Звезда победы

— Как кстати, — обрадованно сказала Марина Николаевна. — Вы теперь совсем не бываете у себя?

— Всю работу перенес в цехи. Что-нибудь срочное?

— У меня все готово по обогатительной фабрике: я составила проект приказа о порядке технического контроля и работе цеховой лаборатории.

— Чудесно. Сможем мы вечером увидеться? Скажем, в десять часов?

— Позвоните мне.

Они медленно шли по заводскому двору к проходной будке.

Было время, когда Марина Николаевна искренно не уважала его. Теперь она по-иному относилась к Фомичеву. Она ошибалась в нем. Он умеет работать, критически относиться к себе. И в нем больше твердости, чем она предполагала. Но сегодня он держится так, как будто одержал великую победу.

Она не удержалась и спросила:

— У вас какие-нибудь приятные новости?

Фомичев выпустил клуб дыма и настороженно посмотрел на нее.

— Нет, никаких особых новостей. А почему вы спросили?

— У вас вид победителя. Просто не узнать! Завидно становится.

Фомичев попытался все свести к шутке.

— С вами опасно встречаться и разговаривать. Вы все замечаете. Просто я в хорошем рабочем настроении. Я вам очень признателен за помощь. Вы побывали на рудных эстакадах…

— Подождите благодарить. Вам предстоят неприятности: на рудных эстакадах никакого порядка, все руды смешаны, флюсы перепутаны.

— Один глаз — хорошо, два — вдвое лучше. Потому-то я и просил вас туда заглянуть, что там плохо. Нет порядка? Наведем.

На лестничной площадке они расстались.

12

Этот день омрачился внезапной бедой.

Фомичеву позвонили из ватержакетного и коротко рассказали о том, что произошло между начальником цеха и Годуновым.

Сазонов не ладил с Годуновым с первого дня, не пропускал случая придраться к пустяку, колко намекая ему на неудачи с лечением больной печи. В поведении Годунова начальник цеха видел умаление своего достоинства.

У Годунова пока действительно не ладилась печь. Сазонов подходил к мастеру и иронически говорил:

— Не идет? А говорят, приказами все взять можно.

Годунов терпел-терпел, но, наконец, не сдержался. Шагнув к инженеру, он глухо процедил сквозь стиснутые зубы:

— Уйдите сейчас же от печи! Слышите? Вы мне мешаете.

— Немедленно сдайте дежурство. Сию минуту! — неожиданно резким фальцетом закричал Сазонов.

— Никуда не уйду, дежурства никому не сдам.

— Ах, вот как!.. Отказываетесь подчиняться?

Начальник цеха круто повернулся и ушел.

Все это случилось за час до конца смены.

Годунов умывался после работы, когда пришел посыльный и сказал, чтобы он немедленно шел к парторгу завода. Мастер был как будто спокоен, но долго не мог застегнуть пуговиц на гимнастерке — так и пошел с расстегнутым воротом.

Фомичев о скандале узнал, когда Годунов уже был у парторга завода и тоже направился в партком.

Годунов сидел в кресле, подавленный всем случившимся.

Данько ходил по кабинету. Все черты лица его напряглись. В таком гневе Фомичев видел парторга впервые.

— Никак не ожидал! — говорил он. — Теперь будем заниматься психологическими изысканиями о причинах твоего проступка? Изволь в любых обстоятельствах держать себя достойно. Ты опозорил себя, партийную организацию. Тебе трудно было с Сазоновым? Надо было прийти в партком. А ты, видишь, решил пошуметь.

— Это я, Трофим Романович, все и сам знаю, — буркнул Годунов. — Что же мне теперь — уйти?

— Уйти? — Данько повернулся к Годунову. — Куда это уйти? Изволь отвечать за свой проступок. Его разберет партийная организация.

— Все?

— Все.

— Я поступил неправильно. Но призовите и Сазонова к порядку. Он не хочет поднимать цеха.

Годунов встал и вышел из кабинета.

Данько не остановил его.

— Дожили… Позор какой! И что это творится у нас в ватержакетном цехе? Дальше итти некуда. Сазонов распоясался, совсем затравил Годунова. Сейчас Сазонов у Немчинова, пройдемте к нему.

Встревоженная секретарша сидела в пустой приемной. Из кабинета доносились раскаты директорского голоса.

Сазонов сидел красный и взбешенный. Он даже не повернул головы в сторону вошедших Данько и Фомичева, напряженно слушая каждое слово Немчинова.

— Вы уже давно перестали руководить цехом! — шумел Георгий Георгиевич. — Какая это, скажите пожалуйста, инженерская работа! Любой мастер заменит вас. Скажите: что вы сделали за последнее время на печах? Больную печь три месяца вылечить не можете. С народом стали жить плохо. Мастера на вас жалуются: кричите на всех, грубите. Не Годунов, а вы виноваты.

— Годунов совершил производственный проступок и должен за него отвечать. Я хочу знать… Он будет удален из цеха?

— Нет! — твердо ответил Немчинов. — Он останется у вас сменным мастером.

— Я настаиваю на его увольнении. Иначе я не могу отвечать за его смену.

— Надо с этим кончать, — устало сказал Немчинов. — Вы, Сазонов, должны сейчас ответить на один вопрос: думаете ли менять стиль своего руководства? Если да, то будем работать; нет — простимся. Тогда нам не по пути. Пойдете работать начальником смены, уступите дорогу более способным. Довольно мы с вами это время нянчились.

— Что это значит — менять стиль руководства?

— Вы нуждаетесь в лекции, каким должен быть начальник цеха? Извольте. Он не просто инженер, а советский инженер на социалистическом предприятии, обязанный работать с коллективом, поддерживать в этом коллективе все передовое. А с людьми вы не работаете, избегаете их. Такому инженеру мы не можем доверять цеха.

— Не понимаю, почему судят меня, а не Годунова.

— Мы никого не судим. Годунов за свой проступок понесет наказание. Сейчас речь идет о вашем месте на заводе.

— Может быть, мне вообще следует уйти с завода?

— Уйдете, если отпустим, — заметил Немчинов. — Но о том, что я сейчас сказал, советую хорошенько подумать.

— Хорошо, — высокомерно произнес Сазонов, вставая, — я подумаю.

— На ватержакете у вас все готово? — спросил Фомичев.

— Разве работа не будет отменена? — удивился Сазонов.

— А почему надо отменять?

— В состоянии ли Годунов проводить ее?