(Съ натуры).

Пятый часъ. Время къ вечеру. Смеркается. Кой-гд зажигаютъ фонари. По Литейной, по троттуару бжитъ молоденькая двушка, съ кордонкой въ рукахъ. Она въ синемъ суконномъ казак и въ вязанномъ шерстяномъ платк на голов, за ней гонится черноусый мужчина въ шинели и въ цилиндр. Онъ то отстаетъ, то равняется съ ней, умильно скашиваетъ глаза и говоритъ:

— Послушайте, милая птичка, гд-же вы живете?

— Не доходя прошедшаго, наканун Казанскаго моста, во вчерашнемъ дом, - лукаво отвчаетъ двушка и продолжаетъ бжать.

— Могу я наконецъ вамъ предложить чашку шеколада?

— Я, кром огуречнаго разсолу, ничего не пью.

Двушка добгаетъ да воротъ большаго каменнаго дома и говоритъ: «прощайте».

— Скоро вы выйдете? Могу я васъ дождаться? — спрашиваетъ кавалеръ.

— Ждите.

— Нтъ, въ самомъ дл?…

— А вы вотъ смотрите во второй этажъ. Коли я махну изъ окна платкомъ, значитъ ждите. Прощайте!

Усатый кавалеръ посылаетъ двушк летучій поцлуи. Она скрывается подъ ворота.

— Не видать что-то… Должно быть, надула, шельма! — бормочетъ про себя усатый кавалеръ, стоя на противоположномъ троттуар и пристально смотритъ въ окна втораго этажа.

Около него останавливаются новый тулупъ и гвардейскій солдатъ съ узелкомъ подъ мышкой и тоже смотрятъ.

— Послушайте, господинъ, вы чего это изволите глядть? — робко спрашиваетъ тулупъ.

— Ахъ, ты, Господи, вотъ наказаніе-то? — вскрикиваетъ усачъ. Чорта смотрю. Свинячье рыло вонъ въ окн показывается, — съ сердцемъ отвчаетъ онъ.

— Бываетъ… — многозначительно произноситъ солдатъ и еще пристальне смотритъ въ окна. У насъ, въ деревн, на колокольн три дня козелъ показывался, а войдутъ, и никого нтъ.

— Чего это смотрятъ, землячокъ? — спрашиваетъ у тулупа проходящая женщина съ судками въ рукахъ, изъ которыхъ валитъ паръ.

— Да вонъ въ окн мелькаетъ что-то… нехотя говоритъ тулупъ.

— Мелькаетъ… Такъ чего-жъ вы стоите? Добжать-бы да въ колокольчикъ позвониться. Долго-ли до грха? Можетъ, пообдали да спать легли, такъ и не знаютъ. Съ огнемъ плохая шутка. И не выбжишь. Я бы и сама… да у меня господа обда ждутъ… трещитъ она.

Толпа, между тмъ, увеличивается. Тутъ: и купецъ въ лисьей шуб, мальчишка изъ лавки съ корзинкой на голов, надтой на подобіе кибитки, мастеровой парнишка въ тиковомъ халат и съ утюгомъ въ рук, извозчикъ и какая-то баба съ корзинкой за плечами. Все это смотритъ въ окно.

— Оно спервоначалу завсегда такъ: тихо, тихо, а потомъ огненнымъ языкомъ и выкинетъ, — разсуждаетъ купецъ.

— То-же вотъ когда кирка горла… слышится гд-то.

— Кирка что? А ты Апраксинскій пожаръ помнишь? Тогда въ одинъ мигъ и вдругъ занялось!

— Опять мелькнуло! — вскрикиваетъ мальчишка.

— Кавалеръ, чмъ такъ-то стоять, добжалъ-бы до городоваго, да сказалъ ему… наставительнымъ тономъ произноситъ купецъ. Ныньче вдь новое положеніе. Кто первый о пожар увдомитъ, — сейчасъ ему три рубля въ зубы.

Между тмъ, со всхъ сторонъ слышатся слдующія восклицанія:

— Занимается. Вонъ кто-то ужь платкомъ махнулъ. Ахъ-ты, Господи! Въ стекла камнемъ пустить, что ли? Поищи, паренекъ, камешка-то!…

Къ толп съ другой стороны улицы переходитъ городовой.

— Это чортъ знаетъ что! Тутъ въ бду попадешь! — говоритъ усатый господинъ и поспшно отходитъ отъ толпы.

Подошедшій городовой начинаетъ разбирать дло.

1874