Звонок на рассвете

И снова мы усаживаемся в нашу «канареечку». Деликатный Гена ни о чем не спрашивает — все видно и так по нашим угрюмо-озабоченным лицам. Точнее, по моему — Рябчун, похоже, доволен, что его питомец оказался на высоте.

Чтобы разрядить гнетущее молчание, Андрей Петрович принимается рассказывать одну из своих бесчисленных баек.

— ...Меня в милицию за бдительность взяли, а до того работал я на кирпичном заводе в сторожевой охране. В нашем караульном деле что главное? Первое — глаз, второе — наблюдение. Ну и, конечно, анализ ситуации. Такой был случай: заезжает на территорию машина. Накладные, доверенность — все в полном ажуре. Пропускаю машину во двор, стою наблюдаю. Ничего примечательного — грузят и грузят. Только смотрю — водитель включился. Тут меня и забрало первое сомнение. Когда это было, чтобы шофер из-за баранки вылезал?..

— Не обязан, — компетентно подтверждает Гена.

— ...Ну ладно, думаю, парень молодой, вышел подразмяться. Этот момент я себе кое-как объяснил. Однако недоверие потихоньку грызет. Уж больно слаженно идет работа, Ни свар, ни перекуров, такой темп взяли — рубахи промокли. Ладно!.. Подходит машина к воротам, сигналит, чтоб выпустил. Я — в кузов. Гляжу, и мороз по коже: все кирпичи целехоньки, ни одного битого. Проанализировал я эту невероятную ситуацию, чувствую — дело нечисто. Тут я в милицию и позвонил...

— Ворюги? — спрашивает Гена.

— Расхитители соцсобственности, — уточняет Рябчун. — Все документы фальшивые: и накладные и доверенность. Вот после этого меня в милицию и приняли.

— За бдительность? — подмигивает Гена.

— За анализ ситуации, — солидно поправляет Рябчун. — Хорошо было в районе, спокойно. Всех ты знаешь, все тебя, успевай только к фуражке прикладываться. На дежурстве тишина тишайшая. Как в читальне: сиди, книжки почитывай. За целые сутки одно дохленькое происшествие. И опять тишина...

— Скукота, — зевает Гена. — Я б так долго не выдержал. Абсолютно!

— Хорошо тебе, неженатому, — с легкой грустинкой вздыхает Рябчун. — Гоняй хоть всю ночь напролет, никто слова поперек не скажет. А меня супруга разводом стращает, «угловиком» дразнит.

— Это что за словечко? Не слыхал такого.

— Ну вроде «угол» я снимаю, домой только на ночь являюсь. Я говорю: «Дзидра, кому-то ведь надо город от скверны очищать, никто мою работу за меня не сделает». Молчит. Плачет и молчит...

— Женские слезы дешевы, — бросает через плечо Гена.

Рябчун, всегда улыбчивый и благодушный, вдруг свирепеет.

— Ты, сержант, крути баранку да помалкивай! Ишь выискался знаток женской души! Девичьи слезы, верно, высыхают быстро, потому как от капризов. А женщины по пустякам не плачут. Еще поглядим, что твоя Наташка запоет, когда свадьбу сыграете...

— Она мне, Андрей Петрович, уже сейчас ультиматумы ставит. Выбирай, говорит, или я, или твоя работа.

— А ты что?

— Я выбрал работу. Абсолютно!

— Лихой ты парень! Ушла?

— Зачем? Порыдала, повздыхала и смирилась. Потому и говорю — женские слезы недорого стоят.

— Девичьи, Гена, девичьи, — сменяет гнев на улыбку Рябчун.

Я в этой бездонной дискуссии не участвую. В другой раз я не преминул бы ввернуть что-нибудь ехидное насчет роли женщины в эволюции мужчины, потолковал бы о вредном влиянии мягкого женского сердца на формирование сурового облика работника уголовного розыска... А если серьезно, я действительно убежден, что семейное счастье не для нашего брата. Надолго ли хватит моей убежденности, не знаю, но пока держусь.

Вернувшись в отдел, я первым долгом набираю номер следователя Сушко, докладываю бодрым тоном о безрезультатности поисков Валета.

— Этого можно было ожидать, — слышится спокойный голос следователя. — Видимо, установлены не все его связи...

Мы быстро согласовываем план дальнейших мероприятий по розыску Дьякова. К моему удивлению, Галине Васильевне известны такие тонкости милицейской работы, о которых я сам узнал совсем недавно. Ее советы конкретны и деловиты, остается в точности их выполнить.

5

Во вторник утром, едва я вернулся с оперативки у Бундулиса, раздался стук в дверь. На пороге вырастает могучего вида мужчина лет сорока пяти. Голова его упирается в притолоку, плечи еле умещаются в дверном , проеме. Из-под локтя гиганта выглядывает уже знакомый мне Роман Фонарев.

— Здравствуйте! — густо басит здоровяк. — Нам Бурцев нужен. Не вы?.. Я указываю на стулья.

— Присаживайтесь, он скоро будет. А что у вас? Посетитель шумно вздыхает:

— Происшествие у нас на комбинате из ряда вон. Слышали, наверно, — склад обобрали. Четыре мешка с пряжей утянули — это же громадная сумма... И будто бы всему головой Витька Лямин. Вот уж этому я никогда не поверю... Вы скажете — мастер, потому и защищает. Не скрою — обидно мне, повозился я с ним немало. Но я сюда не защищать его пришел, а разобраться по справедливости. Витька в этой краже пешка, настоящего главаря вам еще искать да искать...

С этими посетителями стоит потолковать поплотней: через Лямина можно выйти на Дьякова.

— Вы ничего подозрительного в поведении Лямина не замечали? Хотя бы в последнее время? — спрашиваю я.

Мастер оглядывается на Фонарева, тот недоуменно качает головой.

— Вроде бы нет, — подумав, отвечает мастер. — Безотказный был малый: что ни скажешь — сделает, куда ни пошлешь — пойдет. Беспрекословно! И работал подходяще. В передовиках, верно, не числился, но и лодырем не назовешь. Вполне крепкий был середнячок. И зарабатывал прилично... Прямо не верится... Что его заставило, чего не хватало?..

— А вы что скажете? — обращаюсь я к молчаливому Фонареву. — Вы ведь вместе с Ляминым работали?

— Их верстаки рядом стоят, — уточняет мастер. — Я потому и взял его с собой, может, подметил что-нибудь важное.

Фонарев ерошит аккуратно причесанные волосы.

— Неловко как-то, Иван Николаевич. Вроде я пришел клепать на товарища...

На впалых щеках мастера взбухают крутые желваки.

— Выбыл Лямин из нашего товарищества, Рома. По собственной глупости и слабодушию. Рассказывай смело все, что знаешь.