0%

— Э-э-э... Скажи, ты всегда одеваешься в таком классическом стиле, как вот сейчас? Я хочу сказать, в отличие от твоих туалетов на фотографиях?

— Ну ясное дело... Слушай, на своей последней рекламной фотографии я стою в каком-то безразмерном мешке и на высоких шпильках; ты ведь никогда в таком виде не выйдешь на улицу... Или выйдешь? Ну разве что если это войдет в моду, ведь так?

Быстрая прокрутка, чтение.

С потолка свисают перья на ниточках, новая занавеска в душевой кабине сверкает блестками, и, что самое трогательное, Софи приклеила ко дну ванны специальные наклейки против скольжения так, что они образовали мои инициалы. Все это — в маленькой трехкомнатной квартирке, куда мы с ней въехали месяц назад «для совместного проживания». Софи входит в ванную, где я принимаю душ.

— Скажи, ты моешься потому, что чувствуешь себя грязной?

— То есть?

— Ну... после того, как мы занимались любовью.

— Да нет же!

— Ты уверена, что это не потому, что ты брезгуешь мной?

— Конечно, нет, иди ложись, я скоро приду.

— Скоро — это со скоростью света?

Быстрая прокрутка, чтение.

Софи бросила курить. Теперь она пытается и меня отвадить от курения, рисуя крошечные сердечки и цветочки на моих сигаретах и старательно их нумеруя. Я имею право выкуривать только те, что помечены этими рисунками, а она каждый день разукрашивает на одну меньше. Сегодня меня ждут на журнальном столике девять сигарет рядом с ее посланием, написанным розовым фломастером:

«Ты — то, что все хотят видеть и что вижу я; ты — то, чем я мечтаю стать, то, в чем мне так нужно было нуждаться».

Проверяю, нет ли чего на моем автоответчике, слушаю диск Стины Норденштам, которую Софи прозвала Стиной Пшапшупшу, и листаю Figaro Madame, где я сфотографирована вместе с Инес. Однажды на дефиле Versace она мне сказала, что цветы — это половые органы растений и когда ей преподносят букеты, то у нее всегда возникает впечатление, будто ей подарили связку членов.

Включаю Mac, просматриваю американские сайты, посвященные анорексии; там есть свод правил идеального анорексика (типа «Правило № 3: мне безразлично, счастлива ли я, главное, что я стройна») или еще список убедительных причин для голодания, последняя мне нравится больше всех: «Потому что я могу». Выключаю Mac, и очень кстати, — как раз приходит с покупками Софи, и я кидаюсь к ней, чтобы испробовать один фокус, про который вычитала уж не помню где, то ли в Biba, то ли в Marie Claire: нужно засосать губами клитор, потом выпустить, и снова, и опять. Софи после оргазма дышит так прерывисто, что почти пугает меня. «Все в порядке?» — спрашиваю я. Она лежит, уткнувшись лицом мне в шею, и по движению ее губ я угадываю «да». Мы не двигаемся еще несколько минут. Потом Софи чмокает меня в ухо, привстает и вдруг озабоченно хмурится.

— Что такое? — интересуюсь я, гладя ее по щеке. — Ну, что случилось?

Она целует меня и снова отстраняется.

— Что такое, что такое... Ты бледна как смерть.

— Мерси за комплимент.

— Нет, ей-богу, это очень странно.

Встаю с постели, подхожу к зеркалу. И верно: у меня даже губы побелели.

— Прямо как будто белилами намазали.

— Вот видишь!

— А что, даже клево! Да здравствует гипогликемия [17] !

— А вот у меня другая болезнь, — объявляет Софи, шаря между подушками, — называется гипопультокемия! Ну где же этот чертов пульт?

17

Понижение содержания глюкозы в крови.

Наконец она его находит и включает телек; я торопливо ложусь в кровать, чувствуя, что у меня упало давление. Жду привычного обморока, но вместо него возникает странная щемящая боль в груди слева.

— Что с тобой? — спрашивает Софи. — Это случайно не та болезнь, которую лечат поцелуями?

И вдруг меня осеняет:

— Черт... Кажется, это сердечный приступ...

Софи одним прыжком перелетает через всю комнату и хватает мой мобильник.

— ГДЕ У ТЕБЯ НОМЕР?

Несмотря на давящую тяжесть, сердце бьется все быстрей и быстрей.

— Что?

— НА КАКУЮ БУКВУ ИСКАТЬ?

— На «к», наверное, — «кардиология».

— ДА НЕТ ТАМ НИЧЕГО! ЧЕЕЕЕРТ, ЧТО ДЕЛАТЬ, СКАЖИ МНЕ, КУДА ЗВОНИТЬ — В СПРАВОЧНУЮ ЧТО ЛИ?

Протягиваю руку. Меня всю трясет.

— Постой... Дай-ка... Мне кажется, я пометила номер сердечком. Глянь в конце.

— В конце чего? — спрашивает Софи, начиная всхлипывать.

— В конце алфавита, балда! Дай сюда!

Медленная прокрутка.

Двое санитаров ставят носилки возле кровати. У того, что пониже, басовитый голос, который время от времени срывается в дискант, и это звучит почти забавно. Они перекладывают меня на носилки, я описываю им жгучую боль в левом плече и руке, слышу, как Софи где-то сзади натягивает пальто, закрываю глаза и плыву под убаюкивающее звяканье вешалок в стенном шкафу.

Быстрая прокрутка, чтение.

Время идет к полудню. Жозеф и Дом сидят у меня в палате, увлеченно дискутируя на тему «Ослабляет ли курево либидо?». Входит врач, чтобы обсудить со мной вопрос о сердечных стимуляторах, и Жозеф, пользуясь перерывом в дискуссии, спрашивает меня, почему в моем портмоне лежат два сертификата подлинности фирмы Prada (от нечего делать он вывалил его содержимое на тумбочку), а потом добавляет, что парижские больницы давно бы уж могли выдать мне сертификат «постоянного клиента», позволяющий набирать очки за каждое пребывание и получать подарки. Закончив рассказ о последнем поколении стимуляторов (спасибо, утешил: аппарат вроде бы миниатюрный и почти не будет заметен), врач выходит в коридор, и Дом спрашивает, видела ли я в начале прошлой недели ту сцену из «Секса в большом городе», где героиня заявляет, что «сперма — это гадость!». На тумбочке трезвонит мобильник, это Франсуаза, моя агентша. Она сообщает, что адвокат какого-то американского врача связался с ней, чтобы узнать, не соглашусь ли я часом продать ему энное количество своих яйцеклеток, и, не давая мне вставить слово, обрушивается на манекенщиц из Восточной Европы, которые согласны сдать сколько угодно яйцеклеток в любой банк за любые деньги, так что цены очень скоро упадут до нуля, и завершает свою короткую, но бурную речь громовой цифрой 150 000 евро. Слушая ее, я разглядываю задравшийся край простыни над моими ступнями, которые поворачиваю то влево, то вправо, прежде чем озвучить лаконичный отказ (стараясь, правда, чтобы он прозвучал как можно мягче):

— Нет.

Громкие проклятия в трубке.

— Послушай меня (треск в трубке)... Ты слышишь или нет?

— Угу.

— Я сейчас назову цифру и хочу, чтоб ты мне ответила: «Ну супер! Конечно, согласна!» Ты поняла, это такая игра, ясно? Так вот, я тебе сделаю подарок — сокращу до минимума свои комиссионные, на это я иду только для тебя, ни для кого другого, уяснила? Предположим, я возьму какие-нибудь несчастные 30%, в итоге ты получаешь — соберись! — 210 000 евро чистыми. — Пауза. — Ты что, не врубаешься? В этом месте ты и должна закричать: «Ну супер! Конечно, согласна!» Черт подери, да прочисть же ты уши, мне надоело повторять по сто раз одно и то же!

— Знаешь, я не то чтобы.... Ну, в общем, не хочу я иметь... Короче, у меня его так и так не будет, но... иметь ребенка и в то же время не иметь... Как тебе сказать...

— Кончааааай! 210 000 евро! Проснись, включи мозги! — И она исступленно лупит по трубке. — Эй, ты там, да очнись же! Господи, этой идиотке прямо в руки плывут 210 000 евро, а она еще выкобенивается...

Выключив мобильник, я делюсь информацией с друзьями. Дом сообщает, что в Соединенных Штатах последний писк моды — оплодотворить свои клетки искусственным путем, а потом ввести их себе же внутривенно, — по словам тех, кто это уже делал, и нескольких специалистов, такая процедура здорово омолаживает организм. Появляется Софи, прямиком с занятий. Я успокаиваю ее насчет моего здоровья и рассказываю историю, услышанную сегодня утром от одного весьма симпатичного санитара: в психиатрическом отделении врач в сопровождении студентов вошел в палату девицы, которая в этот момент мастурбировала. Больная, ничуть не смутившись, спокойно продолжала свое занятие. Последовал такой разговор:

— Ну, как вы сегодня?

— Аааах!..

— Н-да... Боюсь, нам придется уйти, нынче она не слишком расположена к общению.

Медленная прокрутка.

Пока под местной анестезией мне имплантируют стимулятор, хирург объясняет, что литиевую батарейку нужно менять примерно раз в пять лет.

— Такое впечатление, будто меня превратили в часы, — говорю я.

— Ну тогда это часы в прелестной оправе, — галантно отвечает он.

Медсестра зашивает разрез. Теперь у меня под мышкой, между левой грудью и плечом, появился крошечный, толщиной с монету, прямоугольный выступ.