Звонок из Ленинграда

Дед поднял ее в тот день рано, едва дятел сыграл побудку. Каждое утро с восходом солнца этот нахальный дятел прилетал к домику лесника и требовательно стучал клювом в окно: «Человек, а ну-ка подай мне хлебные крошки!» Дед ворчал:

— Совсем изленилась птица…

Прогретый легкий воздух звенел от птичьего разноголосья. Малинник цеплялся колючками за платье, рвал чулки. Ксюша отводила руками упругие ветки, надеясь найти хоть одну ягодку. Но малинник пустовал, ему не хватало солнца. В зарослях смородины на берегу Тимшеры закричала кукушка.

— Человека чует, — сказал дед и срезал ножиком белый гриб. Дед брал грибы аккуратно, только шляпки. Они не прошли и ста метров, а корзина уже полным-полна. И белые, и маслята… Ксюше казалось, что грибы сами вылезали деду навстречу. А от нее прятались. Только мухоморы да никому не нужные поганки лезли на глаза. Может, оттого, что Ксюша больше смотрела по сторонам? Вон из-под елочки выпорхнул рябчик… Мелькнул пушистый хвост белки. Она перепрыгнула с ветки на ветку и побежала по стволу к вершине кедра. А там, в голубой выси, где сходились вершинами сосны, парил соколом чеглок, высматривая добычу.

— Ах ты, матушка-красавица парма, — бормотал дед, — нету меры щедрости твоей…

Ксюша вначале пугалась, когда дед начинал бормотать, а потом привыкла.

— Ты про что, деда?

— Да все про тайгу, — сказал дед, — у нашего леса, как у беса, всего вдосталь. Веками черпали людишки богатство лесное, не вычерпали. Ежели хватит ума и сердца, еще не один век прокормимся.

Ксюша то и дело била мошкару, проникавшую под накомарник, а дед бормотал и ставил метки на деревьях, пока не зафыркал на просеке автобус.

Здоровенные мужики вошли в лес. Ксюша смотрела на них с любопытством. Как сказочные лесные богатыри — в касках и накомарниках. Они по-хозяйски топали ногами и дымили папиросами.

— Здорово, Савелий Андреич! — закричали лесорубы.

— Здорово, здорово, — отвечал дед, — с огнем-то не балуйте.

Заросший медной щетиной лесоруб, в телогрейке, перетянутой солдатским ремнем, включил бензопилу и прислонил цепь к стволу сосны. Брызнули серебристой струйкой опилки… Сосна вздрогнула, медленно-медленно стала клониться верхушкой…

— Идем, Ксения, — сказал дед, — не детское это дело — смотреть, как лес рубят.

— А зачем ты разрешаешь им рубить? И еще сам метки ставишь?

— Круговорот природы, — сказал дед, — лес — он, как все живое, ухода требует. Не будем вырубать время от времени — погибнет. Сам себя задушит. И птица в таком лесу не запоет, и зверь обежит стороной.

Ребята столпились возле лифта в главном корпусе. В тесной кабине все сразу не поместились и поднимались в три очереди. Не успели двери лифта разойтись, как на ребят со всех сторон нахлынул ровный гул. Этим гулом было проникнуто все: люди, машины, воздух… А высоко-высоко, где должно было уже начинаться небо, виднелся потолок. Оттуда можно было прыгать на парашюте. И посреди этого простора стояли две машины с железными лесенками и переходами, как два гигантских корабля с рокочущими двигателями.

Гудят корабли, сотрясают пол, напрягают моторы, и кажется, что вот-вот оторвутся они от металлических переплетений, соединяющих их с потолком и полом, от бесчисленных труб и… уплывут. А возле этих машин суетятся люди. Они кажутся маленькими, как котята рядом с автобусом.

— Ничего себе машинищи! — крикнул Григорьев.

— Это картоноделательная и бумагоделательная машины, — напрягая голос, чтобы пересилить гул, сказала Настя. — На этих машинах я и работаю. Видали, какие громадины? Это только верхняя часть. Все подсобное хозяйство, которое помогает делать бумагу, на первом этаже.

Петя Григорьев удивленно присвистнул. А Ксюша обрадовалась. Ее сосны там, на Тимшере, такие красивые, такие гордые, и было бы просто обидно, если бы бумагу делали из них на обыкновенных машинах. Дед называл сосны корабельными. И эти машины тоже корабли…

Бегут две широченные белые ленты, наматываются в рулон величиной с железнодорожную цистерну… Точно двумя белыми якорями держат эти рулоны корабли, и только поэтому они остаются в цеху.

— Ты бы хотела поработать на такой машине? — шепотом спросила Наташа, касаясь губами Ксюшиного уха. Ксюша кивнула. А кто бы не хотел?

IV. Беда

— Устали, экскурсанты? — спросила Настя. — Наш комбинат за один раз не обойдешь. В следующий раз другие цеха покажу.

Она провела ребят по коридору, открыла высокую дверь, и ребята очутились в длинной светлой комнате. Здесь было много цветов на окнах, на полу в круглых деревянных кадках. На стенах висели плакаты, цветные картинки, портреты. Половина комнаты была заставлена стульями, прибитыми по четыре штуки к деревянным рейкам.

— Это Красный уголок, — сказала Софья Петровна, — снимите пальто и остыньте, прежде чем идти на улицу. Я скоро приду.

Учительница и Настя вышли. Ребята побросали пальто и шапки на стулья. В комнате было жарко от круглых ребристых батарей.

Петька Григорьев заглянул в окно и закричал:

— Ух ты!

Все бросились к окнам. Там, внизу, была самая настоящая железнодорожная станция. Дымили паровозы. Мигал семафор. Краны и лебедки грузили в вагоны рулоны бумаги. Те самые…

— А куда их повезут? — спросила Ксюша.

— На фабрику. Книги печатать, — ответил Григорьев.

— А вот и нет, — возразила Митрохина, — писатели дома пишут.

Спор разгорелся нешуточный. Одни утверждали, что писатели сначала пишут дома на обыкновенной бумаге, а потом отдают на фабрику и там перепечатывают на книжной бумаге. А другие, особенно Григорьев, заявляли, что писатели сидят прямо на фабрике и печатают книжки сразу на машинах, а потом художники разрисовывают каждую книгу несмывающимися красками.

Наташа не любила спорить. Она отошла и принялась рассматривать картинки на стенах, потом остановилась возле тумбочки под пальмой. На тумбочке лежала большая книга в красном переплете. Наташа открыла ее и стала смотреть фотографии.

Ксюша оглянулась, увидела, что Наташа смотрит какую-то книгу, и поспешила к ней.

— Что это?

— А тут Настя, — сказала Наташа.

— Настя? Где? Покажи скорее.

Наташа начала поспешно переворачивать листы с фотографиями. Настин портрет был в самом начале. Ксюша даже подпрыгивала от нетерпения. Она просто не умела ждать, если ей чего-нибудь очень хотелось.

— Ну, что ты так долго? Дай, я сама скорее найду!

Ксюша в нетерпении дернула альбом к себе, и лист с фотографией Насти, который Наташа наконец нашла, разорвался пополам вместе с Настиным портретом.