Звонок из Ленинграда

Ксюша даже головой помотала, чтобы отогнать невеселые мысли. И зачем мама научила ее думать? Ничего в этом хорошего нет. Читала бы сейчас книжку или с мамой разговаривала, а то голова просто пухнет от всяких мыслей… Все-таки думать нелегко. Легче не думать.

Ксюша повернулась на спину и решила: «Вот возьму и не буду больше думать…» Есть же люди, которые никогда не думают. И на душе у них, наверное, всегда хорошо. И кто это только выдумал — думать? Может, рассказать маме про Наташу? И так она уже несколько раз спрашивала, почему это Наташи нет… Нет, пусть сначала папа позвонит, потом…

VII. Звонок из Ленинграда

И тут в тишину ворвался звонок. Мама вздрогнула, клубок скатился на ковер, и белый кот Славик прыгнул на него из-под стола.

— Алло! Алло! Андрей, это ты? Что?! — Мама побледнела и переложила трубку к другому уху. — Да, да… Здравствуй… Я не волнуюсь. Когда? Вчера?.. Я приеду. Нет… Хорошо.

Ксюша ждала, что папа, как всегда, в конце разговора скажет: «Дай-ка Зайца на два слова» — и она услышит далекий папин голос: «Как жизнь, Зайчишка?» — «Нормально», — ответит Ксюша. «Мне без тебя плохо», — скажет папа. «И мне без тебя плохо. Приезжай скорей», — скажет Ксюша. И обоим станет хорошо от этих слов.

Но мама положила трубку и стала смотреть перед собой темными неподвижными глазами.

— Что случилось? — удивленно спросила Ксюша.

Мама молчала, словно мир вокруг нее перестал существовать. И тут Ксюша испугалась.

— Мама! — крикнула она. — Мама, что случилось?

Мама провела рукой по лбу и через силу улыбнулась.

— Ничего… ничего, детеныш. Завтра мы летим в Ленинград.

Испуг прошел сразу. В Ленинград! Папа обещал когда-нибудь потом, а тут вдруг сразу завтра!

— Ой, мама! Правда полетим? В Ленинград? Нет, ты скажи, скажи, правда?

Ксюше хотелось еще и еще раз услышать, что завтра, не «когда-нибудь потом», а именно завтра они полетят в Ленинград. Она подбежала к матери и принялась тормошить ее, забрасывать вопросами. Прыгала по комнате, гоняясь за нахальным Славиком. Кот не хотел отдавать клубок, за которым долго охотился, и закатил его под диван. Потом достала из-за шкафа пыльный чемодан и принялась обтирать его влажной тряпкой, чтобы тут же сложить вещи в дорогу.

А мама сидела в кресле, в стороне от суматохи, которую подняла Ксюша. Руки матери, обычно такие ловкие, лежали беспомощно на коленях, ладонями вверх. И Ксюша вдруг почувствовала, что мамы сейчас просто не было в комнате.

— Мама, да что с тобой? Ты боишься лететь? Тогда поедем на поезде. Другие же ездят.

— Что? Нет, нет. Нам надо лететь. Нам обязательно надо лететь.

Мама встала, отворила дверцу шкафа и начала снимать платья с вешалок и бросать их на спинку стула. Ксюша любила смотреть на мамины платья. Например, вот это голубое — мама сшила его на премию, когда цех перевыполнил план. Или коричневое с желтыми кружевами… Потом все знакомые спрашивали, из какого журнала мод мама взяла фасон. А мама сама его придумала. Но больше всего Ксюша любила мамин серый костюм. В нем мама была такой стройной и красивой, что все незнакомые люди принимали ее за Ксюшину старшую сестру.

— Мам, давай я сама его положу в чемодан, чтобы не помялся. Ты его все время там будешь носить, хорошо? Мам, а Ленинград на самом деле такой красивый, как в кино показывают? А папа нас встретит? Он обещал меня сводить в кукольный театр. И в зоопарк тоже сходим, правда? Мам, а Машка Митрохина говорила, что там…

Мама сгребла платья в охапку, села на стул и заплакала.

— Никуда мы не пойдем, детеныш… Папе сделали операцию аппендицита… срочную. Он сейчас в больнице…

Ксюша так и застыла с раскрытым ртом. Папа в больнице? Да этого просто не может быть. Она попыталась представить себе отца в белой комнате, на белой кровати под белым одеялом… и не смогла. Так не вязалась папина лохматая «буйная» голова, синие-синие насмешливые глаза и русая борода с грустной комнатой. Отец виделся ей на лыжах с красным от мороза лицом. Или с рюкзаком за плечами, в стеганой, прожженной у костра в тайге телогрейке; заросший, обветренный. Или… Да нет, просто и представить себе нельзя, что отец хоть пять минут улежит неподвижно в этой больнице.

— Нетушки, — убежденно сказала Ксюша, — папа не такой. Он не поддастся!

— Кому не поддастся? — переспросила мама.

— Докторам. Мало ли что они наговорят.

— Господи, детеныш… ну что ты городишь? Аппендицит — это аппендицит и ничего тут не поделаешь.

— Все равно, — упрямо сказала Ксюша, — папе этот аппендицит — раз плюнуть. Подумаешь, аппендицит… Перед новым годом папа сразу четыре зуба сверлил — и то ничего… Никаких докторов не испугался. И нечего говорить. Ермаковы не сдаются. Давай сюда платья, я уложу их в чемодан, а то совсем все изомнешь.

И тут пришли соседка справа Марья Петровна и соседка напротив Екатерина Исидоровна. Следом за ними бочком проскользнул Петр Кириллович — муж Екатерины Исидоровны. Петр Кириллович работал директором бани, и от него всегда приятно пахло душистым мылом и распаренным березовым веником. Даже в те дни, когда баня бывала выходной.

Марья Петровна уселась на диван, вытянула ноги в мохнатых носках из верблюжьей шерсти и потребовала:

— Ну, мать моя, докладай. Звонил Андрей?

Голос у Марьи Петровны звучный, как колокол. Когда она говорила с кем-нибудь на лестнице, было слышно во всех квартирах.

Мама всхлипнула и прижала к себе Ксюшу.

— Звонил Павел. Товарищ по институту. Андрей в больнице… Позавчера оперировали. Аппендицит…

Марья Кирилловна всплеснула могучими руками и звучно хлопнула себя по коленям.

— Всего и делов?! Да аппендицит твой — тьфу! Для сегодняшней медицины и не операция вовсе, а так, незнамо что. Скоро медсестры будут ее производить. Ну, чего ревешь?

— Андрей еще никогда не лежал в больнице… А если осложнение? — Мама принялась торопливо рыться в сумочке, разыскивая носовой платок.

Марья Петровна сняла со стула полотенце, которое Ксюша приготовила в дорогу, и кинула его маме.

— Утрись. Эка невидаль — больница. На то их и строят, чтобы в них люди лежали. Всякое строение имеет свой смысл: в больницах лежат, на стадионах бегают… Стоит из-за этого нервы трепать себе и девчонке? Посмотри на нее, сейчас тоже заплачет.

— Я-то не заплачу, — сказала Ксюша.

Марья Петровна закурила и закашлялась, поперхнувшись дымом.

— И то верно, — с трудом сказала она, — Ермаковы — кремневая порода. Их ништо не берет. А твое дело, Лидуша, поддержать сейчас мужа в хорошем настроении. Приедешь в Ленинград, сходи в парикмахерскую, прическу покрасивше сделай, платье надень нарядное. Чтоб явилась к мужу королевной, а не такой размазней…

— Что вы, конечно, — сказала мама, поспешно вытирая лицо полотенцем, — это я сейчас… все так неожиданно.

Ксюша сидела на чемодане и с нетерпением ждала, когда соседи наконец уйдут и можно будет ехать к отцу.

— А девчонку зачем тащишь с собой? — спросила Марья Петровна. — Руки себе только свяжешь. Побудешь у меня, Ксения?

— И у нас, если позволите, жилплощадь прекрасная, — ревниво сказал Петр Кириллович, — и у нас можно, верно, Катюша?

Екатерина Исидоровна поспешно закивала головой.