...Это не сон! (сборник)

В этот день так и не было просвета в тучах, не смолкали и песни.

Стоило Хемнолини попросить: «Пожалуйста, Окхой-бабу, спойте еще», – и тот с готовностью продолжал.

Мелодия звучала все более страстно и проникновенно. Она то неожиданно сверкала, подобно вспышкам молнии, то вырывалась, как стон полного страдания и боли сердца.

Окхой ушел лишь поздно вечером. В минуту прощания, весь под впечатлением музыки, Ромеш молча заглянул в глаза Хемнолини. Она ответила ему вспыхнувшим взглядом, в котором дрожала еще тень песни.

Ромеш вернулся домой. Дождь, на мгновение переставший, полил с новой силой. В эту ночь юноша не смог уснуть. Не спала и Хемнолини. В непроницаемом мраке долго прислушивалась она к неумолчному шуму дождя. В ушах ее по-прежнему звучали слова песни:

Лети, о ветерок мой нежный,Моим посланцем будь.Скажи, без вести о любимойЯ не могу заснуть!

«Если бы я мог петь! – вздохнув, подумал на следующее утро Ромеш. – Я, не задумываясь, отдал бы за это все свои знания».

Но, к сожалению, у Ромеша не было никакой надежды хоть как-нибудь овладеть этим искусством, и он решил попробовать заняться музыкой. Ему вспомнилось, как однажды, случайно оставшись один в комнате Онноды-бабу, он провел смычком по струнам, но уже от одного этого прикосновения богиня Сарасвати издала такой болезненный стон, что ему пришлось оставить дальнейшие попытки игры на этом инструменте, ибо продолжать – значило бы проявить по отношению к богине величайшую жестокость.

Теперь Ромеш купил небольшой гармониум. Плотно прикрыв дверь комнаты, он осторожно коснулся клавиш и пришел к заключению, что этот инструмент, во всяком случае, куда выносливее скрипки.

На следующий день едва Ромеш показался в доме Онноды-бабу, как Хемнолини заметила:

– Это у вас кто-то играл вчера на гармониуме?

Ромеш полагал, что, раз он запер дверь, его никто не услышит. Однако нашлось чуткое ухо, которое улавливало звуки даже через закрытую дверь. Пристыженному юноше пришлось сознаться, что он купил гармониум и хочет научиться играть.

– Напрасно вы запираетесь на ключ и пытаетесь научиться самостоятельно, – сказала Хемнолини. – Лучше приходите к нам. Я немного играю и сумею научить вас тому, что знаю сама.

– Но ведь я очень неспособный ученик, – ответил Ромеш. – Вам придется со мной изрядно повозиться.

– Ну, знаний у меня ровно столько, чтобы кое-как обучать неспособных, – рассмеялась Хемнолини.

Очень скоро, однако, обнаружилось, что Ромеш не оказался чересчур скромным, заявив о своих скудных способностях к музыке. Несмотря на столь терпеливого и нетребовательного педагога, каким была Хемнолини, его музыкальный слух так и не развился. В ручейке мелодии Ромеш вел себя, как не умеющий плавать человек, который, попав на глубокое место, начинает колотить по воде руками и ногами. Он без разбора ударял по клавишам, фальшивя на каждом шагу, но не замечал фальши: он не чувствовал никакой разницы между верной и фальшивой нотой и беспечно попирал все законы гармонии. Не успевала Хемнолини воскликнуть: «Что вы делаете, это звучит фальшиво!» – как он уже спешил устранить первую ошибку последующей. Но, серьезный и усидчивый по натуре, Ромеш был не из тех, кто сразу готов бросить плуг. Медленно движущийся каток трамбует дорогу, вовсе не заботясь о том, что он стирает в порошок на своем пути. С таким же слепым упорством совершал и Ромеш свои непрестанные набеги на злосчастные ноты и ключи.

Хемнолини смеялась над ним, и сам он хохотал вместе с ней. Казалось, неисчерпаемая способность Ромеша ошибаться доставляла Хемнолини огромное удовольствие.

Лишь любовь способна извлекать радость из ошибок, слабостей и даже диссонансов.

Когда мать наблюдает первые, еще нетвердые шаги ребенка, ее любовь к нему возрастает; то же чувствовала и Хемнолини, забавляясь той совершенно поразительной неспособностью, которую обнаруживал Ромеш к музыке.

– Хорошо вам надо мной смеяться, – говорил он иногда, – а сами вы разве не делали ошибок, когда учились играть?

– Конечно, и я ошибалась, но, сказать по правде, Ромеш-бабу, мои ошибки не идут ни в какое сравнение с вашими.

И все же Ромеш не сдавался и, смеясь, начинал все сначала.

Вы уже знаете, что Оннода-бабу отнюдь не был ценителем музыки, однако, прислушиваясь порой к игре Ромеша, он вдруг многозначительно замечал:

– Недурно звучит. Пожалуй, со временем Ромеш может стать неплохим музыкантом.

– Ну да! Мастером по части извлечения фальшивых нот, – смеялась Хемнолини.

– Право же, он сделал значительные успехи с тех пор, как я слышал его в первый раз. Если Ромеш постарается, он будет неплохо играть. Нужна только постоянная практика. Главное, одолеть гаммы, – а там все пойдет как по маслу.

На подобные заверения возразить было нечего, оставалось лишь почтительно их выслушивать.

Глава 11

Почти каждую осень, во время праздника Пуджи [57] , Оннода-бабу и Хемнолини, пользуясь льготными билетами, отправлялись в Джобболпур, где служил муж сестры Онноды-бабу. Стимулом для этих ежегодных поездок являлась неугасимая надежда Онноды-бабу улучшить свое пищеварение.

Наступил сентябрь. До праздничных каникул оставалось совсем немного времени, и Оннода-бабу занялся приготовлениями к путешествию.

57

Пуджа – осенний праздник в честь богини Дурги. На это время (около десяти дней) закрываются учреждения и учебные заведения.

В предчувствии близкой разлуки Ромеш стал теперь заниматься музыкой особенно усердно.

Как-то в разговоре с ним Хемнолини, будто между прочим, заметила:

– Мне кажется, Ромеш, вам было бы очень полезно на время переменить климат. Что ты скажешь на это, отец?

Подумав, Оннода-бабу решил про себя, что такое предложение не лишено смысла: Ромеш перенес тяжелую утрату, и ему полезно будет рассеяться.

– Конечно, – сказал он, – перемена климата прекрасная вещь. Знаешь, Ромеш, я заметил, что в любом месте – будь это западные провинции или другая область – перемена климата действует благотворно только первые несколько дней. Появляется хороший аппетит, начинаешь много есть, а потом – опять все по-старому: тяжесть в желудке, изжога, и что ни съешь, все…

– Ромеш, вы когда-нибудь видели Нормодский водопад? – прервала отца Хемнолини.

– Нет, я ни разу не бывал в тех местах.

– Тогда вам стоит его посмотреть. Правда, отец?

– Действительно, почему бы Ромешу не поехать с нами. Он и климат переменит, и Мраморные скалы увидит.

При создавшемся положении вещей Ромеш был уверен, что ему действительно необходимо переменить климат и посмотреть Мраморные скалы, поэтому ему ничего не оставалось, как согласиться.

Весь этот день Ромеш, казалось, витал в небесах. Чтобы дать волю охватившей его радости, он заперся у себя дома и уселся за гармониум. Его обезумевшие пальцы, откинув прочь все правила игры, плясали на этом несчастном инструменте настоящий танец джиннов.

Перспектива разлуки с Хемнолини повергла Ромеша в бездну уныния. И теперь в порыве восторга он приносил в жертву все свои познания в музыке.

Стук в дверь прервал его упражнения.

– Что вы делаете, Ромеш-бабу! Прошу вас, перестаньте, – послышался чей-то голос.

Пунцовый от стыда, Ромеш открыл дверь. В комнату вошел Окхой.

– Что вы тут тайком от всех безобразничаете? Смотрите, как бы вам не попасть за это под одну из статей вашего же уголовного кодекса!

– Признаюсь, виновен, – рассмеялся Ромеш.