100 великих театров мира
Шрифт:
В этой пьесе Гауптман придерживался принципа „последовательного натурализма“, что, в свою очередь, и пытался столь же последовательно воплотить на сцене Брам. „Свободная сцена“ буквально открыла нового драматурга, определившего на многие годы пути немецкой драмы.
„Свободная сцена“ закрылась в 1892 году, после трех лет существования. Вернее, создатели театра вынуждены были пойти на этот шаг, ибо несовершенна была организационная структура театра. Не было в нем и постоянной актерской труппы, не было стационарного помещения. Но, вместе с тем, в 1893 году Брам объявил о премьере новой пьесы Гауптмана „Ткачи“. Эта пьеса была запрещена цензурой для постановки в публичных театрах, а „Свободная сцена“ не была таковым. Для этой цели (постановки пьесы Гауптмана) „Свободная сцена“ „возродилась из мертвых“, — писал один критик. Спектакль „Ткачи“ стал ярким и важным событием в берлинской театральной жизни. Это был вполне революционный спектакль, о котором Брам писал так: „Немецкий театр снова должен играть роль в духовной жизни народа. Дороги, на которых современная сцена может завоевать значимость, — это сближение со своим веком“. Спектакль был поставлен молодым режиссером Кордом Гахманом. И хотя на спектакль были приглашены актеры из самых разных театров, режиссеру
Несмотря на краткий период существования немецкого театра „Свободная сцена“, его роль часто оценивается как историческая. Самое главное новаторство театра состояло в утверждении на сцене современного репертуара высокого литературного качества. Конечно, Браму гораздо меньше удалась реформа актерского искусства, так как в труппе было много актеров, играющих и в других театрах, и рассчитывать на возможность создания актерской школы в таком театре было достаточно неблагоразумно. Роль „Свободной сцены“ была в то же время и декларативной — было важно для других их понимание искусства, их провозглашенные принципы правдивости, простоты, жизненности.
Во все время существования „Свободной сцены“ Отто Брам не оставлял своей работы профессионального критика. В 1890 году Брам основал собственный театральный журнал, названный им также „Свободная сцена“. В то время новый журнал стал конкурентом наиболее популярному мюнхенскому журналу „Общество“. Редакция „Общества“ заняла критически-воинствующие позиции в отношении своего нового собрата и лично Брама. В „Обществе“ подвергались критическим нападкам и взгляды Брама на искусство, и спектакли „Свободной сцены“. Многие рецензии носили прямо оскорбительный характер, а сотрудники „Общества“ не жалели уничижительных эпитетов, характеризуя новое театральное дело. В журнале „Общество“ театральное искусство „Свободной сцены“ называлось „удивительно нудным асфальтовым цветком столичного переулка, лишенным аромата и красок“. Журнал „Общество“ поддерживал новое направление в искусстве — нарождающийся символизм, а в Мюнхене уже шли шекспировские спектакли, выполненные в эстетике нового театрального направления. „Свободная сцена“ и сами взгляды О. Брама для новых театральных деятелей казались уже устаревшими, не успев даже полностью развиться. Сценический натурализм, действительно, довольно быстро сошел со сцены.
Первый передвижной драматический театр
Первый передвижной драматический театр — русский театр, существовавший в 1905–1928 годах. Он был создан Павлом Павловичем Гайдебуровым (1877–1960) и Надеждой Федоровной Скарской (1869–1958) на основе труппы „Общедоступного театра“ при Лиговском народном доме в Петербурге (1903–1914). Постоянными руководителями и ведущими актерами театра были его создатели. В период с 1905 по 1919 год в театре работал в качестве актера и режиссера А. А. Брянцев.
Деятельность театра носила просветительский характер. Выросший из труппы „Общедоступного театра“, он продолжал опираться на принципы общедоступности.
Этот тип театров, получивший распространение с 80-х годов XIX века, был рассчитан на широкие демократические круги зрителей. „Общедоступный театр“ был открыт на Политехнической выставке в Москве. В названии Московского Художественного театра первоначально также присутствовало определение „общедоступный“.
В 1903 году П. Гайдебуров и Н. Скарская были приглашены графиней С. В. Паниной на постановку „Грозы“ в „Общедоступный театр“ в Народном доме на Лиговке. А в 1905 году свой „Передвижной театр“ они открыли постановкой пьесы Ибсена „Маленький Эйольф“. Эти два спектакля как бы определили две линии в репертуаре театра. Он ориентировался на рабочего зрителя и ставил классику русскую, но театр наполняла и „трудовая интеллигенция“, и тогда ставились пьесы в духе символистского театра. Гайдебуров и Скарская не раз высказывались с презрением к „купеческим кошелькам“, но на средства рабочелюбивой графини были готовы на путях „подвижничества“ и „передвижничества“ создавать „всероссийскую аудиторию пролетарской интеллигенции“. Их театр вполне разделял народнические позиции „хождения в народ“, и не случайно возник в ситуации русского бунта 1905 года. Время начала XX века вбирало в себя самые разные настроения и художественные поиски — от „Коня Бледного“ Савинкова до мистического анархизма Г. Чулкова, от апокалипсической символики Иванова-Разумника до эпигонов „народной воли“ и богоисканий интеллигенции. „Передвижной театр“ тоже прошел через все искушения своего времени. Он начинал с реалистических спектаклей, но все больше и больше уходил в мистические настроения. В 1908 году театр трактует „Власть тьмы“ Толстого не „как власть узко деревенской тьмы, а как великую борьбу духа с тьмой общечеловеческой, мировой“. Драма Толстого переводится из реалистического плана в мистико-символический. В 1909 году передвижники ставят на сцене Литовского Народного дома пьесу норвежского драматурга Бьёрнсона „Свыше нашей силы“. Во вступительном слове к спектаклю графиня Панина так сформулировала главную „идею спектакля“:
„Вера порождает чудеса. Но сама на чуде не утверждается, ибо не человек творит чудеса, а вера его и с ним одинаково верующих. Может быть только чудо веры, но не чудо личности“. Этот спектакль театр играл несколько лет — более 200 раз его показывали публике. Этим спектаклем „Передвижной театр“ пытался донести до публики вечные ценности православной веры — не случайно один священник сказал, что актеры театра творят „работу Господнюю“. В другом отзыве о деятельности театра (сына знаменитого Алексея Суворина) было сказано о Гайдебурове: „честь и слава этому чуткому русскому человеку, так как он помогает своему народу в трудной работе его самопознания“.
В практике „Передвижного театра“ были попытки „преобразить жизнь силою одухотворенного искусства“, придавалось большое значение слову и его воздействию на эмоциональный мир человека и даже на подсознание, не избежал Гайдебуров и трактования сути театра как „соборного таинства, осуществляющего общее для всех участников хоровое исступление из повседневности“. Во всех этих исканиях театра-храма, безусловно, отразилось модернистское сознание, присущее интеллигентским поискам „соборного действа“, мистического и иррационального театра, символистских экспериментов. Но все же на деле Гайдебурову приходилось корректировать свои увлечения. „Передвижной театр“ в любом случае вынужден был опрощаться в сравнении с другими театрами, позволяющими себе роскошные эстетические эксперименты. Он пользовался простой декорацией, он не выдвигал на первый план изысканной
режиссуры, а сосредоточил свое внимание на актерской игре. Кроме того, театр отличала большая общественная активность — в годы Первой мировой войны театр выезжал на фронт, активно выступал в программах земских и благотворительных организаций, устраивал кружки для деятелей народного театра, начал издание „Записок Передвижного театра“, собирал вокруг себя многочисленную публику „друзей театра“. В репертуаре театра были „Антигона“ Софокла, „Гамлет“ Шекспира, „На дне“ Горького, „Одинокие“ Гауптмана, „Женитьба“ Гоголя, „Вишневый сад“ Чехова и другие. Театр систематически устраивал спектакли в пользу политических ссыльных и бастующих рабочих. Будучи демократическим по духу, „Передвижной театр“ таковым уже не казался после революции.Февральская революция 1917 года театром была поддержана — руководители театра печатаются в партийных эсеровских газетах „Дело народа“ и „Знамя труда“. Но Октябрьская революции вызвала в театре иное отношение. На арест своей покровительницы графини Паниной, передвижники отвечают демонстрацией и требованием арестовать также и всех их, скорбя о том, что в их распоряжении только одно оружие — „сила жечь сердца вдохновением“. „Обессилена вся наша общественная жизнь; наша мечта о том, что вся Россия станет одним общим, большим, светлым Народным домом, осталась только мечтой“ — так оценивалась революционная действительность в предисловии к сборнику „Народный дом“, изданному в 1918 году. П. Гайдебуров становится в оппозицию к театральной политике Советской власти и к ее организациям, он отстаивает свою независимость от культурной политики советского государства гораздо дольше, нежели другие театры „старого наследия“. Театр вступает в дружеские отношения с „независимой рабочей кооперацией“ — официальным хозяином и покровителем театра с весны 1918 года стал Петроградский Союз потребительских обществ, или Петросоюз, руководимый „меньшевиками“. „Независимая от советов кооперация и независимая от большевиков культура“ — так формулируют свои установки руководители Союза и театра. Петросоюз достраивает и отделывает для театра постоянное помещение на 5ассейной улице. Здесь был не большой, но хорошо оборудованный театральный зал, оформленный в „строгом стиле“ модернизма, а также сцена, приспособленная для простых декораций с белым полугоризонтом и черным бархатом кулис. 29 октября 1918 года здание театра было открыто спектаклем „Свыше нашей силы“ Бьёрнсона, который шел в 151-й раз.
Руководители театра по-прежнему ведут большую просветительскую работу — они организуют театральные кружки на Орудийном и Балтийском заводах, а также при управлении Северо-западной и Мурманской железной дорогой. П. Гайдебуров снова прилагает большие усилия к тому, чтобы создать для театра свою особенную аудиторию, чтобы „служить интересам рабочего пролетариата, однако без партийного диплома“. Но с утратой Петросоюзом самостоятельности, „Передвижной театр“ также потерял всякую самостоятельность и был включен театральным отделом Наркомпроса в сеть государственных театров. В 1920 году передвижники совершают свою последнюю большую поездку по стране, а потом через несколько лет театр закрывается, так как Гайдебуров не имел ни малейшей возможности проводить свою самостоятельную политику в условиях подчинения театра Наркомпросу.
Все послереволюционные годы театр пытался противопоставить классовому содержанию Октябрьской революции идею „духовного октября“. Уже в первой, 1918 года, послеоктябрьской постановке театра, в пьесе Юшкевича „Город Иты“, театр показывал город мечты, город беспечальный, далекий город несбыточного чуда, куда уводит толпу обнищавших, изголодавшихся и измученных людей сумасшедшая старая Ита. Из невыносимой жизни обитателей проклятого квартала уходили они в город мистицизма. В спектакле Ибсена „Привидения“ раскрывалась тема возмездия не за свою вину. Спектакль звучал протестом интеллигенции, которая несправедливо и за „чужой грех“ претерпевает бедствия. После революции тема „третьей, духовной революции“ настойчиво звучит в спектаклях театра и в высказываниях его руководителей. Полное раскрытие этой идеи звучало в спектакле „Ветер, ветер на всем Божьем свете“, осуществленном в 1922 году и приуроченном к годовщине Октябрьской революции. Во вступлении к спектаклю было сказано: „Две тысячи лет тому назад явилось миру чудо бога-человека. Но живая вода, которой он крестил мир, превратилась в лед за две тысячи лет. Этот лед растоплен кровавым огнем революции. Что будет дальше? — Никто не знает… Но ответ будет“. В основу спектакля была положена поэма Блока „Двенадцать“. Метель, солдаты, таинственные прохожие, поэт, стихия революции и образ Христа в белых розах среди красных знамен, среди матросов и красноармейцев, среди рабочих с поднятыми молотами — религиозный и мистический уклон спектакля был всеми прочувствован, что вызвало резкую критику бойцов за классовое искусство. С 1919 по 1923 год театр практически не ставит пьес — он работает над „действами“, которые должны были показав ту самую духовную революцию с ее мистической силой, о которой так много в „Передвижном театре“ говорили после Октября. Они ставят не спектакли, но „мессы“, или „художественные религиозные службы“. В 1918 году ставится „Месса в память Тургенева“, в 1919 году — „Месса памяти Комиссаржевской“. А мессой в честь Октября стал упомянутый выше „Ветер…“.
„Месса в память Тургенева“ должна была раскрыть „творчество Тургенева в новом религиозно-мистическом понимании“. Перед черным бархатом хор голосов восклицал: „Воскрес, воскрес великий Пан!.. О лазурное царство! Свет, свет как от солнца!“ — идут отрывочные слова и строчки из тургеневской прозы, после чего даются более крупные куски из рассказов, „проникнутых мистикой“ („Клара Милич“, „Призраки“). И, наконец, политический смысл мистического действа себя тоже явно обнаруживал: хоры сладостных возгласов, проникновенные слова писателя Тургенева словно накрываются волной „топотом, пляской, диким хохотом, свистом, визгом и ревом“. Это толпа вопит: „Степан Тимофеевич, бей!.. Вешай!.. Режь!“ Так, театр показал, что бессмысленная и беспощадная разинщина разгромила „светлое лазурное царство“. Враги театра спектакли передвижников называли „спиритическими сеансами“. Да, театр в своих „театрализованных концертах“, под названиями „Песни Вишневого сада“, „Под знаком Чехова“, „Зеленый шум“, „Вечер в память Некрасова“, конечно же, стремился к определенной культурной оппозиции просветительской коммунистической и классовой концепции искусства. Но у него, конечно же, не было сколько-нибудь определенной своей реальной программы — отсюда метания от католических месс до русской тоски о вишневом саде, ставшем для многих в те годы осколком старой нормальной жизни. Жизни, которую потеряли. Но, вместе с тем, методы создания спектакля-композиции будут вскоре активно востребованы в развернувшемся массовом движении за самодеятельный театр.