Зверские сказки

— Понимаю, — ответил я. — Даже не верится, что эта кровожадная тварь скрывается там, под водой. Вода кажется такой спокойной. Такой безопасной.

Когда ты пингвин-акулист, ты должен быть терпеливым. И ты должен найти подход к пострадавшему. Шок — типичная реакция зверя, на глазах у которого сожрали товарища. «Она была чёрная», «она была злая», «большая», «страшная» — вот что обычно они помнят и говорят. Только самые общие вещи. Никакой конкретики. Никаких деталей. Между тем для меня как для акулиста нет ничего важнее деталей. Серийный убийца всегда оставляет послание. Нужно понять какое. Серийный убийца всегда безумен — но даже у безумия есть своя, безумная логика. Нужно понять эту логику. Серийный убийца всегда играет — по собственным, но всё-таки правилам. Правила необходимо понять.

Эта акула выбрала себе имя Кара не просто так. Она явно имеет в виду, что она — карает. Наказывает своих жертв за что-то.

— Я больше никогда и нигде не смогу чувствовать себя в безопасности! — дрожащим голосом сказал котик с обвисшими усами.

— Я тоже! — поддакнул второй. — Если уж здесь, на Диком Пляже, с тобой может случиться такое, что уж говорить про другие места…

— А чем отличается Дикий Пляж от всех других мест? Почему вы чувствовали себя здесь защищённо?

— Это пляж для приличных и богатых зверей, которые платят шиши за свою безопасность, много шишей! — сказал котик со складками на животе. — У нас здесь солдаты для безопасности — вы же видели вомбатов? И ещё у нас здесь спасатели… То есть были спасатели. Утконосы. Их тоже съела акула. Оставила только клювы.

— Пляж для богатых… Шиши за безопасность… — произнёс я.

Мне показалось, что мне вот-вот удастся нащупать ключ к её логике. К логике обезумевшего зверя, не знающего пощады…

— Вам, случайно, не знаком вот этот предмет?

Я показал им то, что нащупал перепонкой лапы в песке: погрызенный, заросший водорослями шиш.

— Вспомнил! — Усатый вдруг заслонил лицо лапами и затрясся. На кончике обвисшего уса повисла слеза. — Я вспомнил, как это было! Когда акула подплыла к нам и её жуткая пасть распахнулась, наш друг Отто… он попытался от неё откупиться. Он предложил ей шиши. Много шишей. Он сказал: «Мы очень богатые котики. Отпусти нас, и мы заплатим тебе столько шишей, что тебе хватит до конца жизни…»

— И что она? — Я весь напружинился, максимально сосредоточил внимание на словах котика, чтобы ничего не упустить. Когда я сосредоточен, я становлюсь похож на большую замёрзшую каплю.

— …Она засмеялась. Потом сказала: «Мне не нужны шиши, которыми вы швыряетесь. Я караю тех, кто швыряется шишами». А потом она высунула голову из воды и выплюнула из пасти на берег вот этот шиш. И потом она закатила глаза… И она… она…

— Она съела нашего Отто, — закончил за товарища пузатый.

— Швыряется шишами… — повторил я. — Весьма любопытно.

Я прошлёпал обратно к Батяне-вомбату и спросил:

— А не было ли за эту неделю странных находок на пляже?

— Не знаю, я не уборщик, — скривился он. — Спросите Баклана. Он у нас здесь убирает. Эй, ты! — крикнул Батяня птице в чёрной униформе с белым передником. — Иди сюда, есть вопрос.

Баклан нерешительно подлетел к нам. По тому, как подёргивался его клюв и бегали круглые, невинно-голубые глазки, я сразу понял, что он понимает, о чём пойдёт речь.

— Ты не находил на пляже шиши? — спросил я.

— Если кто-то из отдыхающих случайно роняет на пляже шиш, я всегда подбираю такой шиш и кладу в специальную корзинку «Шиш ваш». Отдыхающий потом приходит к корзине и свой шиш забирает.

— Ну, с шишами отдыхающих всё понятно. Не было ли других шишей? Странных?

— Они всё равно поломанные! Они ничейные! — затрясся Баклан.

— Так, я не понял, — вмешался Батяня. — О чём вообще речь?!

— Будьте добры, Баклан, вытряхнуть из горлового мешка находки последней недели, — попросил я.

Да, я мягкий, грузный и при ходьбе переваливаюсь. Но, когда нужно, я умею быть жёстким. Очень жёстким. Как панцирь морской черепахи. Как раковина моллюска.

— Слушаюсь.

Уборщик Баклан вытряхнул на песок из горлового мешка горсть обгрызенных, покрытых водорослями, а местами и наросшими ракушками, шишей. Я присовокупил к этой горсти свою находку.

— Одиннадцать монет, — сказал я. — После каждой расправы акула-убийца выплёвывала на берег обгрызенный шиш. Погибли четыре морских котика, три морских конька, два утконоса и два ленивца. Судите сами. Одиннадцать жертв — одиннадцать шишей.

— И… что теперь надо делать? — растерянно спросил Батяня-вомбат.

— Предоставьте это мне, — весело и очень громко сказал я. — Теперь надо швыряться шишами. Я умею это делать, как никто другой! — Я плюхнулся на тёплый песок. — Принесите-ка мне зонтик от солнца. А из бара, пожалуйста, принесите мне ведёрко икры и ящик прохладной моллюсковицы. Всё за ваш счёт.

Чёрный треугольник мелькнул над поверхностью Подводного Леса, я заметил его краем глаза.

— То есть в смысле? — насупился Батяня-вомбат. — Ты будешь тут прохлаждаться и швыряться шишами, да ещё за наш счёт, вместо того, чтобы работать? Вместо того, чтобы выследить убийцу и увести от нашего пляжа?

— Именно! — проорал я и расхохотался. — Икры мне сюда немедленно!

Острый плавник снова показался из воды. На этот раз ещё ближе к нам. У акул замечательный слух, если вы вдруг не знали. Я говорил очень громко. Она меня точно слышала.

— Делай, что я говорю, — прошептал я в ухо Батяне. — Это часть плана.

Весь день я прохлаждался на Диком Пляже и «швырялся шишами»: заказывал икру вёдрами, паштет из криля банками, рыбу связками и моллюсковицу ящиками.

Я съел совсем мало, чтобы тело не потеряло подвижность в ходе предстоявшего мне смертельно опасного полёта, и, конечно же, я не притронулся к моллюсковице, но Кара об этом не знала. Она наблюдала за мной с поверхности Подводного Леса. Она видела, что мне приносят ведро за ведром и ящик за ящиком. Но она не могла разглядеть деталей.

Когда солнце нырнуло за горизонт, я использовал ещё одну каплю крови из своего акулистического набора. И ещё один пластырь из чешуи анчоуса. Потом поднялся, отряхнул налипший песок, при этом трижды упав (один раз — не нарочно, остальные два специально), и вразвалочку, шатаясь и спотыкаясь, направился к Подводному Лесу.

— Я иду купаться! — громко прокричал я.

Отдыхающие и вомбаты-охранники посмотрели на меня так, будто я уже переваривался в желудке акулы Кары.

— А ну стоять! Обожравшаяся, тупая, наглая птица! Весь день швырялся шишами, а теперь нарушаешь правила! Что, не видишь: «Купаться запрещено»?! — проорал Батяня.

Мы заранее договорились, что он будет орать именно так.

— Удачи тебе, отважный акулист, — добавил он очень тихо.

Об этой фразе мы с ним не договаривались. Мне сделалось от неё тепло на душе.

Я махнул крылом-тряпочкой — и плюхнулся в воду. Сделал пару шагов по дну — и взлетел. Очень медленно — так медленно, как мог бы лететь переевший, ленивый пингвин, — я полетел по Подводному Лесу.

«Вот он я, — как бы говорило каждое движение моей тушки, — твоя идеальная жертва: беспомощный, жирный, швыряющийся шишами. Пахнущий кровью. С ранкой, наскоро заклеенной пластырем. Вот он я — из тех, кого ты караешь. Покарай же меня немедленно, Кара. Попробуй меня покарать».