Звезда и шар

Этот самолет, массивный, как утес, шел на запад курсом на форт Шэннон.

Из дневника Каменского

Память впечатлений похожа на магнитнуя ленту. Пока пленка новая, запись ярка. Но когда-то лента кончается, нет больше чистого места. Приходится оставлять впечатления снаружи, или делать наложение. Новая запись получается тусклой, да и старая забивается, не стираясь конечно, но теряет цвета и остроту.

Похоже, моя лента кончается. Восприятие перерождается в зрение. Впечатления подменяются знанием. Знанием механизма действия...

Знание - удел машин. Щемящее чувство дороги - это неизвестность за поворотом. А знание приводит в конкретный населенный пункт. Или еще лучше на цементный завод.

Из цемента делают бетон, из бетона делают дома, в которых могут жить машины. Там у всего один цвет - цвет цемента.

Саша закрыл глаза.

– - Где ты, Каменский? Научи и направь...

– - Все перемелется - мука будет -- ответил Каменский, -- от сомнений и самокопаний остается мука.

– - Знаешь, Каменский, что значит, когда нет тебе места?

– - Знаю, не ищи себе места, не найдешь, я не нашел, да и нет его скорее всего... Потерян ты в поисках пути. Пути расходятся и теряются в чаще.

– - Куда же идти, Каменский?

– - Путей нет, есть широкий луг. По нему можно идти куда угодно, петлять и возвращаться. А лучше - шагать в сторону. Избегай колеи. Настоящее всегда в стороне, впереди только морковка.

– - Чем же занять себя, Каменский?

– - Лучше всего - смотреть на облака. Облака меняют форму, и не найти ничего важнее. Ничто не имеет смысла больше, чем форма облаков.

– - Отчего же так больно, Каменский?

– - Боль идет от надежды. От надежды найти ответы. На главный вопрос ответ неблизок.

– - Какой вопрос, Каменский?

– - Ты знаешь. Ты уже задал его себе. И от боли теперь не уйти.

– - Я не знаю, Каменский.

– - Ты знаешь. Постарайся вспомнить.

– - Неужели "Зачем?"?

– - Конечно. Но не ищи ответа легкого. Постарайся понять сначала, почему ты спросил.

– - Не знаю.

– - Подумай.

– - Потому что не могу быть больше звеном цепи.

– - Eще?

– - Потому что не хочу больше быть из того же.

– - Это все?

– - Потому что нет больше сил брести по набитой тропе к водопою.

– - А если короче?

– - Темно и пусто на уровне ноль.

– - Что ж, ты готов к поиску ответа.

– - Что же делать, Каменский, когда темно?

– - За буреломом всегда есть поляна. Свет всегда сменяет мрак, темнее мрака нет ничего, значит должно светлеть.

91.

В открытом космосе дали нет. Открытый космос обжимает тебя всепоглощающим мраком со всех сторон. Нет ни простора, ни расстояний. Можно легко вообразить, что на голове у тебя черный колпак, исколотый звездными булавками, как решето.

Даже Земля издалека не кажется просторной. Просто голубовато-белый блин, висящий на черной стене, как тарелка с неровным расплывчатым краем. Чтобы почуять даль, чтобы проняла она тебя до потрохов, нужно спуститься в стратосферу. Туда, где мироздание рассечено надвое желто-багровым переливчатым поясом горизонта, внутри которого вспыхивают и гаснут радужные занавеси полярных сияний. Где одна его половина становится вдруг гиганской бездонной чашей Мирового Пространства, а другая, такая родная, простирается, играя всеми оттенками ультрамарина, в бесконечность.

Гагарин частенько висел здесь, раскинув руки, будто европеанский летучий скат, часами глядя на облака, вмороженные в толстое аквамариновое стекло атмосферы. Даль была здесь, вокруг, бескрайняя и осязаемая, все так же пугающе недоступная и в то же время уже до боли своя. Нехватало лишь посвиста ветра в ушных раковинах. Нехватало до зубовного скрежета, до сжатых до синевы кулаков.

Но сегодня решалось все. Сегодня приходил конец ожиданию.

Сегодня ему удалось наконец привести в исполнение план, зародившийся в голове много лет назад, когда он впервые вблизи увидел, как сгорает в атмосфере американский лазерный излучатель дальнего боя. Когда вспыхнули и в мгновение ока растворились стабилизаторы, антенны и спираль ядерной накачки, и только кристаллический стержень еще несколько секунд с ревом вспарывал воздух, похожий на попавшее в Ниагару бревно.

Сегодня в полном его распоряжении был завершающий свой цикл грузовик "Прорыв-41М", уже готовый к огненному погребению.

Гагарин взглядом успокоил собак и покрепче зажал в кулаке повод. Последнюю службу сослужили солнечные батареи, прежде чем быть срезанными и изчезнуть за кормой вместе с антеннами и прочей выступающей арматурой. Прежде чем, оставив лишь оплавленные бугры, пламя вылизало корпус корабля, панели, будто хвостовые стабилизаторы, развернули "Прорыв" точно по направлению полета.

Может для постороннего наблюдателя это и было простым сгоранием предмета в плотных слоях атмосферы. Простая вспышка, удар, всплеснувший твердый от скорости как гранит воздух, разошедшийся ионной серебристою волной. Для Гагарина каждая из этих одиннадцати секунд всепоглощающей пляски огня была равна часам.

С замершим, как котенок, сердцем следил он за пожирающими металл плазменными струями. За короткими вспышками взрывающихся баков с остатками горючего и окислителя, перемежающихся пулеметными очерередями лопающихся баллонов с воздухом и азотом.

Как прихожанин в храме с благоговением взирал он на окруживший корабль гиганский серебристо-белесый купол ионно-капельной оболочки, будто выжатой из среды челюстями вгрызающегося в воздушный базальт андрогинного стыковочного агрегата.

И вот, когда пламя проело очередную сквозную дыру в сферической оболочке грузового отсека, подпалив мгновенно сгоревшие неучтенные личные вещи и мусорные контейнеры, когда усиленная кавитацией плазменная струя полоснула его по лицу, он понял, что добился того, о чем боялся уже даже мечтать. Легко и невесомо шевельнулась вдруг прядка волос у виска, совсем как тогда, в детстве, когда несся он вниз по шуршащему гравием холму.

Скорость и даль слились воедино. Скорость и даль, перейдя качественную границу, родили новое состояние, поднявшее его в стременах и заставившее бросить поводья, раскинув руки как крылья.

Будто бы вся вселенная с гулом и скрежетом влилась к нему в душу. И тогда Гагарин запел...

Саша не видел, как залило серебристым светом салон, не почувствовал легкого крена боинга, равновесие которого было нарушено толпой, кинувшейся к окнам правого борта основного салона с криками "НЛО!". Он не заметил над горизонтом возникшее из ничего новое светило, стремительно растущее и переливающееся мертвым, лунным светом над сумеречной Скандинавией.