Звуки Азии
Шрифт:
А, впрочем, её я не видел ни разу….
Алтай многоликий, тебя не забуду!
В материю радуг закутан спросонок
твой горный массив, что глядится неброско,
и чувствует горлом тебя жаворонок,
и рыжее солнце сосёт, словно соску.
Шопен – в ручьях, а в небесах – Бетховен...
* * *
Шопен –
в союзе с колесницею Ильи
поют с утра, что этот мир свободен
от уходящей в сумрак колеи.
И соловей на сливе одинокой,
кривою саблей месяца сражён,
поёт о том же – о любви стоокой,
благоухая в звуке, как пион.
И я вослед за ними, друг метели,
сибирский отрок, возлюбивший Русь,
возню со словом-бражником затею
и как Иаков, с Ангелом сражусь.
Но вряд ли победителем предстану
в игре начал в ракитовом саду,
и Ангела к вершинам Алтайстана,
как пленника, с собою приведу.
Не о себе, а о Сибири скажет
имбирно-красный берег в тишине.
Река легко несёт свою поклажу
с тяжёлыми каменьями на дне.
И видит Русь, как сферу золотую,
которую вращает Мономах,
и всюду в небе радуги токуют –
тетерева у солнца на руках!
Катунь в верховьях Белухи
Катунь ещё не обросла
в своём верховье небылицей,
и капли, падая с весла,
мечтают с жемчугом сравниться.
С утра испытывая стыд
и муки крепкого здоровья,
быка за холку теребит
шершавая губа коровья.
Уходит лето на белки,
спасаясь от жары и гнуса,
Катунь же вниз одна бежит,
круша торосы и турусы.
В ней всё – надежда на тепло
и танец утреннего света,
река подвижное стекло
считает сном переодетым.
Бегут вослед Катуни дни,
себя мечтой о счастье теша,
и неба яркие одежды
алтайской музыке сродни.
Всё ей – филармония, всё ей – птичья грамота…
* * *
Спелая черёмуха – значит, песню спела.
Сам язык свидетель чуду у ручья.
Музыкой становятся, песней оробелой
аромат цветения, ягода ничья.
Крупная, с оскоминой, ветру говорящая
что-то из Бетховена – выдох или вдох.
А порой из Моцарта песня настоящая –
с болтовнёю справится и заглушит чох.
С нотною линейкою обручилась ягода,
си-бемолем светятся чёрные бока.
Всё ей – филармония, всё ей – птичья грамота…
С ежегодной верою смотрит в облака.
Алтайский часослов
1.
"Нет!" – сказал Господь. Адам заплакал
и на Еву грустно посмотрел.
Та листок тропического злака
сорвала и сделалась, как мел.
Дождик поддержал унынья песню,
где-то вдалеке запел сверчок…
Радугой спускались с поднебесья,
чудные, прозрачные ещё.
2.
По дороге длинной, как сказанье,
шли, и говорила Тишина…
«Вы ли это?» – «Мы». – «А где заданье,
что в ночи сияет, как луна?
Песня ваша где – душе лекарство,
что иные славит времена?..»
Шли в ещё не спетое пространство,
отличить стараясь жизнь от сна.
3.
«Не предадим суровых ледников!» –
клянутся реки и ручьи Алтая,
но с гор опять текут… Итог таков:
снег на весеннем солнце скоро тает!
Бегут, с собою небо прихватив,
поля и лес, доступные их взору,
в пути рождая песенный мотив,
служа Владыкам фауны и флоры.
4.
Ударь деревню стылую о звёзды,
чтоб кровоточить стала от усилья
себя познать вне чисел и погостов,
чтоб ощутила вновь тугие крылья
крыльцом и крышей – всей жилой системой,
и в том краю, где ищущий обрящет,
деревню, мою грустную поэму,
не задвигай, Владыка, в долгий ящик!
5.
Бросался словами, себе на уме,
струился наречьями, как ручейками,
и вот – будто нищенка ищет в суме
иного пространства худыми руками!
Что делать, не знаю, и точки следят
за тем, чтоб слова не вернулись назад,
запачкав себя падежами иными
и дружбой с корявыми запятыми.
6.
В стеклянной часовне, которую мы называем поляной,
дух летнего полдня валяется с нимфою, пьяный,
и тешит своё самолюбье лесное он тем,
что с нимфой затронул немало классических тем.
Но выдох его для стеклянной часовни – веселье
и жердь, на которую мысли, как птички, присели.
Часовня сама по себе существует на свете,
но будут ли дети? Будут ли сказки о лете?
7.
Награди меня кашлем, оспою,
чтобы чувствовал боль других.
Я – урок твой последний, Господи:
больше не создавай таких!
Лучше ящериц с пауками,
лесовую, степную прыть,
а с ногами или с руками –
всё равно… Лишь бы мог любить!
<