообще. Ей было всё равно. Решили не жечь. Самый высокий, широкий и злой, уже без маски — она запомнила крючковатый нос и дыру на месте переднего верхнего зуба, — скверно смеясь, кулаком ударил ей в лицо. Из кулака что-то торчало в обе стороны. Кажется, короткая дубинка.

Когда она пришла в себя, машины не было, а был отвратительный, чадный костёр. Его нужно было потушить, знала Милочка. Неподалёку возвышалась здоровенная мусорная куча, там она откопала рваную, грязную тряпку. Вонючую. Пусть, зато большую и мокрую. Горело не сильно, она накрыла — почти сразу потухло. У Игоря Игоревича всегда был при себе мобильник. Перевернула тело, нашла. Странно, телефон действовал. Не слыша себя, Милочка вызвала милицию. Чтобы могли отыскать по пеленгу, телефон не выключила. Наверное, она теряла сознание, потому что показалось: милицейские приехали слишком уж быстро. «Скорая» тут же появилась.

В общем, это всё. Тараканова и Пашу — живых, слава Богу, но в тяжелейшем состоянии — доставили в Первую городскую клинику Скорой помощи. Сергей был в разгромленной редакции; он был мёртв, убит ударом обрезка железной трубы в голову.

— Зам? — спросил я у полковника. — Его… тоже?…

— Конечно. Первым делом. Что они, кретины совсем? Главный свидетель. В собственной ванне мокнул. Полный желудок спиртного и барбитуратов.

Повисла пауза. Наверное, лицо моё как-нибудь изменилось, потому что, взглянув на него, Фердинанд подобрался и сказал:

— А ты?… Что-нибудь знаешь об этом, так?

— Может быть, — ответил я. — Очень может быть.

Уходя с обещанием обязательно и ежедневно навещать, я потрепал-таки Абрека по холке. Ласка была воспринята благосклонно. Фердинанд последовал за мной на лестницу, придержал за локоть.

— Слушай, парень, если ты их разыщешь первый, не спеши. Позови меня, ладно? Обещаю органы не впутывать. Мила — моя дочь. Единственная. Есть ещё сын, но это другое. Парень всё же. Ты хоть бездетный пока, но мужик. Должен понимать. Вот номер мобилы. — Он сунул мне бумажку.

— Может статься, что их первым найду не я, а вы. Рассчитываю на взаимность с вашей стороны, господин полковник, — сказал я, записывая на листке блокнота номер своего телефона. — Это домашний, сотовым не пользуюсь. Зато аппарат оборудован автоответчиком.

Мы пожали руки и разошлись.

— Ага, приехали и забрали, — рассказывал мне сутулый бородатый врач, глубоко затягиваясь. Он полусидел на исковырянном подоконнике, курил и баловался одноразовой зажигалкой. Табачный дым то вытягивало в раскрытое окно, то вдувало внутрь. — Здоровенные такие мужики, метра по два или около того. Четыре молодца, одинаковых с лица. В смысле, рожи каменные. И вымуштрованные, прям жуть берет. А командовала ими дамочка молодая. Эффектная такая. Лэйди. Красотка. Блондиночка, бюст свитер рвёт. И тоже жердь. Одни ноги с меня ростом. — Он критически осмотрел себя, возжёг наидлиннейший из возможных для этого типа зажигалок огонёк, поднял на уровень глаз и хмыкнул: — Не-ет, длиннее, много длиннее! Ну, документы у них были какие-то, с печатями и резолюциями. Микроавтобус роскошный — «Мерседес», оборудованный под реанимобиль… Цап-царап пациентиков, и гуд бай. А нам чего? Избавиться законным образом от двух «тяжёлых», практически обречённых… да трупов практически — вполне мазёво. Этих увезли — другим больным только лучше. Таким, за которыми на дорогих машинах фотомодели не приезжают. У нас же стопроцентное госфинансирование. Ты наверняка не понимаешь, что это такое. Так я сейчас объясню.

Я поскучнел. Он не обратил внимания.

— А значит это, что хоть и единственная наша клиника на весь город — я имею в виду, специализированная "Скорая", — но необходимых лекарств и оборудования — шиш! Блямба, крови донорской и той вечно не хватает. Знаешь, почему? — Он направил на меня сигарету. — Потому что наверху до сих пор не решили, что это за зверь такой, госфинансирование, — последнее слово бородач произнёс с невыносимым сарказмом. — Муниципалитет считает, что платить нам должна губерния, губерния — что муниципалитет. А федеральный центр нас вообще со счетов списал. Вот так, блямба. — Он механически раскурил погасшую за время прочувствованного монолога сигарету, отвернулся к окну, прищурился, и глаза его затуманились.

— Они как-то представились? — спросил я. — Громилы, которые на "Мерсе"?

— А хрен его знает. Может, и представились, только не мне. Мне шеф сказал «отдай», я и отдал. — Бородач шумно, отрывисто засопел, борясь с плохо горящим табаком, но потерпел фиаско и с отвращением уставился на погасшую вдругорядь сигарету.

— Значит, для полной конкретики с шефом рекомендуете поговорить, — сказал я задумчиво. — Как, простите, его зовут?

— Не-а, — сказал он, с мстительным удовлетворением сплющивая окурок о перемазанную табачным пеплом консервную банку. Сплюнул. — Ничего я тебе не рекомендую, молодой человек. Не курить разве… — он покопался в мятой пачке «Примы», ничего не выбрал и сунул пачку в карман халата, — …всякую дрянь… А как врач-травматолог — не перебегать дорогу перед близко идущим транспортом. Хе-хе… Шефа ты сейчас не найдешь. Он по контракту на Кавказ отбыл, в составе очередного омоновского десанта. На гараж себе зарабатывает, шеф-то. Если хочешь, месяца через два подгребай. Грошевский моя фамилия. Спросишь, найдёшь. Я вас сведу. Да только он вряд ли тогда что вспомнит. После Кавказа память у людей начинает странно работать.

— То есть концов уже не сыскать, так что ли получается? Барда-ак… А как же отчётность? Журнал или что там у вас?…

— Журнал, а как же? Журнал имеется. А в журнале запись, дескать, пациенты переданы в ожоговый центр. Куда они, понимаешь, не поступили. Нет, не поступили. Во-от какая блямба… — Врач шумно высморкался щепотью, стряхнул сопли за окно, небрежно вытер пальцы о полу халата и спрыгнул с подоконника. Протянул мне для прощания руку. Кажется, на ней слегка отблескивало зеленоватым, слизким. — Сочувствую тебе, парень. Ну, бывай.

Сделав вид, будто не заметил его дружеского жеста, я сунул кулаки в карманы.

Врач пожал сколиозными плечами и пошёл прочь по темноватому коридору, чиркая дешёвым своим газовым огнивом.

Почудилось мне или вправду различил я хихиканье бородатого эскулапа?

Блямба…

К началу повторения "интересной передачи" с участием "диаволов", — "Предстоящих свету Люциферову", я опоздал минут на десять. Это оказалось ток-шоу с популярным ведущим, известным своеобразным остроумием и здоровым цинизмом, не попадающей в кадр публикой в студии и параллельным телефонным опросом в режиме реального времени. Говорил последователь Вельзевула. В нём я с удивлением узнал давнишнего своего заочного знакомца, престарелого селадона и учёного-психиатра по совместительству, Гойду Сергея Сигизмундовича. Отставной медвузовский преподаватель становился настоящей телезвездой.

— …зывать богохульством, но давайте для начала разберёмся, так ли мы далеки от ортодоксальных христиан, — доверительно, словно к пациенту, обращался он к собеседнику. — Можете ли вы сказать наверное, со всей определённостью, с неопровержимыми фактами, чей на самом-то деле сын тот, кто равно почитаем и нами: Иисус Назарянин? Да-да, не делайте изумлённого лица — в отношении Его мы почтительны не меньше, чем православные или, предположим, католики. На то у нас есть причины, о которых, с вашего позволения, ниже. Так вот, вспомним, иудеи, этот богоизбранный народ, настрого отказались от Иисуса, как сына ветхозаветского Яхве. И в этом «Предстоящие» полностью с ними согласны: описанный в Ветхом Завете истеричный, мелочно-злобный, мстительный и капризный словно какая-нибудь балованная принцесса на сносях Бог ни в коем случае не может быть Отцом Иисуса. Христос проповедовал любовь — в первую очередь, любовь к людям. Похоже ли это на выражение высшей, Саваофовой воли? Да нимало! Возьмите хотя бы самые вопиющие «подвиги», совершённые на ниве человеколюбия сим грандиозным Духом. Наподобие всемирного потопа, отчаянных страданий главного божьего фаворита Иова, ну, и далее — по тексту Ветхого Завета. Спрашиваю снова, что это? Любовь? Да помилуйте! Бьёт, значит любит, так что ли? — всплеснул Сергей Сигизмундович руками. В зале произошло оживление, и камера поспешила его показать. — Тем не менее, — поднял докладчик палец, — родителем Иисуса выступало всё-таки сверхъестественное существо. Об этом он не раз говорил сам, и мы склонны ему верить. Всем — сужу по реакции зала — уже стало понятно, к чему я клоню. Господа, вы решительно правы. Отец Иисуса — конечно же он, наша надежда, величайший бунтарь и демиург в истории Вселенной, Князь тишины! Или Прометей, если обратиться к эллинской мифологии. Или Денница, если желаете. Увы, признаться в этом прямо Иисус не смел. Да и не мог попросту — Люцифер был уже в то время достаточно надёжно дискредитирован и оплёван с головы до ног. Между прочим, показательна судьба самого Христа, практически повторяющая отцовскую: принятие смертных мук за порочное и злобное, но глубоко любимое человечество. Иисус взошёл на крест. Титан Прометей, подаривший людям огонь, был предан непрекращающимся пыткам. Архангел Денница, наделивший Адама и Еву знанием добра и зла, сброшен в адское узилище. Всемилостивый и Всеблагой Бог наглядно показывает: люди — мои игрушки, рабы; свобода воли для них — никчёмное излишество. Опасное, кроме всего прочего, излишество, неприятно колеблющее трон Божией непрегрешимости. Вдруг став независимыми, совершенно справедливо полагает Он, люди обязательно начнут задумываться обо Мне, о Моих поступках. Задумываться всерьёз. И непременно рано или поздно поймут, кто Я таков воистину. А ведь тогда — беда. Отвернутся же. Выход из сложившейся ситуации, разумеется, нашёлся; и был столь же прост, сколь действен. Людям необходимо подкинуть вечного злодея, борьба с которым отвлекла бы их от мыслей об истинной сущности Вседержителя. Отлично, решил Господь, Люцифер подходит на роль прямо-таки идеально; заодно избавлюсь от оппозиции.