...Имеются человеческие жертвы

— Рад был познакомиться с вами, — сказал Турецкий. — От души рад. Жаль только, повод... — он замолчал, потому что не нашел слов.

Они вошли обратно в здание морга и двигались по коридору, когда в проеме одной из дверей им открылась на миг часть еще одного схожего помещения, где лежали рядом на столах еще два тела, прикрытых белым.

Турецкий мог бы пройти мимо, но, сам не ведая почему, приостановился и заглянул туда:

— А это что?

— Да это вряд ли вам будет интересно, — сказал один из экспертов. — Обычная наша городская рутина. Так сказать, хроника текущих событий. Два трупа без документов. Оба не опознаны. Оба кавказцы. Оба — огнестрел. Честное слово, Александр Борисович, такое у нас чуть не каждый день...

— А когда они доставлены? — поинтересовался Данилов.

— Да тоже вчера, ближе к полудню.

— А ну погодите, — сказал Турецкий. — Дайте-ка глянуть на них.

— Они только что доставлены из холодильной камеры, — объяснил один из судмедэкспертов. — Где-то через час-полтора мы займемся ими. Хотите посмотреть? Сделайте милость.

Нельзя сказать, чтобы Турецкий рвался любоваться еще и этими покойниками. И все же он подошел и сам осторожно снял с лиц белую ткань. Да, кавказцы. Оба довольно молодые, лет двадцати пяти, массивные, скорее всего, из бывших спортсменов, метатели или борцы, — как правило, основной состав уголовного миманса, шестерки, «черные бычки».

— По характерным признакам, — говорил один из медэкспертов, — оба мусульманского вероисповедания, хотя этнический тип и того и другого заставляет предположить их принадлежность к одной из народностей Северного Кавказа...

— То есть скорее чеченцы, нежели азербайджанцы?

— Совершенно верно. Возможно, ингуши, возможно, осетины из мусульман. Но все же, скорее всего, чеченцы... Их довольно много у нас. В основном мигранты. Диаспора — около пяти тысяч человек, а это немало для такого города.

— Да-да, — Турецкий задернул белым оба лица. — Скажите, у вас есть милицейская сводка насильственных преступлений по городу и области за то воскресенье? И еще: зафиксированы ли лица схожей внешности в сводке по пропавшим и разыскиваемым? Если есть, давайте ее сюда. Мне нужны точные сведения по обоим этим трупам: где обнаружены, время наступления смерти, орудие убийства, в общем, все, что положено.

— Да зачем это вам? — удивился один из экспертов. — Это же действительно повседневность, рядовое явление...

— Надо проверить все факты. Все связано в этом мире, — ответил Турецкий и взглянул на часы. — Значит, так, сейчас мы едем в областную прокуратуру, а часа через два-три я либо позвоню, либо заскочу к вам. Как думаете, будут ли готовы к этому времени акты вскрытия?

— Только в самом первом приближении, то есть в черновиках.

— Ну, хорошо. А теперь давайте все-таки посмотрим милицейскую сводку.

Через десять минут Турецкий уже держал в руках информацию облуправления внутренних дел за предыдущий день.

— Улица Юности, это где? — спросил он.

— Это в центре, — ответил высокий судмедэксперт, — что называется, в сердце города. Кстати, выходит как раз на главную площадь. Смерть наступила между десятью и двенадцатью часами утра.

— Занятно, — вскинул голову Турецкий. — О чем-то говорить, конечно, рано, и все же почему бы не рискнуть, не перекинуть мостик... В общем, жду, с нетерпением жду, что вам удастся установить, пусть и в первом приближении.

Наконец он вышел из этого мрачного приземистого строения с доверху замазанными белыми большими оконными стеклами. Хотелось наглотаться свежего воздуха, но тягостный запах, казалось, навеки впитался во все поры, в каждую ворсинку одежды и преследовал его. И чтоб как-то отогнать и заглушить этот запах, чтобы вырваться из поля смерти, он сунул в рот еще одну сигарету и закурил. Данилов и Рыжков ушли вперед, и он смотрел им вслед.

«Непременно надо будет как можно скорее связаться со следователем, выезжавшим на место убийства этих кавказцев, — думал Турецкий, — выяснить все детали этого происшествия... »

Машина стояла неподалеку, и, немного постояв, он направился к ней. По асфальтовой дорожке навстречу ему быстро шла высокая молодая женщина с непокрытой головой, на лице которой без труда можно было прочесть целую бурю чувств — и надежду, и волнение, и страх, и готовность ко всему, и ожидание чуда. Он знал это выражение лиц, повидал на своем веку... И, поймав ее ищущий, вопросительный взгляд, сказал негромко:

— Это — вон там.

«Хороша, — подумал он про себя, — несмотря ни на что, на бессонную ночь, на смертельную тревогу, на эту особенную синеву под глазами на неправдоподобно бледном, словно выбеленном лице, какие бывают всегда там, где рядом смерть, — в реанимациях больниц, у тех, кто ждет последнего часа своих близких, на похоронах».

Конечно, по роду службы он должен был осведомиться, кто она и кого ищет. Но ее серые глаза, переполненные безмерной холодной мукой, не допустили никаких расспросов. Сейчас это было бы кощунством: порой случались мгновения, когда задачи профессии должны были отступить.

«Ну вот и все, — с каким-то сожалением подумал он, — встретились и разлетелись, скорее всего, навсегда... »

Как там, у Визбора?

Незнакомец, незнакомка,

Здравствуй и прощай!

Можно только фарами мигнуть...

35

Еще до поездки в морг они отправились на совещание, куда Турецкий ехал, полный самых разнообразных раздумий. И действительно, покумекать да поломать голову было над чем. Выезжая вот так, на места, он, как правило, быстро находил деловой контакт с товарищами по профессии, с этими чаще всего настоящими душевными мужиками, без знаний и помощи которых его собственные успехи в подобных командировках надо было делить, как говорится, на шестнадцать. Но тут, в этом деле, в степногорском инциденте, о котором уже со вчерашнего дня шумела вся страна, должного взаимодействия с коллегами-провинциалами из областной прокуратуры пока не получалось. И сдавалось ему, не получится и в дальнейшем.

Скорее всего, это было только предчувствие, но предчувствие сильное, едва ли не гнетущее, что их троица, по сути дела, брошена тут на произвол судьбы, в море невидимых подспудных проблем, отношений и интересов, в которые вряд ли кто-то вознамерится посвящать столичных чужаков. Тут за всем стояла и таилась совсем другая система отношений, позиций и оппозиций, намного более зыбкая и скользкая, чем какие-нибудь чисто уголовные расклады.

И когда он мысленно представил объем работ, встреч, контактов, допросов, вполне вероятных очных ставок, то впервые за многие годы почувствовал явственный страх неуверенности в своих силах, в своих чисто физических возможностях. Нет-нет, втроем тут не справиться! Осилить втроем такое сложное дело было чистой воды утопией. Да-да, именно так. А значит, от всего этого дела, от их «разведки боем», вот уж воистину ограниченным контингентом, вовсю несло авантюрой. И возникало омерзительное ощущение, что кто-то их вполне сознательно надул и подставил, и родилась эта коварная задумка, может быть, как раз в Москве, чтоб утопить и вымазать его в здешних нечистотах, выставить идиотом, продемонстрировать несостоятельность, а может, и профнепригодность, и, вопреки его намерению, заставить покинуть Генпрокуратуру по личному почину. Все это очень, очень смахивало на правду. Если бы не мысль о Меркулове, который такого, понятное дело, никогда бы не допустил.