03-Выше радуги (Сборник)

– Условие одно тебе положу.

– Какое условие?

– Да ты не сомневайся, желание я исполнил – будь здоров, никто не придерётся. Только по инструкции такого типа желания исполняются с условием. И дар существует лишь до тех пор, пока его хозяин условие блюдёт.

– Да не тяните вы, в самом деле! – срывается на крик Алик.

– Не кричи. Ты не в степи, а я не глухой. Условие таково: будешь прыгать выше всех, пока не солжёшь – намеренно ли, нечаянно ли, по злобе или по глупости, из жалости или из вредности, и прочая и прочая.

– Как так не солжёшь?

– А вот так. Никогда и никому ни в чём не ври. Даже в мелочах. А соврёшь – дар мгновенно исчезнет, как не было. И плакали тогда твои прыжки «по мастерам».

«Плохо дело, – думает Алик. – Совсем не врать – это ж надо! А если никак нельзя не соврать – что тогда?»

– А если никак нельзя не соврать – что тогда? – спрашивает он с надеждой.

– Либо ври, либо рекорды ставь. Альтернатива ясна?

– Куда яснее, – горестно вздыхает Алик.

– А чего ты мучаешься? Я тебе ещё лёгкое условие поставил, бывают посложнее. Дерзай, юноша. Вперёд и выше. «Мы хотим всем рекордам наши звонкие дать имена!» Так, что ли, в песне?

– Так.

– А раз так, я пошёл.

– Куда?

– Документы себе выправлю, на службу пристроюсь. Где тут у вас цирк помещается?

– Есть на Цветном бульваре, – машинально, ещё не придя в себя, отвечает Алик, – есть на проспекте Вернадского – совсем новый.

– Я на Цветной пойду, – решает джинн. – Старое – доброе, надёжное, по опыту сужу. Буду иллюзионистом…

И уходит.

И Алик уходит. Одевается, влезает по откосу, идёт во двор: пора завтракать и – в школу. И сон заканчивается, растекается, уплывает в какие-то чёрные глубины, вспыхивает вдалеке яркой точкой, как выключенная картинка на экране цветного «Рубина».

И ничего нет. Темнота и жар.

3

А потом начинается второй сон.

Будто бы идёт Алик в лес. А дело происходит в Подмосковье, на сорок шестом километре Щёлковского шоссе, в деревне Трубино, где родители Алика третий год подряд снимают дачу. Леса там, надо сказать, сказочные. Былинные леса. Как такие в Подмосковье сохранились – чудеса!

И вот идёт Алик в лес по грибы – любит он грибы искать, не возвращается домой без полного ведра – и знает, как отличить волнушку от маслёнка, а груздь от опёнка, что для хилого и загазованного горожанина достаточно почётно. Долго ли, коротко ли, а только забредает Алик невесть куда, в чащу тёмную, непролазную. Думает: пора и честь знать, оглобли поворачивать. Повернул. Идёт, идёт – вроде не туда. Неужто заблудился?

Прошёл ещё с полкилометра. Глядь – избушка. Похоже, лесник живёт. Продирается Алик сквозь кусты орешника, цепляется ковбойкой за шипы-колючки на диких розах, выбирается на тропинку, аккуратно посыпанную песком и огороженную по бокам крест-накрест короткими прутиками. Топает по ней, подходит к избушке – свят-свят, что же такое он зрит?

Стоит посередь участка малый домик, песчаная тропка в крыльцо упирается, окно раскрыто, на подоконнике – горшок с геранью, ситцевая занавеска на ветру полощется. Изба как изба – на первый взгляд. А на второй: вместо фундамента у неё – куриные ноги. Не натуральные, конечно, а, видно, из дерева резанные, стилизованные, да так умело, что не отличить от натуральных, только в сто раз увеличенных.

«Мастер делал, умелец», – решает про себя Алик и, не сомневаясь, подымается по лестнице, стучит в дверь.

А оттуда голос – старушечий, сварливый:

– Кого ещё чёрт принёс?

– Откройте, пожалуйста, – жалобно молит Алик.

Дверь распахивается. На пороге стоит довольно мерзкого вида старушенция – в ватнике не по-летнему, в чёрной суконной юбке, в коротких валенках с галошами, в шерстяном платке с рыночными розами. «Движенья быстры, лик ужасен» – как поэт сказал.

– Чего надо? – спрашивает.

– Извините, бабушка, – вежливо говорит Алик – умеет он быть предельно вежливым, галантным, знает, как действует такое обращение на старших. – Прискорбно беспокоить вас, сознаю, однако, заблудился я в вашем лесу. Не подскажете ли любезно, как мне выбраться на дорогу к деревне Трубино?

Факт, подействовало на грозную бабку. Явно смягчилась она, даже морщин на лице вроде меньше стало.

– Откуда ты такой вальяжный да куртуазный? – интересуется.

«Ну и бабулечка, – удивляется Алик, – лепит фразу с применением редкого ныне материала».

– Школьник я, бабушка.

Она с сомнением оглядывает его, бормочет:

– «Ноги босы, грязно тело, да едва прикрыта грудь…» Не похоже что-то…

– Некрасов в другое время жил, – терпеливо разъясняет Алик, не переставая изумляться бабкиной могучей эрудиции. – Нынче школьники вполне прилично выглядят.

– Да знаю… Это я по инерции… Проклятое наследие… А учишься-то как?

– На «хорошо» и «отлично».

– Нешто без двоек обходится?

– Пока без них.

– Тогда заходи.

В горнице чисто, полы выскоблены, пахнет геранью, корицей и ещё чем-то, что неуловимо знакомо, а не поймать, не догадаться, что за аромат. Стол, четыре стула, лавка, крытая одеялом, скроенным из пёстрых лоскутов. Комод. Кружевные белые салфетки. Кошка-копилка. Цветная фотография кошки с бантиком, прикнопленная к стене. На комоде – жёлтая суперобложка польского фотоальбома «Кошки перед объективом». На одеяле – живая чёрная кошка. Смотрит на Алика, глаза горят, один – зелёный, другой – красный.

У стены – русская печь.

– Холодно, – неожиданно говорит бабка.

– Что вы, бабушка, – удивляется Алик. – Жарко. Обещали, что ещё жарче будет: циклон с Атлантики движется.

– С Атлантики движется, за Гольфстрим цепляется, – частит бабка. И неожиданно яростно: – А мы его антициклоном покроем, чтоб не рыпался.

«Сумасшедшая старуха», – решает Алик, но вежливости не теряет:

– Ваше право.

– То-то и оно, что моё. Ты, внучёк, подсоби старой женщине, напили да наколи дровишек, протопи печку, а я тебя на верную дорогу наставлю: всю жизнь идти по ней будешь, коли не свернёшь.

– Мне не надо на всю жизнь. Мне бы в Трубино.

– Трубино – мелочь. В Трубино ты мигом окажешься, вопроса нет. Сходи, внучёк, во двор, наделай чурочек.

Алик пожимает плечами – вот уж сон чудной! – спрашивает коротко:

– Пила? Топор?

– Всё там, внучёк, всё справное, из легированной стали, высокоуглеродистой, коррозии не подверженной. Коли – не хочу.

«Ох, не хочу», – с тоской думает Алик, однако идёт во двор, где и вправду стоят аккуратные козлы, сложены отрезки брёвен, которые и пилить-то не надо: расколи и – в печь. И топор рядом. Обыкновенный топор, какой в любом сельпо имеется; врёт бабулька, что из легированной стали.