Звезда и шар
Шрифт:
– - Будем отвешивать из расчета на пять сантиметров толщины, семнадцать килограмм восемьсот грамм, -- прокричал Коробьев. Вцепившийся в маховик, он был похож на корабельного рулевого, -- а пока гляньте на нашу гордость: безусадочную самозапирающуюся прессформу.
Невдалеке темнел огромный гидравлический пресс, похожий на тот, где нашел свой бесславный конец Терминатор 1. В прессе стояла угловатая конструкция, состоящая из двух стальных плит с перекрестно загнутыми навстречу друг другу краями.
– - Давай, Татьяна!
– - скомандовал Матвей Игнатьевич, и Татьяна, мощным броском зашвырнула восемнадцатикилограммовый
– - Вы видели!
– - заорал Коробьев в экстазе, -- челюсти полностью изолируют формовочную полость! И в то же время металл нигде не садится на металл!
– - Гениально, -- прокричал Саша в ответ, но голос его потонул в реве экструдера и урчании раскрывающегося пресса.
28.
Из дневника Каменского
Удовольствие, получаемое в процессе исполнения долга - извращение, сродни мазохизму. Оно стойко ассоциируется с раздавливанием дождевых червей.
Когда за ними лязгнула металлическая дверь, Саша вдруг понял, как немного человеку надо: чтоб было тихо, светло и не воняло полусгоревшей пластмассой.
– - И ведь что особенно замечательно!
– - продолжал по инерции кричать Коробьев, -- процесс предельно простой, может быть реализован в любых малопригодных условиях. Вы наверное заметили, вся электроника с оборудования снята за ненадобностью.
– - Я заметил, кстати здесь я вас прекрасно слышу, -- Саша попытался успокоить изобретателя.
– - А вы знаете, что вы, сами того не ведая, врезали нашему генеральному ниже пояса, прямо по гениталиям.
– - Это как так?
– - Да так, они в его диссертации доказали, что плиту толще сантиметра отформовать нельзя...
– - Тринадцать сантиметров достигаем!
– - завелся опять Коробьев, -- Это вам не что нибудь! Тринадцать!
– - Ладно, не найдется ли у вас во что мне плиты завернуть?
– - А вот, старых синек полно. А поверх бечевкой перетянем. Даа, жаль конечно, что вы конфет с собой не захватили.
– - Каких конфет?
– - Ну там Красный Мак, или Белочку. Командированные всегда нам чего-нибудь сладенького привозят.
– - Господи, так вот вы о чем! А я думал вы меня про допуск спрашивали, -- рассмеялся Саша.
Коробьев вдруг затих на несколько секунд, потом неуверенно спросил:
– - Так вы что же, допуск не привезли?
– - Не привез.
– - Почему?
– - Нет у меня его, нету. Ни допуска, ни секретности.
– - Даже третьей формы?
– - лицо Матвея Игнатьевича сразу как-то постарело и съежилось.
– - Даже третьей.
Воцарилось тяжелое молчание.
29.
Из дневника Каменского
"Да здравствует человек, который живет себе и живет, как будто бы он бессмертен".
Детство кончается там, где начинаешь ощущать давление смерти. Там, где осознаешь, что если не сделаешь чего-то сейчас, то что-то не успеешь наверняка. Когда понимаешь, что впереди уже не "все", а что-то вполне ограниченное. И можно не успеть исправить ошибку, бросить одно, начать другое, потом третье... Кончаются развилки и начинается Путь, с которого не свернуть. Eще какое-то время видны уходящие в дымку боковые дороги, но постепенно
и они скрываются. Тогда - только вперед, а финиш уже виден.Я, кажется, понял, чем отличаются взрослые от детей. В детском лице видна бесконечность окружающего времени и пространства. Бесконечная вера в возможность неограниченной экспансии вовне. Лицо взрослого затенено четким осознанием границ. Границ окружающего и, прежде всего, своих собственных. Именно по этой тени проходит водораздел между Детством и Жизнью.
Зал ожидания щигринского вокзала неожиданнo поразил роскошью месопотамского борделя. Простенки между гранитными колоннами были заполнены псевдозолотой вязью с хитроумно вплетенными в нее серпами и колосьями. На инкрустированном мраморном полу стояли монументальные дубовые скамьи. Саша сел на скамью и закрыл глаза...
Осколки дня начали постепенно терять остроту, оплывать и съеживаться, как сушеные грибы. Потом они медленно осели вниз, на поверхность темного моря. Зыбь успокоилась, море застыло в молчании.
Поле зрения очистилось. На ярко серебряном фоне начал проступать силуэт звезды. Она росла, медленно поворачиваясь и материализуясь все четче, отбрасывая блики и переливаясь. В какой-то момент он вдруг увидел, где должны пройти разрезы. По ребрам звезды побежали трещины, вершины лучей сдвинулись и вот уже вся она стала распадаться на остроугольные части, обнажая рубиновые грани, скрытые доселе.
... Назойливый шорох вмешался откуда-то справа. Звезда начала терять очертания, отступать в небытие. Саша открыл глаза. Рядом с плитами стоял давешний полярник в унтах, опробывая пальцами стягивающие их мохнатые бечевки.
– - Иконы, что-ли?
– - спросил полярник монотонно.
– - Нет, броня, -- сказал Саша.
– - Иконы возят -- отозвался полярник вяло и ушел, разметая мехом влажные опилки по мраморному полу.
30.
Из дневника Каменского
Поразительно, как смерть или даже ее возможность, подступившая близко, глушит любую боль. Мгновенно вырастает шкала ценностей. Полюса ее - жизнь и смерть - так далеки, что все остальное скучивается на крохотном участке возле нуля.
Меня все чаще и чаще тянет на кладбища. Среди могил перестаешь понимать, как могло тебя волновать что-то, еще полчаса назад отравлявшее существование.
Освободиться от давления Будущего можно только одним способом - жить сегодня, планируя недалеко. Тогда жизнь становится фантасмагорией лиц и событий появляющихся ниоткуда и уходящих никуда. Счастливы старики, впавшие в детство...
– - Так у тебя ж транзит до Москвы! Чего ж ты в одиннадцатый вагон залез?
– - проводник вернул билет, -- ты разве не знал, что первые два вагона в Курске перецепят. Тогда и пересаживаться не надо, напрямки в Москву пойдут.
Забрезживший вдруг луч надежды избегнуть ночевки на курском вокзале поднял его на ноги и заставил взяться ноющими ладонями за неумело скрученные из бечевки ручки. Рельсы, скорее всего, не ремонтировались в этом веке ни разу. Поезд мотало как рыболовецкий траулер в шторм. В переходных тамбурах плиты грохали о стены и двери, вызывая недовольство курящих. Дверь из пятого вагона оказалась заперта.
– - Почтовый вагон, -- подсказал гражданин с беломором, -- но пасаран, придется дальше по снежку.