Звезда победы

Осенью в городе появились эвакуированные из западных районов страны. Каждый день прибывали эшелоны, с женщинами и детьми. Их размещали в квартирах горожан, вначале на семью давали по комнате, потом стали селить по нескольку семей в одной комнате, а они все ехали и ехали…

Как снег на голову обрушилось сообщение, что нашими войсками после многих упорных боев оставлен тот самый город, в котором жил Степан.

И вдруг поздней осенью объявился Степан. Он пришел ночью в летнем пальто, в шляпе и, простудно покашливая, долго оттирал замерзшие лицо и руки. Уши у Степана были теперь совсем, как у отца, — большие и немного оттопыренные, голова начинала лысеть. Лицо его осунулось, скулы заострились.

— Ох, и постарел ты, Степан, — удивился отец.

Степан усмехнулся.

— К тому и идет.

Семен Семенович поставил на стол бутылку водки. Сын выпил, но продолжал сидеть хмурый и молчаливый, только все удивленно посматривал на сестру и брата.

— Выросли вы все, — сказал он. — Не узнаешь вас.

— Что же ты один приехал? — спросил наконец Семен Семенович. — Где жена с детьми?

Степан посмотрел на отца пугающе пустыми глазами и коротко ответил:

— Остались там.

— С немцами? — ужаснулся Семен Семенович.

— С немцами.

— Как же это так? Неужели и уехать нельзя было? Уехал же ты?

— Я на заводе до самой последней минуты находился, ждал приказа о взрыве. Пообещали мне о семье позаботиться, вывезти ее с эшелоном. Дней десять дома не жил, а телефоны уже не работали. Да и как-то не верилось, что оставим мы город, не остановим немцев. Танки их в город вошли, когда мы весь завод на воздух подняли. — Он замолчал и посмотрел на свои большие, как у рабочего, руки, и продолжал рассказ: — Кинулись к мосту… Там уж только саперы оставались и рота прикрытия. Перешли мы последними мост и его взорвали. Стал семью искать, а через месяц и узнал — в суматохе забыли о ней.

— Как это можно — забыть?

— Так вот и забыли… — Он встал и потер голову. — Лягу я. Десять суток от Москвы ехал в товарном вагоне, холод, грязь…

Спал Степан часов шестнадцать. Старик несколько раз заходил посмотреть на спящего, еще не успев привыкнуть, что у него уже такой взрослый сын.

За обедом Семен Семенович осторожно спросил Степана:

— Надолго к нам?

— Боюсь — надолго. Буду у вас завод строить.

— Строить? Война же…

— Вот потому и надо строить. Снарядный завод поручили построить. Через четыре месяца начнем снаряды фронту давать.

Отец с сомнением покачал головой. Какой это завод можно построить за четыре месяца? Дом и то дольше строят. А тут — снарядный завод.

— Где же тебе завод строить? Где у тебя все? Ты вот даже и сам в одной шляпе приехал и в товарном вагоне.

— Трудно, конечно, но построим.

Так уверенно это сказал Степан, что Клемёнов поверил, что будет построен завод. Вот каким стал его сын. Целые заводы строит. Вот в какую трудную минуту такою нужною оказалась его профессия.

— Когда же начнете строить? — спросил он.

— Площадку уже разбивают.

Отец помолчал.

— Большая сила на нас идет, Степан, — тихо сказал он. — Такой силы еще и не было против нас. Помнишь, как говорил товарищ Сталин… Какие силы брошены на нас.

— Сломим, сломим эту силу, — зло ответил Степан и ребром ладони ударил по столу. — У них сила, а у нас еще большая.

— И я в это верю. Только много горя хлебнем.

— От горя не уйти.

— Вот строили, строили социализм, каждому новому заводу радовались. И верно — построили социализм. О себе скажу. Что я знал, когда жить начал? Работу, да такую, что от нее кости трещали, водку в праздники… Потом отшибло от водки, как с большевиками познакомился. Всем сердцем поверил, что только в борьбе мы добудем право на настоящую жизнь. На смерть ради нее пошел. А знаешь, когда я настоящую жизнь узнал? Читал у Владимира Ильича о субботниках? Услышали мы эти слова и взялись сами без копейки денег домну восстанавливать. С голоду чуть не поумирали, коровенок попродавали, а завод пустили. Вот тогда чугуном мне в лицо и брызнуло.

Он помолчал. Потом лицо его просветлело.

— Без тебя это было, когда мне Серго Орджоникидзе телеграмму прислал. Тогда я всем сердцем понял, что и пришла к нам новая жизнь, о которой мы все думали и мечтали. Меняется все кругом. Ты посмотри на нашу семью — ты стал инженером. Зинушка концерты дает, детишек музыке обучает. Так и во всех семьях. Широкие пути для всех открыты. А ведь это и есть настоящая жизнь — радость людям. А немец эту нашу жизнь хочет разрушить! Да не бывать же этому. Не будет у него победы. Погниют они в нашей земле!

— Правильно, отец. Все мы так думаем.

— Трудно нам — это верно. Но победим мы, Степан… Ведь советский народ наш какой — для общего дела ничего не пожалеет. Вот и сейчас скажут — для отечества надо по двадцать часов работать. Будут!

— Вот так и надо сейчас работать — по двадцать часов.

— Тут приходили ко мне, — задумчиво сказал Семен Семенович, — спрашивали, могу ли я на завод пойти. Как ты скажешь?

— Надо итти, отец. Коли есть хоть немного силы — надо пойти.

Сын ушел в город. Семен Семенович сидел за столом. Он был доволен сыном. Давно уж он так душевно ни с кем не разговаривал, никому не высказывал этих затаенных мыслей.

Все же Клемёнову не верилось, что сын справится со строительством завода в четыре месяца. Какой из него сейчас строитель… Семья осталась у немцев, наверное все мысли о ней. Четыре месяца! Ох, Степан, Степан! Легко месяцы считаются…

В этот день Семен Семенович обещал быть на заводе и посмотреть печи. Одеваясь, он все думал о Степане, и мысли эти были невеселые. Не сумел сохранить семью. Правда, нет его вины. Он свой долг выполнял. Ведь вот в дни молодости, когда сам он останавливал завод, разве он делал выбор между делом и семьей. Он верил, что и это свое общее дело он совершал во имя своей семьи. Так рассуждает и Степан.

На улице шел сырой снег, поддувал резкий ветер. Дым низко стелился над заводом, скрывая крыши цехов. Только каупера домен четко выделялись на фоне темного неба и бегущих облаков, отливая маслянистым блеском. Что-то тревожное слышалось мастеру в гудении домен.

На второй печи Клемёнов застал выпуск чугуна. Весь литейный двор был застлан паром, поднимавшимся от чугуна, который заливали водой. Среди людей, суетившихся у домны в клубах пара, Семен Семенович заметил девушку в таких же тяжелых, как у всех, ботинках на деревянной подошве, в широкополой войлочной шляпе. «Бабы у печи», — изумленно подумал Клемёнов.