Звонок из Ленинграда
Шрифт:
— Это мой папа и, все. И вы не имеете права… Это несправедливо!
Игорь Владимирович улыбнулся, снял очки. Из-под черных лохматых бровей на Ксюшу озадаченно глянули прозрачные улыбчивые глаза, и в них совсем не было злости.
— Зачем ты кричишь? — спросил он. — Я хорошо слышу. Продолжай.
Ксюша ждала, что главный закричит на нее, затопает ногами. А он смотрел на нее и улыбался. И все справедливые, обвинительные слова, которые она хотела сказать главному, потерялись перед этой улыбкой. Поэтому Ксюша смущенно крутила варежки в руках и молчала.
Игорь Владимирович вышел из-за стола,
— Закурим? — спросил он и подмигнул.
Ксюша, сама не желая того, невольно улыбнулась.
— Мой папа тоже, как начнет бросать курить, полные карманы карамелек покупает.
— И не курит?
— Ни одной папиросы! Пока все карамельки не съест.
Игорь Владимирович засмеялся и сунул за щеку леденец. Теперь, когда он сидел совсем близко, Ксюша увидела, что волосы у него наполовину седые. Под глазами много мелких морщин, а от носа к губам врезались две глубокие печальные складки. Они не исчезали, даже когда он смеялся.
— Ну, я-то не стану курить, даже когда съем все леденцы, — хвастливо сказал Игорь Владимирович, — вот увидишь. Так и передай своему отцу.
— Как же я ему передам, если меня к нему не пускают? — удивленно спросила Ксюша.
И не дожидаясь, пока главный спросит, принялась торопливо рассказывать, как позвонил им дядя Павел и мама страшно расстроилась. Как они летели в самолете из Сыктывкара и мама все время волновалась, что телеграмма запоздает и дядя Павел не встретит их на аэродроме. И о том, что отец, мать и дядя Павел вместе учились в институте здесь, в Ленинграде, а тетя Наташа отдельно, в Москве. А папа уже на пятом курсе поехал в Москву на соревнования по волейболу и там познакомился с тетей Наташей и дядя Павел женился на ней с первого взгляда. И теперь они все здесь, а эта громадная тетка в проходной не пускает их к отцу… Разве это справедливо?
— Как фамилия твоего отца? — спросил Игорь Владимирович, когда Ксюша замолчала.
— Ермаков… Андрей Савельевич. У него аппендицит…
— Не трудитесь узнавать, — вдруг сказала Софья Семеновна.
Ксюша вздрогнула. Софья Семеновна сидела все это время так тихо, что Ксюша совсем забыла о ней.
— Я оперировала Ермакова третьего дня, — продолжала Софья Семеновна, не открывая глаз, будто говорила во сне. — Там все в порядке, без отклонений. Дня через два-три можно выписывать.
И замолчала, словно все остальное ее не интересовало.
— Ну вот, — сказал Игорь Владимирович, — видишь, все не так страшно, как ты решила. Я думаю, что заведующая отделением разрешит твоей маме навестить отца, раз вы прилетели издалека. А тебе нельзя. Такое правило для всех.
И все это с доброй улыбкой! Значит, на самом деле этот главный притворялся добрым? От обиды и возмущения на глаза снова навернулись слезы. Ксюша вскочила, отошла от кресла и встала перед главным, прижав кулаки к груди.
— Вы же главный! Это вы сами приказали, я знаю!
Слезы скатывались по щекам на воротник шубы. Ксюша не вытирала их. Она даже не замечала, что плачет.
Игорь Владимирович нахмурился и резко сказал:
— Прекрати реветь. Стыдно выплакивать поблажки. Не маленькая. Я не могу нарушить приказ, и именно потому,
что сам его отдал.— Нет, можете! — крикнула Ксюша. — Вы же для других его отдали!
Игорь Владимирович встал, обошел стол, взял очки, лежащие на кипе исписанной бумаги, и принялся не спеша протирать их кусочком замши.
— Для других, — ворчливо проговорил он, разглядывая стекла очков на свет, и вздохнул, — худо станет жить людям, если начальники будут считать, что издают приказы для других, а сами станут их нарушать… Пришла, развоевалась… Думаешь, правда на твоей стороне?
Ксюша всхлипнула, вытерла слезы ладонями и с вызовом глянула на Игоря Владимировича.
— Конечно. Это же мой папа.
— Вот, вот… «мой папа». Здесь больница, голубушка. Кроме твоего папы здесь много других людей. Они лечатся, страдают, а иногда и умирают… Тяжело страдают и тяжело умирают. Нельзя детям на это смотреть.
— Я не боюсь, — сказала Ксюша, — если даже увижу, все равно не испугаюсь, честное слово.
Игорь Владимирович помолчал. Потом снова вздохнул и сказал с укоризной:
— Эх ты, голубушка, только о себе думаешь… «я» да «я». А я о больных думаю. Когда человек тяжело болен, он стыдится своих страданий и не любит, чтобы на него смотрели. Вот о чем надо прежде всего думать. О тех, кто страдает, а не о себе.
Ксюша растерялась. Получается, что она самая настоящая эгоистка… Как же так? Разве она о себе думала, когда шла сюда?
— Вы же смотрите, — прошептала она, защищаясь от тяжкого обвинения, которое звучало в словах врача.
— Я врач. От меня больной ждет помощи. А чем можешь помочь ему ты?
Ксюша опустила голову. Ей стало так стыдно, как никогда еще в жизни не было.
— Я пойду? — тихонько попросила она.
— Иди, — сказал Игорь Владимирович, — я и так потерял много времени с тобой. Хорошо, если не зря.
XIII. Помогите Тиме
За дверью Ксюша остановилась в нерешительности. Куда идти? Мама сейчас, наверное, у папы. Может быть, тетю Наташу и дядю Павла тоже пустили, раз они взрослые. Идти в проходную и ждать их там? А в проходной тетка… Ох, и попадет же от этой тетки!
В это время за спиной Ксюши из-за неплотно прикрытой двери кабинета, послышался негромкий голос Софьи Семеновны:
— Зря вы так… могли бы и разрешить в порядке исключения.
— Это почему? Потому что пришла и потребовала для себя исключения? А как же другие, которые не умеют требовать? Разве они меньше любят своих отцов-матерей? Эх вы, голубушка моя… Хирург. Руки-ноги отсекаете, чтобы спасти человека. Это ведь побольнее, чем отказ…
— Вот не знала за вами таланта воспитателя…
Игорь Владимирович рассмеялся. Ксюша будто увидела, как он сидит за громадным столом и хохочет гулким басом, потряхивая своей немыслимой шевелюрой. Веселый лев в квадратных очках.
— На внучке тренируюсь… Ничего, ничего, пусть с детства привыкает: как всем, так и ей… Ну, ладно. Что же мне с вами-то делать? Вы просите отпуск, а у меня рука не поднимается оставить весной отделение без такого опытного хирурга, как вы…
— Устала я…
— Может, потянете еще месяц, а? Пока кончится гололед? Там полегче станет. Я прикажу освободить вас от ночных дежурств…