Звонок на рассвете

— Ничего не понимаю! Какие деньги?

— Как это какие, как это какие? — всполошилась старушка. — Полгода за квартиру не плочено, это пустяк, по-твоему?.. Да плюс за свет, за газ, за электричество!.. Валерка-то Дьяков — квартирант мой бывший — у вас, вот к вам я и пришла.

— Ах, вон оно что! Так это вам надо в суд обращаться. Там ваш иск рассмотрят и, по всей вероятности, удовлетворят. По государственным расценкам.

— По государственным? — разочарованно протянула Булкина. — Это что же, по десять копеек за метр?.. — Она быстро-быстро зашевелила губами, подсчитывая убытки. — Нет уж, спасибочки, себе дороже... Увидите Валерку, передайте — прощаю я ему все его долги. Хоть и злыдень он и чуть жизни меня не решил — все равно прощаю. По доброте и мягкодушию!..

Она встала и решительно двинулась к выходу.

— Минутку, Ольга Павловна! — остановил я ее у самых дверей. — За это время никто к вам не наведывался? Девчонка черноволосая не заглядывала?

Булкина в отчаянии всплеснула руками.

— Ну, ты гляди, какая память дырявая! И ведь давно уже не девичья... — Она уселась на прежнее место. — Сижу и думаю, все сижу и думаю — чего забыла? А у самой для тебя сюрприз припасен... Взяла я обратно из Серегиной комнаты свою книжку, а она и выпади оттуда — Серегина присуха. — Булкина порылась в сумке и протянула фотографию: — Вот она — собственной персоной.

Я взял снимок. Распущенные по плечам темные волосы... лихо вздернутый нос... крупные чувственные губы...

— Черныш?! Ну, спасибо, Ольга Павловна! Это прямо-таки царский подарок!

Булкина заглянула через мое плечо,

— Волосы уж больно хороши!.. А губы, ты на губы посмотри — яркие, сочные, грешные... У, греховодница! Совсем как я во младости!..

— Спасибо, спасибо, Ольга Павловна! Вы не представляете, как нас выручили!

— Почему это не представляю? — слегка даже обиделась Булкина. — Все я представляю — не дура, чай... Ну, я пошла, поклон Петровичу. А Валерке привет — молочно-диетический, естественно...

Я проводил Булкину до дверей и снова стал изучать снимок. Так это она была в субботу на Гончарной? Если она, тогда ранение таксиста замыкается на Валете и искать больше некого... Какая-то назойливая мыслишка вьется в голове, я ее отгоняю, она вновь возвращается. Ну, хорошо, была девчонка на Гончарной. Но где уверенность, что скандалил с ней именно Валет? Это мог быть совсем другой парень — тот, кому маэстро сбривал баки, кого видел Прибылов... Переворачиваю снимок, на обороте надпись: «Пусть этот снимок и невзрачен, но он напомнит обо мне, как поздней осенью цветочек напоминает о весне». До чего трогательно! Вот-вот слеза хлынет!..

Внезапно кабинетную тишину прорезает требовательный телефонный звонок, в трубке слышится радостно возбужденный голос Сушко.

— Дмитрий Дмитриевич? Как хорошо, что я вас застала! Приходите сию же минуту — объявился ценный свидетель.

— Кто, Галина Васильевна?

— А вот и не скажу! Придете — увидите...

Мое первое впечатление меня не обмануло — есть в Сушко очень милая женская лукавинка. Жаль только, проявляется она лишь в телефонных разговорах, встречи в ее кабинете проходят гораздо суше и официальней.

Не знаю почему, но свидетель у меня симпатий не вызвал. Быть может, потому, что он кидал слишком пылкие взгляды на Галину Васильевну. То есть «кидал» — не то слово, он просто не отрывал от нее своих огромных окуляров, обрамленных в модную черную оправу. Даже отвечая мне, свидетель ухитрялся не сводить глаз со следователя. Я вполне закономерно решил, что воспитание он получил незавидное, хоть и носит звание научного сотрудника. Младшего, уточнил я с некоторым злорадством. Да, недалеко ты ушел для своих тридцати с хвостиком...

Однако, отбросив личные антипатии, должен признать, что непредвиденный очевидец дал весьма ценные показания. Оказывается, в такси был пассажир!.. Этот МНС и был...

— Эдуард Юрьевич, — обратилась к свидетелю Сушко, — повторите, пожалуйста, как можно подробней инспектору Агееву все то, что вы рассказывали мне.

— Охотно, охотно повторю свое сообщение, — зачастил, заскороговорил свидетель. — Я, видите ли, занят серьезной научной работой — коллеги считают, что она может претендовать на кандидатскую, — и потому тружусь, не считаясь со временем, зачастую прихватываю и субботы. В тот злосчастный день я задержался в лаборатории допоздна — у меня не получалась очень важная реакция, а в понедельник я должен был выехать в командировку — на часах было, это я хорошо запомнил, двадцать два тридцать пять, и — такая удача! — у самых дверей института поймал такси. На этом, к сожалению, мое везение кончилось — при повороте с Ключевой на Гончарную машина сломалась. Водитель остался ее чинить, а я решил пойти пешком, тем более что идти осталось немного — живу я на Литейной. Очень, очень славный юноша, неужели он действительно при смерти? Всю дорогу он насвистывал Рондо-каприччиозо... этого... как его... ну, неважно! Я даже постеснялся дать ему чаевые, потому что...

— Скажите, — с трудом ворвался я в его монолог, — почему вы пришли к нам только сейчас? Если вы живете так близко от Гончарной, вы не могли не знать о случившемся.

— Я уже объяснял Галине Васильевне, охотно поясню и вам. По стечению обстоятельств узнал я о происшествии лишь сегодня и сразу после работы поспешил в прокуратуру. Дело в том, что в воскресенье рано утром я уехал на дачу — у моего отца дача за городом, — а оттуда, не заезжая домой, отправился, как я уже говорил, в командировку. Вернулся я только сегодня, и если могу быть чем-нибудь полезен, спрашивайте, я охотно расскажу все, что знаю.

— Когда вы шли по Гончарной, вам кто-нибудь встретился?

— Я шел по правой стороне, а на левой, метрах в сорока от машины, стояла группа молодежи. Их было трое.

— Трое? Вы точно помните?

Сушко подмигнула мне озорно и лукаво: «А что я говорила? Был третий, был!»

Эдуард Юрьевич энергично отверг мои сомнения.

— Я отдаю себе отчет, где нахожусь, и заявляю с полной ответственностью — их было трое. Правда, один — тот, что повыше и поплечистей, — стоял в тени дерева и почти с ним сливался. Второй — ниже ростом — был очень возбужден: кричал, размахивал руками, наскакивал на девушку с угрозами...

— Что именно кричал, не вспомните?

— Сейчас, сейчас, дайте сконцентрироваться... — Свидетель снял очки, тщательно протер их фланелевой тряпочкой, снова водрузил на нос. — Как-то очень театрально у него получалось... нечто вроде: «Предательница, всю душу ты мне истоптала!» Странная нынче молодежь — то шпарят сплошным жаргоном, то вдруг становятся на котурны, ударяются в ложный пафос... Да, этот субъект был очень взвинчен, очень...

— Вы, конечно, не сделали попытки вмешаться и прошли мимо?

— Да, инспектор, я прошел мимо, я даже ускорил шаг. И не надо этого иронического тона, хоть вам и кажется, что вы имеете на него право. Не знаю, быть может, в горячке боя я бы бросился грудью на пулемет, но подставлять себя под нож хулигана, разнимая пьяную ссору... Я занят серьезной работой, я весь в науке, я просто не вправе рисковать своей жизнью, она принадлежит не мне одному. Мне беспредельно жаль этого симпатичного таксиста, но, скажите честно, выиграет ли общество от того, что на его месте в больнице окажусь я?..