Звуки Азии
Шрифт:
и мистический свет от луны
метит каплями желатина
неподвижные валуны.
И идут на разведку любовью
из далёкой Гражданской войны,
окружая моё изголовье,
спецотряды – опора страны.
Муза
Жених у нашей Музы – майский жук,
и отношенья их давно известны.
А ну, клади зелёную вожжу
на грудь своей заплаканной невесты!
Перепояшь
широкое бедро и поясницу,
чтоб снился Музе Чингисхан рябой
и плов узбекский, и московский шницель.
Вредны учёбе мёд и пирожки.
О, Муза! О, прочитанные вести!
Колонны лиц, воздушные прыжки,
чтоб за версту понравиться невесте.
Заговорил хитиновый мотор,
раздулся плащ зелёный по-гусарски,
и строчке не препятствует никто
украсть у Музы облака и сказки.
Основы самоврачевания
Амыру-пастуху в расцвете лет
понадобились юные берёзы
и бабочки над клевером, и розы,
хранящие малиновый рассвет.
И друг-ручей Амыру-пастуху
пиликает на каменной свирели
хрустальный сон, святую чепуху
о том, как в небесах летают ели.
Что делать? Как найти ему врача,
что выжимает сок из кирпича
и эликсир любви даёт больным?
Да очень просто: над аилом – дым,
внутри – огонь, и всюду по аилу
летают косы Каначаки милой.
Поймаешь эти косы за концы,
и запоют весенние скворцы!
О-го-го
«О-го-го» летит с горы на гору
лентою прозрачной, голубой.
Озорному радуется гону
воздух над ближайшею горой.
Эти горловые песнопенья
школяру узнать давно пора:
вылечит дурное настроенье
из-за двойки детская игра!
Иней, словно шкурка у зайчонка,
украшает ясные деньки.
«О-го-го» летит от ёлки к ёлке
и ныряет в прорубь у реки.
Щукою ныряет полосатой,
испугав ленивых карасей…
У живого звука – запах мяты
и весёлых зимних новостей!
Я деньги вложил в ледяную траву…
* * *
Я деньги вложил в ледяную траву:
расти-ка зимой на Алтае,
чтоб ели коровы тебя наяву
и в сон золотой затолкали
поглубже – до самых далёких морей,
до юношей, небом богатых,
до Грея, который боится угрей
и любит и шёлк, и дукаты;
до вас, хоть Ассоль не сидит на плече
у вас ангелочком-кумиром,
купаясь в потоке серьёзных речей
о странностях этого мира.
Урожайным будет этот год…
* * *
Си'верко, полуденник, закатник –
в них живёт весенняя пора.
Километры воздуха прокатят
по большой земле, как трактора.
И малину сделают двухцветной,
говорящей: точка и тире…
Вот и лето… Кустики-кареты,
водяные знаки на коре!
Радужных небес перемещенье
незаметно для глазного дна.
Коршун снял другое помещенье:
сверху – ветер, снизу – тишина.
И большое дерево, как праздник,
обнажая корни, небо пьёт…
Сиверко, полуденник, закатник…
Урожайным будет этот год!
Апельсиновый, яблочный, синий…
* * *
Апельсиновый, яблочный, синий –
вспыхнул свет за горой и погас.
У алтайского солнца павлиний,
на дорогу нацеленный глаз.
По алтайским приметам не нужно
уходить в предвечернюю даль,
где курганы и кости верблюжьи
умножают земную печаль.
Но иду, и кузнечик-игруля
приглашает послушать концерт,
и блестит комариною пулей
капля крови на длинном конце.
Сколько шума летает по свету!
Рыку зверя и лязгу зубов
ни к чему поклоняться поэту,
но принять эту ночь он готов.
Мухомор областного значенья
предлагает лесного вина,
и всплывает лебяжьим свеченьем
над алтайским угодьем луна.
Жить и жить бы в сиянии этом,
волчью ягоду барышней звать…
Здравствуй, Тень – провозвестница Света,
Здравствуй, Свет – и отец наш, и мать!
Мечта
Катунь, бегущая по кочкам…
Ей новый образ подавай!
Как в целлофановом мешочке,
хранится хлеба каравай.
Она по всей длине угодий,
круглогодично, как завод,
ведёт зачистку мелководья,
чтоб избежать застоя вод.
Пусть будут велики затраты,
но проявляется мечта:
из облаков встают палаты
пролётом нового моста.
Дай ей, что слышит Дунай, проповедует Нил…
* * *
Будто оса Мандельштама в Багдад прилетела,
радуя зренье своим полосатым трико.
Азия ждёт, натирая калмыцкое тело