«...Расстрелять!»

Генералам дают провожатого, но внутри лодки они всё равно умудряются расползтись по отсекам и потеряться.

— Простите… а где у вас тут выход?

— По трапу вниз и дальше прямо.

— Спасибо, — говорит генерал, делает всё, как сказали, и попадает в безлюдный трюм.

— Эй! — доносится оттуда. — Товарищи!

В первом отсеке генералы проходят мимо торпедиста — командира отсека. Последний генерал задерживается и голодно смотрит на ПДУ командира отсека.

— Какая интересная фляжка.

— Это ПДУ — портативное дыхательное устройство, предназначенное для экстренной изоляции органов дыхания от вредного влияния внешней среды при пожарах! — резво старается командир отсека.

— А-а-а… — говорит генерал. — Ты смотри… — И видит сандали: на сандалях аккуратные дырочки: — Дырки сами делаете?

Торпедист сначала не понимает, но потом до него доходит:

— Дырки?… ах, это… нет, так выдают.

В следующей группе проходящих генералов каждый генерал с любопытством смотрит на «фляжку» — у генералов все мысли одинаковые, последний задерживается и спрашивает:

— Это — фляжка?

Резво:

— Это портативное дыхательное устройство! — произнесено так быстро, почти истерично, что генерал половину не усваивает, но кивает он понимающе — «А-а-а…» — взгляд на сандали:

— Дырки сами делаете?

Лихо и молодцевато:

— Так выдают!

До следующей группы торпедист успевает перемигнуться с командиром второго отсека: «Вот козлы, а?!». Подходит третья группа, последний в группе генерал обращается к торпедисту:

— Какая интересная фляжка.

На торпедиста нападает смехунчик, то есть с полным ртом смеха, дрожа веками, пузырясь ртом, он пытается сдержаться, у него выкатываются глаза, из него вываливаются какие-то звуки, всё это, скорее всего, от нервов. Генерал изумлён, он приглядывается к торпедисту. Тот:

— Эт-т-а-ды-ха-те-ль-но-я-ус-тр-ой-ст-во!

— Ты смотри, — генерал с опаской внимательно смотрит, и тут взгляд его случайно попадает на сандали, генерал оживляется:

— Дырки сами делаете?

Ти-та-ни-чес-кие усилия по приведению рожи в порядок (ведь сейчас впердолят так, что шею не повернёшь), в глазах слёзы:

— Т-та-ак в-вы-вы-да-ют!

Генерал сочувственно:

— Вы заикаетесь?

Быстрый кивок, пока не выпало.

В ракетный отсек попадают не все, а только самые любопытные. Командир отсека, капитал третьего ранга Сова (пятнадцать лет в должности), застегнут по гортань (от старости у него шеи нет), объясняет генералу, что у него в заведовании шестнадцать баллистических ракет.

Генерал с уважением:

— О вас, наверное, генеральный секретарь знает? (У генерала на позиции только три ракеты, а тут — шестнадцать).

— Что вы! — говорит Сова. — Меня даже флагманский путает.

Скоро генералы Сове надоели — утомили вконец, — и перед очередным генералом он ни с того ни с сего сгибается пополам.

— Что с вами? — отпрыгивает генерал.

— Радикулит… зараза… товарищ генерал…

— Что вы! — суетится генерал. — Присядьте!

У Совы всё натурально — слёзы, хрипы; он входит в роль, стонет, перекашивается, его уводят, осторожно сажают, оставляют одного. Когда никого не остается рядом, Сова кротко вздыхает, рывком расстегивает ворот и, прислонившись к стене, закатив глаза, говорит с чувством: «Ну, задолбали!» — после чего он мгновенно засыпает.

В центральном в это время один из генералов от инфантерии видит «каштан» и говорит с кавалерийским акцентом:

— А это что?

Старпом — отглажен, с биркой на кармане, стройный от напряжения:

— Это «каштан» — наша боевая трансляция.

— Да? Интересно, а как это действует?

— А вот, — старпом, как фокусник, щёлкает тумблером. — Восьмой!

— Есть, восьмой! — доносится из «каштана».

— Вот так, — говорит старпом, приводя всё в исходное, — можно говорить с любым отсеком.

— Да? Интересно, — генерал тянется к «каштану». — А можно мне?

— Пожалуйста.

Генерал включает и — неожиданно тонко, нежно, по-стариковски, с дрожью козлиной:

— Во-сь-мой… во-сь-мой…

— Есть, восьмой!

— А можно с вами поговорить?

Молчание. Потом голос командира восьмого отсека:

— Ну, говори… родимый… если тебе делать нех… уя…

— Что это у вас? — генерал оторопел, он неумело вертит головой и таращится.

Старпом сконфужен и мечтает добраться до восьмого; поборов в себе это желание, он мямлит:

— Вы понимаете, товарищ генерал… боевая трансляция… командные слова… словом, он вас не понял. Надо вот так, — старпом резко наклоняется к «каштану», по дороге открывает рот — сейчас загрызёт:

— Вась-мой!!! Вась-мой!!!

— Есть, восьмой!

— Ближе к «каштану»!

— Есть, ближе к «каштану», есть, восьмой!

— Вот так, товарищ генерал!

Генералы исчезают, время обедать, по отсекам расслабление, смех; командиры отсеков собраны в четвёртом на разбор, все уже знают — толкают командира восьмого: «Он ему говорит: разрешите с вами поговорить, а этот ему: ну, говори, родимый… у старпома аж матка чуть не вывалилась, готовься, крови будет целое ведро, яйцекладку вывернет наизнанку».

— А я чо? Я ничо, «есть, так точно», дурак!

РБН

Город С. — город встреч. Подводная лодка в створе.

— Взят пеленг на РБН столько-то градусов, — штурман потирает руки и сосёт воздух.

Офицеры в приподнятом настроении. РБН — это ресторан «Белые ночи». Офицерский ресторан. Там всё расписано: и столы, и женщины.

Рядом с РБН-ом двумя красными огнями горит вешка. При заходе в порт на неё берут пеленг.

РБН — это флотская отдушина. В нём тот маленький винтик, которым крепится весь флотский механизм, сам собой развинчивается и, упав, теряется среди стульев и тел.

В РБНе есть и свои «путеводители» — старожилы, знающие каждый уголок. У них сосущие лица.

— Кто это?

— Чёрненькая? Это Надежда. Двадцать шесть лет, разведена, ребёнок, квартира.

— А эта?

— Танечка. Хорошая девочка. Двадцать восемь, свободна, и квартира есть. Здесь бывает каждый четверг.

— Почему?

— Рыбный день. Ловит рыбу.

…Лодка ошвартована. Первыми в город сойдут: комдив — он был старшим на борту, и его верный оруженосец — флагманский по живучести. Они пойдут в РБН.