Звезда перед рассветом

У Максимилиана моментально пересохло во рту и запершило в горле. Сколько достойных и замечательных людей в России сто лет до этой проклятой войны мечтали о том, о чем с такой небрежностью говорил сейчас аккуратный немецкий капитан! И сразу – практическое: сколько из них нынче оказались в плену?.. Но может быть, все это ложь, пошлая ловушка для того, чтобы все-таки получить какие-то сведения?

– Зачем вам республика в России? – казалось, что голос царапал горло почти до крови. – Ведь у вас в Германии – кайзер Вильгельм…

– Немцы – рациональная нация, вы с этим согласитесь? – теперь Шнитке казался серьезным и целиком сосредоточенным на разговоре. – Мы прекрасно понимаем, что даже после самого сокрушительного поражения Российский колосс будет фактором, с которым предстоит считаться созданной нами Миттельойропе. («Миттельойропа» – концепция политической стратегии Германии 1914–1915 гг., впервые изложенная в одноименной книге Ф. Науманна. Ее суть заключалась в разрыве связей Запада и России, сплочении Запада под главенством Германии и Австро-Венгрии (при второстепенной роли других стран, прежде всего Франции) и максимальном ослаблении России – прим. авт.). Перестраивать Россию снаружи сложно и хлопотно. Почему бы нам, как рачительным смотрителям европейского пространства, уже сейчас не озаботиться ее перестройкой изнутри, и не заключить взаимовыгодный контракт с теми из русских мыслящих людей, кто хочет и может способствовать переустройству и развитию своей страны? Вы историк и прекрасно знаете, что объективно на протяжении предыдущих двухсот лет ни одна европейская страна не сыграла в техническом и экономическом развитии России даже половины той роли, которую играла Германия. Все ваши цари, начиная с Петра 1, это хорошо понимали и использовали на благо своей страны и народа. Монархия, которая упустила из виду это естественное союзничество, обречена…

«Я же могу получить свободу и даже взять деньги, а потом, уже в России – ничего не делать, – подумал Макс. – Уеду в Пески, помирюсь с Алексом, буду разводить пчел и лошадей… Вернусь к милым штатским радостям, допишу роман (у меня теперь масса нового психологического материала!), назначу Люшу своей дамой сердца, может быть, женюсь на разночинке. Могу даже беседовать со Степаном (надо будет взять его с собой в качестве денщика) о римской республике и слать им фальшивые отчеты об агитации среди крестьян… – и тут же понял. – Не могу. Я – не смогу. Они это знают и бьют наверняка…»

– Я должен подумать, гауптманн, – вслух сказал он, глотая слюну, чтобы оберечь ободранное нервным потрясением горло. – Немного. Дня два-три. С вашего позволения, я бы просил разрешить мне на эти дни прогулки в саду при госпитале. Такова моя личная особенность – мне всегда лучше думалось на ходу. В России, у себя в имении…

– Разумеется, господин Лиховцев, разумеется, – взгляд Шнитке из острого снова стал презрительно-скучающим. – Вам будет дано соответствующее разрешение. До встречи…

* * *

До вечера следующего дня Макс проводил интенсивное расследование. Медсестры, в общем симпатизировавшие красивому, но всегда печальному русскому офицеру, не могли нарадоваться – к раненному явно вернулось желание жить: он ел, гулял, и даже читал в чахлом саду Гейне и еще какие-то непонятные, но очень мелодичные русские стихи старшей сестре – фройляйн Бильгартен.

К вечеру второго дня удалось выяснить, что с гауптманном Шнитке беседовали еще пятеро пленных – двое украинцев, еврей, ефрейтор-грузин Амонашвили и прапорщик-эсер с непонятной по национальной принадлежности фамилией Заортач. Историческое образование и приятная доверительная беседа с Амонашвили (откуда грузины везде умудряются доставать вино?!) позволили Максимилиану уложить мозаику полученных сведений во вполне стройную картину.

(Картина эта отнюдь не придумана автором, а отражает реальное положение вещей накануне русской революции 1917 года. Правители Германии всерьез рассматривали идею сокрушения России посредством комбинации социальной и национальной революций. Они даже использовали для этого известного российского революционера Парвуса-Гельфанда. Слабым местом его тщательно разработанной и представленной немецкому командованию программы было то, что лидеры меньшевиков во главе с Плехановым оказались патриотами. Ленин, представляя большевиков, еще в сентябре 1915 года выставил условия, на которых он согласен заключить мир с Германией в случае своего прихода к власти в России: республика, конфискация латифундий, восьмичасовой рабочий день, автономия национальностей. Впрочем, вопрос о степени финансового и организационного участия Германии в подготовке революционного переворота в России в исторической науке изучен еще далеко не до конца и остается дискуссионным – прим. авт.)

Кто-то убедил правящую верхушку Германии, что русская демократия может реализовать свои цели только посредством полного сокрушения царизма и расчленения России на национальные государства. Это можно сделать путем комбинации социальной и национальной революций. На Украине имеет смысл сделать ставку на всегда имеющихся там националистов и на крестьян, которые будут требовать раздела огромных богатых поместий, принадлежащих выходцам из Центральной России. На Кавказе предполагается опора на христиан – грузин и армян, противостоящих мусульманскому влиянию. Революционизация Сибири станет делом ссыльных. Естественным центром революционного движения должен стать промышленный Петербург, а могучим механизмом влияния – всеобщая политическая стачка под лозунгом «Свободы и мира». Где-то (кажется, в Копенгагене) уже собирается конференция русских социалистов всех политических оттенков, с участием германских социал-демократов, наделенных соответствующими полномочиями…

И ведь оно может получиться! – с трепещущим в груди ужасом думал Максимилиан, вытянувшись на узкой койке, заложив руки за голову и глядя в выкрашенный белой краской, засиженный мухами потолок. – И распад фронта, и военные действия прекратятся сами собой, ведь русская армия состоит из крестьян… Вопрос денег? Сколько марок истощенная войной Германия готова вложить во влажные от нетерпения жадные ручки российских социал-демократов? И не страшно ли немцам, что поднятая ими социальная волна перекинется через линию фронта, в Германию, и дойдет до кайзеровского Берлина?..

* * *

Фройляйн Бильгартен, похожая на честную рабочую лошадь, зашла перед сном проверить, все ли в порядке, и заодно – пожелать герру Лиховцеву спокойной ночи. Степка тащился следом за ней, служа на посылках – поменять разбитый поильник, вынести судно, помочь переложить раненного…

Макс быстренько прочел скромно ожидающей фройляйн раннее стихотворение Арсения Троицкого, начинающееся так: «Давно завял мой бедный сад, я больше не вернусь назад, ищу, покинут и распят, где был Господь и светл и свят…» – и многозначительно мигнул Степке за ее спиной.

Степка кивнул и, притворившись хлопочущим возле постели тяжело-раненного и второй день лежащего за ширмой без памяти француза, остался в палате после ухода сестры.

– Ну что, Максимильян Антоныч, что гауптманн-то вам вчерась сказал? – любопытство светилось в глазах Степана. Эти глаза чем-то напоминали Максу маленьких серо-рыжих мышат, шныряющих на излете лета в сметанных стогах.

Если я расскажу все как есть, – подумал он, – Степан скажет: что ж тут судить, ваше благородие, берите скорее ихние марки и меня, и – айда на родину!

Понятие чести в моем понимании для него не существует. Есть только могучий звериный инстинкт «воли» – пока жив и способен двигаться, бежать или даже ползти из любой клетки туда, где свой лес и своя нора. Главный и единственный распорядитель в лесу в целом – Господь Бог, на конкретных полянах есть свои звери-распорядители, установленные опять же естественно-эволюционным порядком, а все прочее – ересь и ерунда. Надуть фрицев в таком контексте – богоугодное и почти святое дело.

– Гауптманн Шнитке меня на предательство склонял, – медленно, принимая решение с каждым словом, произнес Максимилиан. – Я, как офицер, и слуга царю и отечеству, на это пойти не могу. Дал на подумать отсрочки несколько дней и разрешил в саду гулять. Если откажусь – тюрьма.