100 великих писателей

Фауст мечется в пространстве и во времени, но находит только один смысл: смысл жизни в исканиях, в борьбе, в труде.

После смерти Фауста Мефистофель хочет утащить его душу в ад, но вмешиваются божественные силы и уносят ее на небо, где ей предстоит встреча с душою Маргариты.

Невозможно исчерпать все богатство идей «Фауста», ибо Гёте «весь мир на сцену поместил», а мир неисчерпаем. Порой достаточно прочитать одну-две страницы «Фауста» и долго размышлять, что-то открывать в себе и в жизни. Вот хотя бы эти страницы:

Мефистофель

Тебе со мною будет здесь удобно,Я буду исполнять любую блажь.За это в жизни тамошней, загробнойТы тем же при свиданье мне воздашь.

Фауст

Но я к загробной жизни равнодушен.В тот час, как будет этот свет разрушен,С тем светом я не заведу родства.Я сын земли. Отрады и кручиныИспытываю я на ней единой.В тот горький час, как я ее покину,Мне все равно, хоть не расти траваИ до иного света мне нет дела,Как тамошние б чувства ни звались,Не любопытно, где его пределыИ есть ли там, в том царстве, верх и низ.

Мефистофель

Тем легче будет, при таком воззренье,Тебе войти со мною в соглашенье.За это, положись на мой обет,Я дам тебе, чего не видел свет.

Фауст

Что можешь ты пообещать, бедняга?Вам, близоруким, непонятна сутьСтремлений к ускользающему благу.Ты пищу дашь, не сытную ничуть.Дашь золото, которое, как ртуть,Меж пальцев растекается; зазнобу,Которая, упав к тебе на грудь,Уж норовит к другому ушмыгнуть.Дашь талью карт, с которой, как ни пробуй,Игра вничью и выигрыш не в счет;Дашь упоенье славой, дашь почет,Успех, недолговечней метеора,И дерево такой породы спорой,Что круглый год день вянет, день цветет.

Мефистофель

Меня в тупик не ставит порученье.Все это есть в моем распоряженье.Но мы добудем, дай мне только срок,Вернее и полакомей кусок.

Фауст

Пусть мига больше я не протяну,В тот самый час, когда в успокоеньеПрислушаюсь я к лести восхвалений,Или предамся лени или сну,Или себя дурачить страсти дам, —Пускай тогда в разгаре наслажденийМне смерть придет.

Мефистофель

Запомним!

Фауст

По рукам!Едва я миг отдельный возвеличу,Вскричав: «Мгновение, повремени!» —Все кончено, и я твоя добыча,И мне спасенья нет из западни,Тогда вступает в силу наша сделка,Тогда ты волен, — я закабален.Тогда пусть станет часовая стрелка,По мне раздастся похоронный звон.

Мефистофель

Имей в виду, я это все запомню.

Фауст

Не бойся, я от слов не отступлюсь.И отчего бы стал я вероломней?Ведь если в росте я остановлюсь,Чьей жертвою я стану, все равно мне.

Мефистофель

Я нынче ж на ученом кутежеТвое доверье службой завоюю.Ты ж мне черкни расписку долговую,Чтоб мне не сомневаться в платеже.

Фауст

Тебе, педанту, значит, нужен чек,И веры не внушает человек?Но если клятвы для тебя не важны,Как можешь думать ты, что клок бумажный,Пустого обязательства клочок,Удержит жизни бешеный поток?Наоборот, средь этой быстриныЕще лишь чувство долга только свято.Сознание того, что мы должны,Толкает нас на жертвы и затраты.Что значит перед этим власть чернил?Меня смешит, что слову нет кредита,А письменности призрак неприкрытыйВсех тиранией буквы подчинил.Что ж ты в итоге хочешь? Рассуди,Пером, резцом иль грифелем, какимиЧертами, где мне нацарапать имя?На камне? На бумаге? На меди?

Мефистофель

Зачем ты горячишься? Не дури.Листка довольно. Вот он наготове.Изволь тут расписаться каплей крови.(Перевод Б. Пастернака)

Произнес ли в конце концов Фауст: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!»? Тем, кто еще не читал «Фауста», не будем портить радость открытия.

В конце жизни Гёте послал Пушкину свое перо. Золотой век немецкой литературы как бы символически передавал эстафету золотому веку русской литературы.

Геннадий Иванов

Роберт Бёрнс (1759–1796)

Имена Шекспира, Байрона или Бёрнса в сознании русских людей соседствуют с именами Пушкина, Лермонтова, и мы не удивляемся, что британские поэты заговорили на нашем родном языке. Это произошло благодаря труду нескольких поколений переводчиков, но прежде всего благодаря очень высокому уровню вообще русской поэтической культуры, которую и формировали Пушкин и Жуковский, Тютчев, Блок, Пастернак и многие другие великие творцы. В случае с Робертом Бёрнсом произошло еще и некое чудо. Русскому читателю его открыл С. Маршак. И не просто открыл, но сделал как бы почти русским поэтом. Бёрнса знает весь мир, но соотечественники поэта, шотландцы, считают нашу страну его второй родиной. «Маршак сделал Бёрнса русским, оставив его шотландцам», — писал Александр Твардовский.

Дело в том, что Маршак не следовал буквально за ритмом, строфикой, за точностью смысла каждой строки — он нашел некий переводческий эквивалент самой стихии творчества шотландского поэта. Не все специалисты довольны таким приемом, но именно в этих переводах Бёрнс сразу и навсегда вошел в нас, мы поверили этой версии — и, думаю, вряд ли успешными будут более точные переводы. Все-таки дух поэзии важнее буквы.

Ночлег в пути

Меня в горах застигла тьма,Январский ветер, колкий снег.Закрылись наглухо дома,И я не смог найти ночлег.По счастью девушка однаСо мною встретилась в пути,И предложила мне онаВ ее укромный дом войти.Я низко поклонился ей —Той, что спасла меня в метель,Учтиво поклонился ейИ попросил постлать постель.Она тончайшим полотномЗастлала скромную кроватьИ, угостив меня вином,Мне пожелала сладко спать.Расстаться с ней мне было жаль,И, чтобы ей не дать уйти,Спросил я девушку: — Нельзя льЕще подушку принести?Она подушку принеслаПод изголовие мое.И так мила она была,Что крепко обнял я ее.В ее щеках зарделась кровь,Два ярких вспыхнули огня.— Коль есть у вас ко мне любовь,Оставьте девушкой меня!Был мягок шелк ее волосИ завивался, точно хмельОна была душистей роз,Та, что постлала мне постель.А грудь ее была кругла, —Казалось, ранняя зимаСвоим дыханьем намелаДва этих маленьких холма.Я целовал ее в уста —Ту, что постлала мне постель,И вся она была чиста,Как эта горная метель.Она не спорила со мной,Не открывала милых глаз.И между мною и стенойОна уснула в поздний час.Проснувшись в первом свете дня,В подругу я влюбился вновь.— Ах, погубили вы меня! —Сказала мне моя любовь.Целуя веки влажных глазИ локон, вьющийся, как хмель,Сказал я: — Много, много разТы будешь мне стелить постель!Потом иглу взяла онаИ села шить рубашку мне.Январским утром у окнаОна рубашку шила мне…Мелькают дни, идут года,Цветы цветут, метет метель,Но не забуду никогдаТой, что постлала мне постель.

Дух поэзии Бёрнса — это прежде всего дух народа Шотландии того времени. Народ как бы ждал своего поэта, и он явился в самой гуще народа. В деревушке Аллоуэй сохранилась глиняная мазанка под соломенной крышей, где 25 января 1759 года родился Роберт Бёрнс. Дом этот своими руками построил отец поэта Вильям Бёрнс, сын разорившегося фермера с севера Шотландии. В новом доме отец сделал полку для книг, много читал и даже что-то записывал по вечерам. А записывал он как бы свой будущий разговор с сыном и называлось все это «Наставление в вере и благочестии».

Отец много заботился об образовании детей. Когда Роберту исполнилось семь, а его брату Гильберту шесть лет, отец пригласил в дом учителя Джона Мердока, который с жаром декламировал Мильтона и Шекспира, объяснял трудные места. Он знакомил мальчиков с классикой, научил выразительно читать стихи и правильно говорить по-английски.

На творчество Бёрнса очень сильно повлияли и классические образцы на литературном английском языке, и родное простонародное шотландское наречие, на котором пела песни мать, на котором его рассказывали страшные сказки про ведьм и оборотней.

Мальчики работали с отцом на ферме — помогали пахать, сеять, убирать урожай. Однажды летом Роберт впервые влюбился в девушку с соседней фермы. «Так для меня начались любовь и поэзия», — вспоминал он потом.

Земля, крестьянский труд, чистая любовь — они и стали главными темами в его творчестве. И при этом все строфы Бёрнса пронизаны мелодией старой шотландской поэзии, музыки.

— Кто там стучится в поздний час?«Конечно, я — Финдлей!»— Ступай домой. Все спят у нас!«Не все!» — сказал Финдлей.— Как ты прийти ко мне посмел?«Посмел!» — сказал Финдлей.— Небось наделаешь ты дел.«Могу!» — сказал Финдлей— Тебе калитку отвори…«А ну!» — сказал Финдлей.— Ты спать не дашь мне до зари!«Не дам!» — сказал Финдлей.

Чем закончился этот диалог, читатель может узнать, прочитав книгу стихов и баллад Бёрнса. У нас, слава Богу, Бёрнс издавался и издается много.

Так вот, народ услышал в стихах Бёрнса родную музыку, услышал родную душу и увидел самого себя.

Бёрнс не был просто талантливым самородком. Он получил, во-первых, хорошее образование, а, во-вторых, много занимался самообразованием. Потом в салонах Эдинбурга, куда приедет Бёрнс издавать свои стихи, его культуре и знаниям будут удивляться.

На возмужание таланта огромное влияние оказал томик стихов Роберта Фергюссона — молодого поэта, погибшего на двадцать четвертом году жизни. Он писал стихи на шотландском наречии. Бёрнс был потрясен тем, какие прекрасные стихи можно писать на «простонародном диалекте». Бёрнс начал собирать старинные песни и баллады, из них черпать поэзию. А на могиле Фергюссона он позже поставит плиту из гранита с высеченными на ней своими строками:

Ни урны, ни торжественного слова,Ни статуи в его ограде нет,Лишь голый камень говорит сурово:— Шотландия! Под камнем — твой поэт!

После смерти отца Бёрнс стал главой семьи и хозяином новой фермы. Днем он много работал на ферме, а вечерами уходил потанцевать в Мохлин. У него много стихов о девушках, с которыми он танцевал.

В Мохлине Роберт встретил Джин, ставшую его любовью на всю жизнь. По старинному шотландскому обычаю они вначале заключили тайный брак, для этого надо было подписать «брачный контракт», по которому возлюбленные «признают себя навеки мужем и женой». Потом Роберт уехал на заработки, чтобы обеспечить семью. Джин ждала ребенка. 3 сентября 1786 года она родила близнецов — мальчика и девочку, которых назвали в честь родителей Робертом и Джин.

С «брачным контрактом» связана целая история. Родители Джин порвали этот контракт и подали на Бёрнса жалобу в церковный совет и суд. Много было треволнений. Но к этому времени у Бёрнса вышла книга и к нему пришла слава. Потом вышло эдинбургское издание стихов и поэм Бёрнса — после чего его встречали уже везде как славного барда. Его голос услышала вся Шотландия. Церковь официально признала брак — и семья стала жить вместе. Скоро Джин родила еще одного мальчика.

Поэту исполнилось тридцать лет. Он много трудился на новой ферме, писал стихи и даже философские трактаты. От гонораров он отказывался: