10 писем Робинзону

Теперь несколько слов об особенностях моего ночлежного бивака.

Летом я никогда не пользуюсь палаткой, обхожусь без нее даже в дождливую осень. Ее заменяет брезентовый гамачок с полиэтиленовой накидкой, надежно прикрывающей спящего от любых хлябей небесных и ветра. Самодельный спальный мешок отличается от фабричного лишь немногим — поуже и полегче, а следовательно, меньше занимает места при транспортировке. Велосипед я обычно ставлю в изголовье, поперек, так, чтобы его рама фиксировала горизонтальное положение гамака от случайного опрокидывания. Прозрачность полиэтиленовой накидки позволяет видеть окружающее в любое время суток. И сумерки уходящего в темноту леса, и звездное небо над головой, и рассвет, и первые лучи восходящего солнца. Зрелище последнего никогда не теряет своей новизны и величия, сколько бы не наблюдал его. Право, можно понять людей, чье обожествление природы связано с нашим светилом.

Ну вот, пожалуй, и все, что связано с приготовлением ко сну.

«Комбайн» приготовил суп и кипяток для чая, подвешен гамак с накидкой, все разложенное для трапезы готово к употреблению. Тем, кому приходилось ночевать в одиночестве в лесу, согласятся со мной, что в сгущающихся сумерках есть что-то трудно постигаемое сознанием. Похоже, что это глубинная, генетическая память передает настороженное волнение наших предков перед наступающей темнотой, в которой всегда таилась опасность. Спасение от темноты, населенной подкрадывающимися хищниками, дал огонь. Темнота отступила, а с ней и опасность. Поэтому совершенно очевидна наша любовь к костру, перенесенному в жилище в самом его первозданном виде, — камину. Конечно, тысячелетия, и особенно последнее полустолетие, в значительной мере притупили любовь к открытому согревающему огоньку, но отголоски ее все же остались, по-моему, в любом человеке.

Можно подумать, что этим отступлением я противоречу самому себе. Вначале всяческое восхваление чудо-самоварчика, позволяющего туристу обходиться без традиционного костра, а потом «гимн костру»! Никакого противоречия я не усматриваю — ведь из приставной трубы валят дымок и язычки пламени, а если в его жерло попадали еловые сучки, то и искры уносились в небо.

Закончив несложные приготовления ко сну, я вновь вспомнил о конвертах своего оставшегося в городе товарища.

«Вскрыть после окончания приготовлений к ночлегу». Приготовления были окончены и можно было посмотреть, что написано в этом первом письме.

«Робинзону!

Прошу покинуть гамак, спальный мешок и устроиться на ночлег с помощью подручных материалов, приняв возможные меры против простуды, холода, дождя и других неблагоприятностей!

Выбери самый оптимальный вариант для устройства ночлега в имеющихся условиях, но, кроме того, припомни все известные тебе варианты устройства ночлегов в различных условиях».

Сон — это треть нашей жизни. О сне написано множество книг. Философы и физиологи, поэты и прозаики, физики и химики — каждый по-своему рассмафивал это блаженное для уставшего человека состояние. Теперь же мне предлагалось выполнить все возможные в моем положении приготовления, чтобы заслужить его.

Итак, приступаю к выполнению задания. Напрашивалось самое простое решение — разжечь большой костер, обеспечив запас топлива, которого хватило бы до рассвета. Перед костром с наветренной стороны можно настелить подстилку из елового лапника, ветвей, травы, сена, мха, и вот так, как это обычно делается туристами и охотниками, ворочаясь с боку на бок, поочередно отогревать то одну, то другую часть тела.

Но этот вариант был сразу отброшен как неоригинальный (чему, надо признаться, способствовала теплая безветренная погода) да еще из-за того, что на земле появилось бы еще одно пятно кострища, против чего я так ополчился в своих записках. Но теплый вечер сменяется прохладой ночи, а рассвет приносит такое «предвестие хорошего дня», от которого не остается ни одной сухой нитки. Поэтому, достав «мачете» (нечто вроде косаря — тяжелого ножа, отлично заменяющего мне туристский топорик), я нарубил ворох елового лапника и ветвей, стараясь сообразовать эту ампутацию у деревьев с их пользой, то есть удаляя только нижние и переплетающиеся ветки, боковые паразитические приросты. Даже торопясь, я делал все возможное для того, чтобы не нанести опушке леса уродливой отметины.

Я постарался выбрать место повыше, под сосной, ибо там всегда суше, чем, скажем, под елью или другими деревьями. После этого я начертил на земле две параллельные линии в 70–80 сантиметрах одна от другой, соединив их полукругом с одного конца. Затем по контуру этого удлиненного латинского «U» через 15–20 сантиметров воткнул концы толстых веток. Получилось нечто вроде частокола, который я старательно, виток к витку, оплел еловым лапником. После этого соединил, пригнув друг к другу, обе стороны плетня наподобие свода, и шалаш был почти готов. Осталось только прикрыть свод лапником, накладывая его так, как кроют крестьяне соломенные крыши. На подстилку пошел остаток веток с несколькими пригоршнями сухого мха, надерганного у подножия сосен.

Теперь осталось подумать над тем, как утеплить свою одежду. На мне были бумажная ковбойка и тонкая курточка цвета хаки, которые обычно носят туристы. Будь рядом стог сена или соломы, проблемы не было бы. Я натолкал бы их в брюки и под куртку сколько мог и, округлившись таким образом, не побоялся даже слабых заморозков. Но если бы да кабы… Ни того, ни другого поблизости не просматривалось. Да и до жнивья еще оставалось полтора-два месяца. Пришла мысль «набить» себя мхом, но я сразу отказался от этого, так как на «подушку» еще можно было набрать кусочки без «населения». А в больших количествах… Мне пришлось бы спать в муравейнике.

Значит, «одеяло». Пришлось почти вслепую заготавливать для него материал. Срезал с десяток в рост человека тонких прутьев орешника, воткнул комлями в землю и переплел их возможно плотнее самыми тонкими ветками. Была бы высокая сухая трава, то лучше бы, конечно, травой. Сырая же трава (осока, камыш), как, впрочем, и ветки лиственных деревьев, для этой цели может использоваться только в крайних случаях. Лучше воспользоваться еловым лапником. Но если «одеяло» можно изготовить загодя, дав ему просохнуть и уплотниться, то материал может быть любой влажности.

Закончив плетение, соединил вместе верхние концы (дабы «одеяло» не расползлось), выдернул из земли нижний ряд и тоже скрепил. Идеальным «шпагатом» для этого может служить кора липовых веток — лыко.

На заготовку материала и устройство шалаша-вольерчика и «одеяла» ушли последние полусветлые часы. Поэты говорят «ночь опустилась», мне же больше нравится — «погрузиться в ночь», как водолаз в чернильную темноту морской глубины. Ощущения, вероятно, схожи. Не на меня надвигалась ночь, а я иду или плыву в ее темноту. Но дело, конечно, не в художественно-поэтическом восприятии окружающего.

«Одеялу», перед тем как залезть под него, я постарался придать выгнутую форму, так, чтобы и бока были по возможности прикрыты. На голове — берет, на него «табу» я не распространил. Сами понимаете: комары да мошки, а шевелюра уже не так густа, как в молодости.

Ночь, пора спать. Кругом тишина, и только какая-то бесшумная тень пронеслась по темно-синему небу, просматриваемому из «двери» моего вольерчика. Сплю я обычно на правом боку, поэтому, когда повернулся, то нос оказался в непосредственной близости от стенки моего спального сооружения. И засыпая, я задышал незабываемым ароматом новогодней елки.

Говоря откровенно, мое наспех сделанное ложе не казалось пуховой периной, но и не было кроватью средневековых пыток или топчаном индийских факиров, где из досок на каждом сантиметре торчит острейший гвоздь. Но все-таки это не был ночлег на голой земле, который даже и в теплые ночи не доставляет удовольствия отдыхающему.

Будь похолодней, я вместо вольерчика соорудил бы шалаш. Используя ветки деревьев как опору для жердей, сделал бы навес, покрыл бы его еловым лапником, ветками, папоротником. А стены. Да сплел бы как у вольерчика.