Звезда балета

К ним подлетели официанты. Капитан Барр заказывал самые дорогие блюда. Ему хотелось побаловать свою Риппл в этот день, когда она так отличилась.

Но она выбрала себе какое-то молочное блюдо с яйцами, замороженный виноград и фруктовый салат без сливок. От клубники из оранжереи она отказалась, хотя был очень жаркий день.

– Возьми клубнику, дорогая, – сказал капитан Барр, которого ее отказ, видимо, забавлял. Он взглянул на нее, как бы говоря: «Клубника в семь шиллингов шесть пенсов ничего теперь для меня не значит». Вслух же он добавил: – Не каждый же день у нас праздник, как говорит твой отец!

Риппл подумала: «Я скажу Виктору, – да, мне надо сказать ему, чтобы он не повторял слова папы, если не хочет оттолкнуть меня от них обоих. Со мной всегда так бывает. Я сама виновата, но у меня ужасное чувство, что этот завтрак не доставит мне удовольствия».

– Подайте клубнику, – заказал Виктор Барр так решительно, что она не отважилась сказать то, что действительно думала:

– Я просто не люблю оранжерейную клубнику – не люблю ничего искусственного. Я люблю только фрукты, которые вырастают вовремя, так что их можно рвать самой.

– Теперь выпьем шампанского.

– Нет, благодарю, Виктор, я лучше не буду. – Она собиралась сказать: – Я не смогу после этого танцевать как следует. Так говорит Мадам. Она говорит, что любит шампанское, но оно вредит ее работе, и за завтраком она не пьет ничего, кроме стакана холодного лимонада.

Однако Виктор заказал официанту шампанское, и теперь вино пенилось в их бокалах.

– Мы должны выпить сегодня, – довольно заявил Виктор. Девушка сразу почувствовала что-то необычное в его манере держаться, чего она не могла точно определить. Был ли это вызов, бравада или угроза? Почти тотчас же он сказал: – Мы повенчаемся теперь же, Я уже решил. Все устроено. Тебе не надо ни о чем заботиться. Я уладил все относительно разрешения в церкви. Венчание назначено на субботу утром.

– На субботу утром? – Лицо девушки внезапно застыло над стоявшими на столе розовыми цветами.

– Совершенно невозможно, совершенно невозможно, – ответила она уже не робко. – В субботу – первое выступление Мадам. Утром я буду на репетиции.

– Ты не пойдешь на репетицию, – непоколебимый ответ прозвучал, как удар молота. – Это поразит тебя, моя дорогая девочка. Не будет больше у тебя репетиций, никогда.

– Никогда? – Риппл опустила вилку. – Что ты хочешь сказать, Виктор?

– Но ведь когда мы поженимся, со всем этим придется покончить.

– С моим выступлением в «Русалочке»?

– Да, несомненно, – убежденным тоном сказал Виктор Барр.

Мир рушился вокруг нее от его слов. Он имел в виду не только ее выступление в «Русалочке». По его мнению, надо покончить со всем. Он сказал: – Несомненно.

Это был громовой удар для Риппл, хотя в сущности так не должно было быть. Она мысленно обратилась к прошлому: мгновенно перед ней пронеслись месяцы их знакомства.

Все это время она понимала, что ему не нравится ее профессия, но не могла себе представить, что он попытается заставить ее порвать с балетом. Однажды Виктор сказал ей, что считает себя человеком широких взглядов; по его мнению, девушка может стать балериной и оставаться светской женщиной. Он говорил, что имеет в виду не только Риппл и знает других танцующих в балете девушек, которых мужчина охотно познакомил бы со своей матерью и сестрами. Думал ли Виктор так, когда говорил, или только старался убедить себя в этом?

Иногда девушке казалось, что он ей сочувствует. Когда она объясняла ему, что танцы для нее то же самое, что инженерное искусство для строителя мостов или картина для художника, Виктор соглашался:

– О да, дорогая, я знаю.

Но теперь? Теперь Риппл знала слишком хорошо, знала безошибочно: в глубине души Виктор, истинный Виктор, ненавидит то, чем она живет, ненавидит ее профессию. Он сказал, что со всеми ее делами надо покончить, и хочет этого.

После его слов наступило долгое неловкое молчание. Заглушая ресторанный шум, заиграл оркестр и раздались звуки самой веселой из мелодий – польки из «Летучей мыши». Никогда впоследствии Риппл не сможет услышать эту польку, не вспомнив неловкости того момента, когда она прозвучала в ресторане. Виктор, однако, был вполне доволен собой. Он вел себя как истый мужчина. Его любовь сметала все на своем пути, сбивала с ног его возлюбленную, вихрем уносила ее…

Отчетливо и весело разносилась мелодия по ресторану. Под ее отрывистые звуки Риппл Мередит ответила:

– Я не могу нарушить свое обязательство, Виктор. У меня контракт.

На это молодой человек ответил четырьмя словами, которыми поколения мужчин разрешали любую женскую проблему:

– Я заплачу за все.

– О, – протяжно и тихо вымолвила Риппл.

Эти четыре слова были последним ударом топора, который окончательно срубил некогда цветущее зеленое дерево. К ногам Риппл рухнуло это дерево – ее привязанность к Виктору. Может быть, тогда она не вполне все осознала, но рухнуло оно в тот самый момент.

IV

Вокруг нее слышался говор нарядной лондонской публики и пели скрипки. Виктор Барр продолжал, и его слова ударяли по корням срубленного дерева:

– Да разве ты не понимаешь, Риппл? Я могу заплатить за это теперь. Я освобожу тебя от контракта. В конце концов не могу же я допустить, чтобы моя жена зависела от этих неприятных людей, стоящих во главе театра, и подчинялась им. Я в состоянии заплатить неустойку. Пусть они пригласят другую балерину вместо тебя на роль сестры Русалки, для «Греческой вазы» и для всего остального. Ты не должна теперь от них зависеть.

– Ты думаешь, – сказала Риппл голосом, которого он не слышал раньше, – что я буду зависеть от тебя?

И тут заговорила настоящая Риппл, сильная, бодрая, молодая, которая тайно подрастала в девушке одновременно с тем, как расцветало ее тело, и раскрылась теперь, подобно распустившемуся на солнце листу папоротника.

– Почему, – спросила она, – ты называешь мою работу «зависимым существованием»? Почему ты говоришь, что ненавидишь ее? Иногда ты заставляешь меня думать, что тебе все время была ненавистна именно моя независимость…

– Что?

– Да, моя независимость от тебя. Неужели все мужчины таковы? – спросила Риппл, и гнев внезапно поднялся в ее душе. – Это точно так же, как с папой. С папой, когда он был поражен моей расточительностью – тем, как я трачу свое жалованье. Ты соглашался с ним. Ты говорил, что женщины не умеют распоряжаться деньгами, А твоя собственная мать расточительна, по ее же словам. Но ты не думаешь о том, сколько денег тратит твоя мать. Ты никогда не будешь об этом думать, потому что она обращается за ними к тебе. Она не зарабатывает их. Ты не станешь задумываться над тем, насколько расточительно я обращаюсь с твоими деньгами, когда мы будем женаты. Не правда ли?

– Дорогая моя… – изумленно сказал он. – Что ты хочешь этим сказать? Мне хотелось бы, чтобы у тебя было все…

– Чтобы я должна была просить у тебя.

– Риппл, разве ты не намерена просить у меня?

– Могла бы. Но я охотнее, гораздо охотнее буду зарабатывать сама. Ты не понимаешь? Я кое-чего добилась; как я могу от этого отказаться? Особенно теперь, когда я начала не просто зарабатывать деньги. О, я только теперь выдвигаюсь, становлюсь самостоятельной! Я знаю это. Я не только часть того, что принадлежит тебе, наподобие «Вишневого сада», картин, которые оставил твой дядя, и прочей собственности. Мне это было бы ненавистно!