1 4 4 0 0 0. Всем шизы! Я угощаю!

Но я не унываю. В сотый, в тысячный раз открываю потёртый временем поэтический блокнот и с упорством ломовой свиньи вновь пытаюсь сложить уже набившие оскомину два плюс два:

За окнами в окнах свет,

По улицам бродит мгла.

Какой я, к черту, поэт?

Никто не слышит меня.

Мой крик пролетает в ночи,

Мой стих улетает в ничто.

Хоть волком с досады кричи,

Меня не услышит никто.

А ветер разносит листы

Вчерашних отжитых газет.

“Наивный бродяга-поэт

Хотел удивить белый свет”.

Что заблудился в дожде,

И что противясь судьбе,

Больничных просторов покой

Осваивать стал на себе.

Летит в пустоту моя песнь,

Слезинка на фоне дождя.

Летит в пустоту моя песнь

К тем, кто услышит меня.

– Как вы относитесь к своему литературному творчеству?

– Я к нему не отношусь.

– А как вы считаете, интерпретация текста включает в себя намерения и биографию автора?

– Отнюдь, написанное и создатель не имеют друг к другу никакого отношения.

– Почему?

– Автор мёртв.

Вот скажите, мог ли вам на полном серьёзе сказать такое человек, наделённый хоть каплей чувства юмора? А я могу. И я говорю. На самом что ни на есть голубом глазу. Что я не претендую на звание мерила нравственности, что я – не пророк и не судья, не прокурор, не адвокат. Что поэт начинается там, где заканчивается человек. О том, где с моей точки зрения начинается прозаик, вообще лучше умолчу. Что после рождения текста автор умирает, и единственный, кто вдыхает жизнь в буковки его произведений – читатель, ради которого это всё в конечном итоге автором и затевалось. “Ибо только в сознании читателя авторский текст может начать жить своей ни на что не похожей жизнью”. Кто говорит? Все говорят!

– Какой нелепый итог!

– Какой?

– Конечный же, конечно, конченный вы наш.

За окнами в окнах тьма,

Мой город опутала мгла.

Какой я к черту поэт?

Никто не слышит меня.

Вот, видите, рифма в первой и третьей строках бьётся? Нет? А я вижу. А ритм, ритм!.. Мне бы улыбнуться и плюнуть, поднять правую руку вверх, набрать полные лёгкие воздуха и, резко опуская длань долу, возопить: “Ну и хер с ним!”. Я же раз за разом достаю свой потертый поэтический блокнот и вновь, и по-новому. Хотя давно уже и не поэт. Так что какое у меня чувство юмора? Я – две ноги, две руки, нос посередине. Удав ниже пояса. Я – удав ниже пояса. И очень рак по Зодиаку.

"Мне бы в небо, мне бы в небо. Здесь я был, а там я не был", – как любил напевать один небезызвестный ленинградский поэт. Но и там меня не ждут, и там я никого не знаю. А кого знаю, те при встрече вряд ли подадут вид, что когда-либо знали меня. А то, что "ноги-руки дэнс, голова бум-бум-бам. Мои мозги похожи на кусок бабл-гам", так это же "эх, вы, серость! Это же бубль-гум!" Границы ключ переломлен пополам, и все идёт по плану.

Да, скорее я – Пьеро

С рукавами до колен.

Я в костюме цвета стен.

Я на сцене лишь затем,

Чтобы жалость вызывать,

Молча к Господу взывать,

Но ответ не получать,

Оставаясь только с тем,

Что мне как-то дальше жить,

Чтоб не знать каким мне быть,

Ненавидеть лишь себя

В ненавидящих меня.

Мой безлико-белый грим,

Слезы чёрны, черт бы с ним.

Слов не слышно лишь тогда,

Когда катится слеза.

Пусть я – антирежиссёр,

Пусть кому-то я смешон,

Пусть я допускаю вас

В этот миг и в этот час

Лишь бы слов не говорить,

Лишь не знать, как дальше жить,

Лишь не знать, каким мне быть.

Да, наверно я – Пьеро.

А вот если взять и представить только на миг, что у меня всё-таки есть чувство юмора? Что целью всей этой моей писанины является отнюдь не ожить в вас, а просто взять и вас рассмешить? Что вы станете делать с собой в таком случае? Продолжать наступать на один и те же грабли, пока они не сломаются? Исступленно искать свою вторую половинку, крича в пустоту “Где же ты, полудурок?” Не верить, не бояться, не просить, не прислоняться?

Было бы у меня было чувство юмора, стал бы я писать эти потуги, нет даже не на литературу, на графоманию? Да я просто рассмеялся бы им в лицо, сказал что-то типа: “ну что, Данила-мастер, не выходит каменный цветок? Смотри, по аккуратнее там, не ровен час глаза лопнут”, и продолжал бы себе спокойно жить и.… жить. “Соберись! Ты же сфинктер!” Ан нет. И сам не ам, и другим не дам. Имею наглость вдохновлять на творческие потуги и других. А чего мне в одиночку-то страдать? Вмногером страдать – наслаждаться…

– В твоих рассказах слишком много букв.

– Всего тридцать три.

– Ты меня не понимаешь.

– А зачем ты их считаешь, когда их читать нужно?

Ладненько, интересовался бы, сам догадался. Продолжайте покамест и дальше лайкировать действительность, вызываемый вами абонент ещё не придумал отмазку. “Всё – это всё, и поэтому всё”. Я вам позже сам перезвоню. Сейчас не могу материться.

Только лишь тебя люблю.

Лишь в тебе себя люблю.

Только лишь себя люблю.

Да, конечно, я – Пьеро.

Ну, и удав ниже пояса, конечно же.

Камера сутры

Идеальное утро – это когда за окном солёное солнце, в чашке вкусный кофе, а в голове – мокрый песок и приятные мысли. Когда свято уверен, что в жизни всё делаешь правильно, ибо никто не знает, что на самом деле ты в этой жизни делаешь. Когда хмели-сунели и уцхо, между прочим, сунели, да-да, тоже. Когда роешься в содержимом ума, а ощущаешь мир вокруг, когда тупее – лучше, и ты проводишь и проводишь время, а его у тебя всё больше и больше. Времени. Свободного. Ибо время, как сказал однажды ты себе сам, есть бог. Оно окружает тебя непрерывно и повсеместно, даже там, где любовью не пахнет. И – вот он редкий момент – себе ты поутру веришь. А раз так, то идеальное утро – когда у тебя много соленого солнца и свободного бога, в чашке вкусный кофе, в голове – мокрый песок и приятные мысли, хмели-сунели, уцхо-сунели, "и тебе присунут". И Босх не взрывает мозх, и живёшь так, что никто не понимает, откуда у тебя деньги, и на себя смотришь – за других не стыдно, и "я тебя тоже" – "я тоже тебя тоже", и ни в коем случае не иначе, и никак не наоборот.

В полдень нещадное солнце,

К вечеру сполох грозы,

Ночь оглашается воем подвальных котов.

Время индийского кофе,

Грации танца гюрзы,

Время нанизывать мясо на тощий остов.

Ветер исхлещет похлеще

В окна и да по глазам.

В этом дожде очень явно присутствует соль.

Море бушует и плещет,

Волны – отсвет – бирюза.

Ночь не покой, не угроза, заутро – не боль.

Сон, скопом порванный в клочья,