100 великих узников

Ф. М. Достоевский в Мёртвом доме

В конце 1840-х годов из-за всеобщих волнений в Европе русское правительство было особенно строго ко всякому свободному движению даже в малейших его проявлениях. В Петербурге в это время существовал кружок молодых образованных людей, группировавшихся вокруг М. В. Петрашевского — убежденного последователя учения французского философа-утописта Ш. Фурье. По пятницам в доме М. В. Петрашевского собирался народ самых широких взглядов, честный и горячий, скучающий в канцелярской службе и жаждущий интеллектуального общения. Спорили о Ш. Фурье и коммунизме, толковали о музыке, литературе и о многих других проблемах того времени.

Однако эти "пятницы" не особенно привлекали Ф. М. Достоевского, так как ничего нового он здесь не услышал. Обсуждаемые вопросы были ему давно известны по кружку В. Г. Белинского, и потому к утопическим упованиям новых друзей он относился иронически. А тут еще происшествие, случившееся в имении М.В Петрашевского, где тот пытался устроить фаланстер в духе идей Ш. Фурье. Накануне заселения крестьяне, к великому огорчению устроителя, сожгли фаланстер, и Ф. М. Достоевский еще более убедился, что с крестьянами, остающимися в крепостном состоянии, нельзя проводить никаких опытов.

Весной 1849 года автор уже вышедшей и имевшей большой успех повести "Бедные люди", как и другие участники "пятниц", был арестован. В протоколе судебного дела говорилось:

Достоевский, по собственному сознанию, посещал собрания у Петрашевского три года, слушал суждения, сам принимал участие в разговорах о строгости цензуры и на одном собрании… прочел полученное из Москвы от Плещеева письмо Белинского к Гоголю, потом читал его на собрании у Дурова… При следствии сознавался в участии в разговорах о возможности некоторых перемен и улучшений; отозвался, что предполагал ожидать этого от правительства; письмо же Белинского читал как литературный памятник, будучи уверен, что оно никого не может привести в соблазн…

Следствие тянулось четыре месяца, которые Ф. М. Достоевский провел в заключении в Алексеевской равелине. В его одиночной камере всегда царил полумрак, стены на полтора метра от пола были покрыты плесенью, вокруг сыро и холодно… Из обстановки — табурет, железная койка, стол и умывальник; на обед — кусок черного хлеба и мутный суп, от которого вскоре начались боли в желудке. В середине ноября, по окончании следствия, писателю был вынесен приговор:

Военный суд находит Достоевского виновным в том, что он, получив копию с преступного письма литератора Белинского, читал это письмо в собраниях. Достоевский был у подсудимого Спешнева во время чтения возмутительного сочинения поручика Григорьева под названием "Солдатская беседа". А потому военный суд приговорил сего отставного инженер-поручика Достоевского за недонесение… лишить чинов, всех прав состояния и подвергнуть смертной казни расстрелянием.

Потом приговор был исправлен на следующее: "лишить всех прав состояния и сослать в каторжную работу в крепости на восемь лет". Окончательную резолюцию наложил Николай I: "На четыре года, а потом рядовым". Правда, с существенным добавлением об объявлении помилования "лишь в ту минуту, когда все уже будет готово к исполнению казни"…

Петербург в это время праздновал сочельник, окна многих домов были ярко освещены, за ними светились елочные огоньки и поблескивали украшения, а закованный в кандалы Федор Михайлович отправлялся в дальний путь, с болью думая о друзьях и родных, с которыми расставался на долгие годы. И кто знает, может быть, навсегда! Остались позади суд, эшафот, помилование, приговор, и потянулась бесконечная дорога, раскинувшаяся на тысячи верст по необъятным просторам матушки-России. Встречались небольшие городишки и бедные деревеньки, закоченевшие под снегом, а потом снова версты, версты, версты…

На шестнадцатый день пути добрались до Тобольска, где пробыли шесть дней. И Ф. М. Достоевский впервые вошел в острог — пока еще "пересыльный", но чего он только в нем не навидался. Здесь ссыльных распределяли по сибирским рудникам, крепостям и заводам; здесь он увидел клейменые навеки лица и прикованных к стене в душном промозглом подвале узников, осужденных на долгие годы заточения без движения и воздуха. Здесь писатель увидел лицо одного из знаменитейших разбойников, сразу явившее ему картину "ужасающего духовного отупения, страшное совмещение кровожадности и ненасытного плотоугодия", и любовные утехи кандальников… Так раскрылось перед Ф.М Достоевским преддверие "Мертвого дома".

В Омскую крепость, окруженную валами и рвами, он прибыл 23 января 1850 года, и тут же перед ним возник полупьяный человек с багрово-свирепым лицом, одетый в армейский мундир с грязными серебряными эполетами. Плац-майор Кривцов, о котором еще в Тобольске говорили как о "каналье, каких мало", встретил ссыльных "точно паук, выбежавший на бедную муху, попавшую в его паутину". Кривцов всегда наезжал в острог пьяным и искал, кого бы выпороть. Днем он указывал на любого из заключенных, ночью же приказывал пороть всякого, кто спит не на правом боку, как он приказывал. Обругав по своему обыкновению Ф. М. Достоевского и Дурова дураками и пьяницами, плац-майор тут же пообещал и их выпороть при первом же удобном случае. А чтобы у них не было никаких иллюзий насчет будущего, добавил: "Теперь я — ваш царь и я — ваш бог", и дохнул на них перегаром. Затем узников отвели в кордегардию и обрили им по полголовы, выдали двухцветные куртки с желтым тузом на спине, полушубки и шапки. В таком виде Ф. М. Достоевский вступил в каторжную казарму Омского острога.

Ветхое, со сквозными щелями помещение встретило их нестерпимым угаром небольшой чадящей печки, перемешанным с еще более нестерпимым зловонием общего ночного ушата. Они едва удержались на ногах, заскользив по жидкой грязи пола. Собрались здесь грабители, насильники, убийцы детей и отцеубийцы, фальшивомонетчики и воры — с жуткими во все лицо шрамами и язвами, измочаленными ушами, а то и вовсе без ушей; истерзанные спины наказанных шпицрутенами были багрово-синего цвета, с застрявшими в них занозами. Все жили вместе: и разбойники по натуре, и убийцы по ремеслу, и преступники случайные, и фанатичные злодеи, и страдальцы, виновные только в том, что их образ мыслей не соответствовал убеждению властей. Днем — шум, гам, хохот, ругательства, звон цепей; ночью — азартные игры да сонный говор и бред бритых голов и клейменых лиц.

Начальство получило "высочайшее предписание" содержать "политического Достоевского без всякого снисхождения", чтобы он "в полном смысле был арестантом". Историк царской тюрьмы М. Н. Гернет писал: "Надо поражаться, как не погиб здесь писатель. Лозунг всего тюремного управления того времени требовал делать острог местом одних только лишений и страданий".

Ф. М. Достоевский не знал никакого ремесла, и потому его зачислили в чернорабочие. Он вертел в мастерской неповоротливое точильное колесо, обжигал на заводе кирпичи или подносил их к стройке; разбирал на Иртыше старые барки, стоя по колена в ледяной воде. К физическим мучениям присоединились и нравственные страдания. На каторге писателя поразила ненависть арестантской массы к ссыльным дворянам, о чем позднее он писал:

Ненависть к дворянам превосходит у них все пределы, и потому нас встретили они враждебно и с злобною радостию о нашем горе. Они бы нас съели, если б им дали. Впрочем… велика ли была защита, когда приходилось жить, пить-есть и спать с этими людьми несколько лет, и когда даже некогда жаловаться за бесчисленностью всевозможных оскорблений. "Вы, дворяне, железные носы, нас заклевали. Прежде господином был — народ мучил, а теперь хуже последнего наш брат стал", — вот тема, которая разыгрывалась четыре года.

И как же одиноко было душе писателя, когда он увидел тот самый народ, об освобождении которого мечтал. Увидел не со стороны, а разделив с ним собственную судьбу и все более убеждаясь, какими нелепыми и далекими от реальности были их прежние иллюзии о переустройстве сразу, одним махом всей жизни на разумных началах. Они хотели осчастливить народ, вовсе не зная его, и навязать неведомые ему теории общественного благоустройства. Говорили о свободе, равенстве, братстве… "Брат? Рубля вместе не пропили, а туда же — "брат?" — почти издевались над ним в остроге".