...И грянул гром

Он произнес эту фразу и сам же засмеялся неожиданному словосочетанию: «Нагрянет гром…»

Однако тут же посуровел лицом и негромко спросил:

— Что… действительно Вассала?.. Голованов молча кивнул.

— Жалко, конечно, — подвел итог Дронов, — но…

И замолчал, покосившись на освещенные окна дома. Видимо, хотел сказать, что собаке собачья смерть, или — кто ищет, то всегда найдет, однако постеснялся сорокалетнего москвича, к которому успел прикипеть душой за прошедшую ночь.

— Не знаешь, с Москвой уже связывались? — перевел разговор Голованов, уже винивший себя лично за гибель Вассала. Вот если бы сутками раньше заняться обработкой продажных ментов, то, возможно, и остался бы жив «аризонский» диджей, ставший едва ли не доверенным лицом хозяина ночного клуба. А рассказать он мог многое, очень многое.

— А как же! — вскинулся Дронов. — Только что Моисеев с вашим Замятиным разговаривал. Доложил обстановку, и если накладок никаких не будет, то через пару часов начнем совместную операцию.

Замолчал было, однако тут же пояснил:

— Надо будет взять всех оптовиков и более мелкую шушеру одновременно. Минута в минуту. Чтобы ни один из них не успел свой товар сбросить.

— А что с той партией, которую уже приготовил для отправки Похмелкин?

На лице лейтенанта расплылась сверхдовольная улыбка.

— Не волнуйтесь, здесь все тип-топ. С этим товаром моя группа работает. — И вдруг рассмеялся белозубо. — Не поверите, но, кажется, именно этой партией экстези наш Ник и подписал себе приговор.

— Что, неужто все колеса прямо на заводе держит?

— Хлеще! В своем загородном доме тайник соорудил. И как только мы его возьмем…

Голованов смотрел на Дронова и радовался в душе за этого лейтенанта. Парню не пришлось столкнуться с общероссийским чиновничьим беспределом, с каким сам Голованов столкнулся в недалеком прошлом, и он еще верил в силу закона и справедливость.

Дай-то бог и нашему козляте волка съесть!

Глава восемнадцатая

В Москву возвращались на пятый день после завершения действительно удачно проведенной операции по ликвидации краснохолмской базовой лаборатории по производству экстези. Можно было бы улететь и раньше, однако Голованов не мог появиться перед Мариной без ее сына, и пришлось ждать несколько дней, пока с него не снимут необходимые для следствия показания, пока не будет проведена очная ставка с Похмелкиным-младшим, и так далее, что было необходимо для следствия.

Итак, с Краснохолмском вроде бы все утряслось, однако впереди была Москва, убийство Валерии Лопатко, в котором, как признался в телефонном разговоре Денис Грязнов, оставалось еще много белых пятен и много чего другого. И от всех этих мыслей, не очень-то радостных, несмотря на благополучный исход краснохолмского вояжа, у Голованова портилось настроение, и он старался приглушить сосущее чувство тревоги глотками французского коньяка, бутылку которого перед самым отлетом передал для него Моисеев, а Дронов сунул ее тому в карман.

…Голованов покосился на Агеева, мирно посапывающего в кресле у иллюминатора, перевел взгляд на Чудецкого, который хоть и оклемался немного, после того как уже распростился с жизнью, однако окончательно так и не смог прийти в себя. Судя по всему, с парнем придется провести курс реабилитации, и сейчас ему требовался душевный покой, однако именно этого Голованов и не мог ему позволить. Все эти дни с Чудецким работали краснохолмские опера и следователь областной прокуратуры, он был практически изолирован от Голованова, а Всеволоду Михайловичу необходимо было самому осознать степень вины Чудецкого в убийстве девушки. Причем еще до того, как самолет приземлится в Москве.

Он покосился на сидевшего между ним и Агеевым парня, тронул за локоть:

— Не спишь?

— Какое там! — буркнул Чудецкий и открыл глаза. — Как представлю себе, что все эти дни с матерью творилось, так…

И он безнадежно махнул рукой.

— А ты что же, позвонить ей не мог, когда из Москвы со своим дружком сваливал?

Чудецкий только вздохнул.

— И все-таки? — настаивал Голованов.

— Василий запретил звонить. А чтобы соблазна не было, мой мобильник выбросил.

Парень, кажется, пошел на контакт, причем впервые после того, когда у него едва не вылезли глаза из орбит. Это он узнал, что сосед по номеру в гостинице вовсе не «господин Голованофф», а сотрудник охранного агентства, которому поручено вытащить Пианиста из того дерьма, в которое он попал.

— Может, глотнешь коньячку? — предложил Голованов. — За счастливое освобождение.

Чудецкий отпил глоток, и его лицо стало понемногу оживать.

— Еще глоток? — предложил Голованов.

— Да, спасибо вам.

Убрав бутылку с коньяком в карман, Голованов повернулся к Чудецкому:

— Послушай, Дима, я познакомился с твоей мамой, был у вас дома и… — замялся он на миг, — напрямую заинтересован в том, чтобы вытащить тебя из того, что вы сотворили в Москве.

— Лера?

— Да.

— Но как?! Что я могу сейчас исправить? — вскинулся он, и на его глазах выступили слезы. — Ведь она… теперь ведь ее не оживишь!

— Не оживишь, — согласился с ним Голованов. — Однако я не очень-то верю, что ты мог ее убить.

— Но она… да и Василий…

— А ты мог бы с самого начала?

Чудецкий сглотнул подступивший к горлу комок. Было видно, насколько трудно ему даются эти воспоминания.

— Ну-у в то утро мне позвонил Василий и сказал, что надо срочно лететь в Краснохолмск, где нас с ним уже ждут серьезные люди. Вот. Я сказал ему, что не могу: учеба, мол, и прочее, — тогда он сказал, что едет ко мне и обо всем поговорим дома.

Приехал, мы с ним здорово выпили, и я вроде согласился лететь с ним в Краснохолмск. Но сначала мне надо было встретиться с Лерой, иначе бы она мне этого не простила. Он согласился, и мы поехали к ней. Там выпили еще немного, и я опять сказал, что не могу сейчас бросить занятия ради какого-то Краснохолмска. Это же самое сказала ему и Лера. Вот тогда-то Василий и психанул здорово, он вообще был психопатом. Потом вроде бы успокоился немного и предложил выпить еще. Выпили и… На этом месте Чудецкий попросил глоток коньяка и только после этого смог говорить дальше.

— В общем, когда он меня разбудил, Лера лежала в луже крови, мертвая. И он сказал, что это я… приревновав ее к Василию.

— А ты? Ты-то что?

— Я не помню, ничего не помню.

— Идиот! — вырвалось у Голованова, однако он тут же постарался сгладить закипающие в нем чувства: — А где в это время лежал нож?

— На полу. Рядом с Лерой.

— И?..

— Василий поднял его с пола, завернул в тряпицу и бросил в свою сумку.

— Зачем?

— Сказал, что это теперь тот самый поводок, за который он будет таскать меня за собой, когда надо и куда надо. А если я вздумаю брыкаться…