Зверь с той стороны

Я осторожно перевернул его на спину. Ещё до того я знал, что это Алёша, но злорадства не испытывал. Ненависть моя развеялась напрочь — осталась одна только жалость. И, быть может, отчасти брезгливость. Он приоткрыл один глаз — другой затёк — и зашептал: "Ёрш, ёрш… Где он?…" — "Какой ёрш?" — спросил я механически, растерянно соображая, что мне делать в первую очередь — искать телефон? Самому бежать в больницу? Бежать к участковому? Или попытаться оказать первую помощь, а уж потом куда-нибудь бежать?

Тут раненый вцепился мне в ворот, встряхнул и довольно отчётливо произнёс: "Послушайте, Яша жив? Вы видели его?" — "Нет, — сказал я, — какой Яша?" — "Мой друг. Он вышел ещё до того, как эти мерзавцы… Надеюсь, он жив. Послушайте, что я скажу. — Голос Алёши окреп, он торопился говорить, часто облизывал разбитые губы. — Вы отличный человек, я вас знаю, я вас узнал, только не помню, как зовут… Вы тот счастливчик… у которого жена — Ольга… Она так чудесно всегда улыбается… совсем, как фея добра. Потрясающая женщина, я таких ещё не встречал… Раз она вышла за вас, значит вы стоящий человек. Да слушайте же меня! — выкрикнул он, видя, что я отвернулся. Спрашивается, а как я должен был поступить, заслышав его восторги в Ольгин адрес? — Пожалуйста, пойдите, разыщите Яшу. За меня не беспокойтесь. Раз я не умер до сих пор, то уже не умру. Болевой шок мне не страшен, я нажрался анальгина. Я хотел сам, но у меня ничего не вышло, кажется, обе ноги перебиты… Слушайте, слушайте! Если эти мерзавцы убили Яшу, сделайте, как я скажу. Если он тяжело ранен, сделайте, как я скажу. Если он в порядке… впрочем, тогда он был бы здесь. Значит, он… его… Тогда так… Во дворе стоит наша машина, «Бычок». Заберитесь в фургон. Там битком разного научного барахла, но важно только одно. С левого борта есть маленький стол под окошечком. Сядьте возле столика на корточки — увидите встроенный холодильник. Дверца с детской наклейкой — снеговик, нос-морковка и метла, — вы её сразу узнаете. В дверце есть замок, но ключ из него, скорее всего, не вынут. Откройте. Если заперто — найдите инструменты и взломайте к чёртовой матери! Увидите два пузырька. Синее стекло, притёртые пробки, на них латинские буквы чёрным маркером: «A» и «D». Заберите. Унесите домой, спрячьте в холодильник. На верхнюю полку, но только не в морозильную камеру. Потом вызывайте милицию, «Скорую»… О пузырьках никому не сознавайтесь. Никому. Это сокровище, но только мы с Яшей знаем, как им пользоваться. А начнётся следствие, их обязательно потеряют или испортят или ещё что… Когда всё закончится, я заберу их у вас. Заплачу, сколько пожелаете. Теперь идите. Да идите же вы, не тормозите, Бога ради!"

На обратном пути я снова угодил в сенях ногою по железяке, торчавшей из пола. Карамба! Той же самой ногой, по той же самой железяке! Поскольку я спешил — ушибся много сильнее, чем в первый раз. Наверное, с мизинца слезет ноготь — сейчас он уже почернел. Но это к слову… Я нашёл выключатель, зажёг свет во дворе. Фургон был совершенно обычный, вроде продуктового, разрисованный зверями. А вот дверь покорёжена неведомым способом. Такое ощущение, что их таранил изнутри бревном взвод солдат.

Я распахнул болтающиеся створки. В нос ударил запах мочи. Яша лежал, свернувшись калачиком, выкинув вперёд перетянутую розовым медицинским жгутом руку. Был он мертвее египетской мумии, это я понял сразу. Рядом со скрюченными мраморно-белыми пальцами валялись использованный одноразовый шприц, синий пузырёк объёмом со стакан и стеклянная пробка, надписанная: «А». Я поднял пузырёк (в нём оставалось немного пахнущей несвежей рыбой жидкости), заткнул пробкой, положил в карман «олимпийки» — вместо очков, застегнул карман на молнию. Переступил через мёртвого — это далось мне на удивление просто — и присел возле столика. Дверца холодильника, украшенная наклейкой со снеговиком, была приоткрыта. Из замочной скважины выставлялся обломок ключа. Я запустил руку в холодильник, нащупал холодное стекло, достал второй пузырёк и сунул в другой карман, тоже под молнию. Снова перешагнул разящий мочой труп… и тут-то меня скрутило. Но выскочить я всё же успел.

Полоскало меня долго и смачно. Господи, а я ведь в жизни повидал всяких покойников! Были среди них о-го-го какие — не чета этому превысившему дозу наркоману! В армии на моих глазах, буквально в двух-трёх метрах, пустил очередь в рот звезданутый самострельщик. Из автомата. Старая история с якобы неверной девушкой, оставшейся дома, и другом-доброхотом, поспешившим солдатику о её неверности сообщить. Да ещё психологические трудности первого года службы. Дождался бедолага очередного караула и прямо в оружейной комнате караулки влепил пулю в мягкое нёбо — только голова дёрнулась. Вернее, то, что от головы осталось. Так вот, даже там, при виде каши из крови и мозгов, забрызгавшей стену, при виде агонии его уже умершего, но ещё не верящего в собственную смерть тела меня не тошнило, а тут…

В общем, отблевался я, отнес вонючие секретные «сокровища» ихтиологов домой, засунул их в «Бирюсу», после чего позвонил участковому. А дальше… Весь день меня мурыжили менты. Измучили, чисто палачи-каты: что, да как, да почему? Алексея, страстно убеждавшего следственную бригаду в моей невиновности — и убедившего-таки, увезли в уезд, в "интенсивную терапию". В Трефиловском доме нашли ещё парочку трупов. Оба были убиты страшно. Шофёр «Бычка» разрублен напополам, как осиновое полено. А несчастным малолетним кошкодавом Клаусом словно выстрелили в стену из катапульты. Давая предварительные показания, Алёша сообщил, что всего нападавших было трое, верховодил звероподобный тип в камуфляжной форме, очень сильный физически и чудовищно проворный. Он пропал без следа.

Судя по всему, режиссёрами трагедии явились люцифериты, решившие казнить во славу господина Сатаны грешников-мужеложцев. На месте преступления были обнаружены изобличающие дьяволопоклонников разнообразные, но однообразно зловещие атрибуты, необходимые для человеческого жертвоприношения. Гвозди, чёрные с алым свечи, ритуальные ножи — мерзость всякая. В кухне валялся маленький револьвер, все патроны в нём были расстреляны. Палили из него в белый свет как в копеечку, все пули засели в стенах. Отчего сатанисты передрались, да ещё с такой беспримерной жестокостью, остается тайной.

Чем «ширнулся» насмерть перепуганный Яков Кравченко, предстоит выяснить патологоанатомам. Помогать им я пока не намерен. Погожу…

Всё, больше не могу. Пойду-ка я спать.

Да!… Если вся муть, произошедшая сегодня со мною, суть вендетта нашего домового за мою невинную шутку, то он изрядная сволочь! Первостатейная. Пусть так и знает!

Относительно ненормативной лексики, выплеснувшейся сегодня несколько раз на страницы дневника: нижайше прошу извинить! Раскаиваюсь. Обычно я себе такой пошлости не позволяю. Это всё от стрессов, а паче того — от недосыпа.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ,

которая начинается воронами, а заканчивается циклопом. Голливуд, ау! Цербер и Асмодей. О любви к женщинам. Внедрился.

Мощный дух курятника, доносящийся с недалёкой птицефермы, бодрил меня и активизировал мыслительный процесс. Почти так же сильно, как тонкий аромат хорошего кофе — к сожалению, уже полчаса, как выпитого. В небе красиво парили две вороны — покрупнее и помельче. Вороны любили друг друга. Кипящая гормоном кровь толкала самца на демонстрацию высшего пилотажа. Проделав очередной пируэт, он гортанно вскрикивал и нежно касался подруги крылом. Возможно, крик его и означал «Nevermore» (разве поспоришь с классиком!), но я слышал другое. "Ради тебя, милая, я готов на что угодно, даже на смерть!" Подруга сначала жеманно ускользала, затем возвращалась, и они скользили бок о бок, задушевно клекоча.

Я расположился на балконе, в видавшем лучшие времена кресле-качалке, любовался на гордых птиц и, осторожно покачиваясь, дискутировал сам с собою. Предметом дискуссии являлось извечное: "Что делать?"

Ещё вчера такого вопроса передо мной не вставало, а перспективы поражали прозрачностью. Я отдаю собранные знания Игорю Игоревичу, тот отдаёт дальнейшие приказания мне. Или, положим, не отдаёт, отпускает его с Богом, говоря: "Дальше я, пожалуй, сам". После чего я со спокойной совестью и сознанием исполненного долга любезничаю с Милочкой и, может статься, награждаюсь её поцелуем. Многими поцелуями.

Но — бах! — Тараканов избит до полусмерти, а обожжён так почти до смерти и увёзен в неизвестность бандой молчаливых крепышей под предводительством суровой блондинки. Милочке тоже досталось, ей вовсе не до поцелуев, её покой стерегут грозные волкодавы всех мастей — как человеческих, так и псовых. Сам я дезориентирован, болтаюсь в запахе куриного гуано (и чуть-чуть кофе), будто потерпевший крушение космонавт в вакууме. ЦУП на мои вызовы не отвечает, зато вокруг колготятся обломки ракеты и прочая дрянь, застилающая обзор. Лететь можно в любую сторону. Самостоятельно.

Найти бы только, от чего оттолкнуться.

Утренний телефонный звонок в институт принес мне благую весть — неоплачиваемый отпуск продолжается, Ф. Капралов совершенно свободен до начала июля. Как и большинство коллег. Числа где-нибудь двадцать первого — двадцать второго я могу заглянуть, а могу позвонить, и мне всё сообщат относительно дальнейшего.

— Двадцать первого июня?… - уточнил я на всякий случай.

— Что вы? — неподдельно удивились на противоположном конце провода. — Июля.