100 рассказов о стыковке. Часть 1

В конце августа мы переехали в поселок Строитель. Хорошо помню, как шли под вечер по центральной улице к подмосковному Лестеху — Московскому лесотехническому институту. Дорога казалась такой длинной… Она действительно оказалась очень длинной. Через полтора десятка лет Лестех оказался связанным с космической техникой. По этой дороге, и в лес, и в космос, мне пришлось ходить не одну тысячу раз, в течение не одного десятка лет.

Новая жизнь и новая школа, новые друзья и новые игры…

Жили сначала в восьмиметровке впятером; коридорная система (на восемь комнат общая кухня и туалет). Это сейчас трудно представить дома барачного типа, а тогда на ночь на полу расстилали матрасы, один из которых свешивался в коридор. Вскоре перебрались в более человеческие условия: в четырнадцатиметровку в коммунальной квартире с кухней и летней верандой.

В те годы в Строителе школы не было, поэтому учились мы в Подлипках, сестра — в женской школе № 4, а я — в мужской калининградской средней школе № 1. Оторванные от девочек, мы росли полудикими аскетами. По–видимому, в этом состояла идея введения в Советском Союзе раздельного обучения: страна нуждалась прежде всего в солдатах армии труда и войны. В те годы мы даже не слышали о половом воспитании и никогда не видели туалетной бумаги.

Каждый день, идя в школу, мы проходили мимо завода им. М. И. Калинина — ЗиК, где в ту пору зарождалась советская ракетная техника и где еще через несколько лет мне предстояло начать инженерную карьеру, а затем долгие–долгие годы работать над созданием космической техники. Народ не любил называть наш город Калининградом, это название использовалось лишь на бумаге. Позднее, через несколько лет, кто?то надумал переименовать железнодорожную станцию в Подлипки–Дачные: наверно, для того чтобы сбить с толку «империалистическую разведку». Таковы были правила игры. Станция по Казанской дороге, где находится известный всему авиационному миру ЦАГИ (Центральный аэрогидродинамический институт), до сих пор носит название Отдых — приезжайте отдохнуть.

То, что за забором занимаются новым делом, мы понимали отчасти по тому, что на окружавшие ЗиК пустыри привозилось и в беспорядке сваливалось: трофейная немецкая техника, авиационная и, как стало известно потом, ракетная. Особенно просторно было на бывшем аэродроме, на территории нынешнего ракетно–космического ЦНИИМаша (за баней, как говорили женщины). Туда своим ходом прилетали немецкие самолеты и, брошенные на произвол судьбы без охраны, заканчивали там свой путь. Мы, пацаны, ходившие на это большое поле играть в футбол, тоже прикладывали руки к новой технике, вытаскивая из самолетов все, что можно было отвинтить.

Но техника как таковая мало интересовала нас в те годы, никто этого интереса не подогревал. Самой сложной машиной был велосипед, его обладатель становился одновременно и счастливчиком, и механиком.

Культом был футбол, в который играли почти все. Не игравшего вообще не считали за человека. В детстве я был левшой, к тому же немного картавил. Это усугубляло мою природную замкнутость. Однако упорства мне было не занимать: я научился бросать правой рукой и, как говорили футболисты, поставил удар с обеих ног, как с левой, так и с правой. Потребность в интеллектуальном занятии реализовывалась в шахматах, и я даже стал чемпионом школы. Эти две игры плюс зимний хоккей остались со мной на всю жизнь. Мальчишки заливали каток между домами, таская воду ведрами. Даже короткого шланга у нас не было, и всю зиму мы сами очищали лед от снега. Для игры в футбол в лесу, между строящимися дачами, мы расчистили площадку, выкорчевав несколько десятков здоровенных сосновых пней. Умение корчевать, приобретенное под руководством старших ребят, пригодилось гораздо позже, много лет спустя, сначала на даче у тестя, а потом на собственной даче. Тогда, после войны, эти хваткие рабочие ребята, к моему удивлению, быстро продали выкорчеванные пни соседским дачникам, а на вырученные деньги купили пару футбольных мячей. Таков был бизнес в те времена.

Догматизм классового подхода, бунтов и революций заполнял школьные учебники истории и географии, а социалистический реализм безраздельно владел литературой. Не могу без содрогания вспоминать свои школьные сочинения. Тем не менее школа давала неплохое общее образование, но почти не давала знаний, необходимых в повседневной жизни. Мы почти ничего не знали о гигиене, о правильном питании. Какая там наука, если недоставало хлеба и молока, а ванные были редкостью. Чему научила школа, так это «грызть науку», работать над книгой, читать и запоминать. В седьмом классе после сдачи 13–ти экзаменов, требовавших упорной подготовки, подростки получали аттестат об окончании неполного среднего образования — семилетки. Первого сентября 1947 года из трех седьмых классов нашей школы, примерно по 30 учеников в каждом, в восьмой класс пришли 25 мальчишек, а аттестат об окончании средней школы к лету 1950 года получили только 23 юноши. Это на весь наш немалый подмосковный город.

После семилеток пацаны шли в техникумы и в ФЗУ (фабрично–заводские училища), а потом поступали на завод, пополняя ряды рабочих. Позднее многие из них кончали вечерние и заочные институты. Тяга к знаниям была массовым явлением. Высоким был и средний культурный уровень. Очень многие ходили в кино, много читали и, конечно же, слушали и сами пели патриотические, военные и просто душевные российские песни. Телевидение появилось позже, в 50–е годы. Долгое время оно оставалось большой редкостью, а передачи шли только вечером. Театральная классика и советское кино становились праздником для нас, наших соседей и даже студентов, которые часто приходили в наш дом.

Отец чутко реагировал на технические новшества, появлявшиеся на скудном советском рынке: один из первых телевизоров, холодильник, а еще чуть позже автомобиль и, конечно, книги. Чтобы писать их самому — пишущая машинка «Рейнметалл». Эх, дожить бы ему до персонального компьютера. До 1948 года я оставался недоростком и в классе был самым маленьким. Весной того года я начал необычайно бурно расти, что повлияло на нервную систему. Это был первый сигнал, летом пришлось прибегать к щадящему режиму. Футбол бросить было невозможно, осенью за команду своего девятого класса я стоял в воротах, переквалифицировавшись из нападающего во вратаря. Спорт развивал во мне честолюбие. Стремление выиграть было настолько сильным, что на последнюю игру с десятиклассниками я вышел в поле и забил решающий гол. Постепенно мое состояние стабилизировалось. К лету следующего 1949 года я снова был в строю, но, как оказалось, ненадолго.

В книге я довольно часто вспоминаю о своих спортивных играх. Хотя мне по разным причинам не довелось по–настоящему поиграть в любимые игры, спорт сыграл огромную роль в становлении моего характера. Оглядываясь назад, понимаю, что меня сделали три природных и хорошо развитых качества — интеллект, упорство и честолюбие. Любительский спорт сыграл в этом деле большую роль.

Не могу сказать, что я получал самые высокие оценки в старших классах, на пятерочный аттестат меня не хватило. Одно время мне нравилась химия, и я подумывал направить туда свои стопы. Слава Богу, наша химичка почему?то отговорила меня от своего предмета, который, как я понял гораздо позже, требовал больше интуиции, чем логики.

1.2 Инженерная подготовка

Начиная с конца 80–х годов на лекциях по космической технике я рассказываю своим студентам не только о том, как она действует и как создается, но и агитирую за работу у нас в РКК «Энергия», стараясь растолковать, какие инженерные дела ждут их. Не тут?то было. Немногие приходят к нам, и дело не только в зарплате. Молодых влечет нечто более притягательное, а может, и загадочное.

На рубеже 50–х, когда ракетная техника набирала силу и требовались молодые кадры, нам, немногочисленным выпускникам школы единственного мужского класса подмосковного Калининграда, будущего города Королев, никто даже не намекал на то, что мы можем вернуться сюда для продолжения настоящего дела. В те годы это было строго запрещено. В результате, мой путь в НИИ-88 — в ОКБ-1, к Королеву — не был прямым. Впрочем, кто знает, какой путь самый лучший?

Старших, знающих, авторитетных людей из той среды у меня не оказалось. Сам же в молодости я был очень незрелым, а часто — наивным, но интуиция и то, что именуется фортуной, меня, думается, не подвели.

Итак, окончив школу в 1950 году, я имел смутное понятие о том, где учиться дальше, и еще меньше представлял, каким делом буду заниматься после. Не было сомнений только в одном: идти нужно в технику.

Естественные науки были моим коньком. В поселке Строитель, где я по–прежнему жил, совсем рядом находился Московский лесотехнический институт, который все называли Лестехом, и многие мои приятели поступали туда, именно поэтому все казалось привычным и знакомым. Лестех окончили обе мои сестры, сначала старшая Наталья, а позднее — младшая Маргарита. Но меня манило неизведанное, тянуло в открытое море науки и новой техники.

Рядом с нашим поселком, через шоссе, располагался НИИ-58, или ЦАКБ, народ в округе сократил это сокращение до ЦКБ, выбросив главную букву «А», то есть — артиллерию. Все же мы, подросшие строительские мальчишки, игравшие в институтской команде в футбол, знали, что Василий Гаврилович Грабин делает пушки. Несмотря на всеобщую завесу секретности, ребята постарше говорили, что НИИ-88, который располагался подальше, за железной дорогой, занимается современной ракетной техникой и платят там больше.