100 знаменитых художников XIX-XX вв.

У прелестной шестнадцатилетней натурщицы Мари-Клементины (Сюзанны) Валадон родился сын. Без обряда крещения мальчонку назвали Морисом и записали в мэрии Парижа под фамилией матери. Его отцом мог быть прескверный художник и жуткий пьяница Буасси, а может, и кто-то другой, ибо Мари не отличалась строгостью нравов и к тому же была прехорошенькой. Она позировала Пюви де Шаванну, Дега и Тулуз-Лотреку. Это с нее Ренуар писал «Танец в городе», «Танец в деревне» (обе в 1883 г.) и «Косу» (1885 г.). Постепенно и сама Валадон пристрастилась к рисованию и, используя природный дар, серьезно занялась живописью. Мари не могла воспитывать сына, ей надо было содержать семью. За Морисом вначале присматривала бабушка, а затем его отдали в пансион Лафиссиль. Мальчик рос замкнутым, малообщительным, был подвержен внезапным и неукротимым вспышкам дурного настроения и агрессивности.

Материальное положение семьи улучшилось после удачного брака Валадон с процветающим коммерсантом Полем Муссифсом. И хотя он не усыновил Мориса, но благодаря ему тот учился в престижном коллеже Роллена. Свою фамилию мальчик получил в 1891 г. от друга семьи, испанского архитектора, художника, журналиста и критика Мигеля Утрилло. Тронутый желанием матери дать сыну другую фамилию, он сам отправился в мэрию и зарегистрировал ребенка на свое имя. «…Но никогда этот человек ничего для меня не делал», – вспоминал впоследствии Морис. Он боготворил мать, хотя теперь ей опять некогда было заниматься сыном – у нее был муж и живопись. Предоставленный после занятий самому себе, юноша шатался по Парижу, тратил карманные деньги и очень быстро пристрастился к вину. Валадон долго ничего не замечала, пока в коллеже не начались скандалы, которые затем продолжались и на службе в Земельном кредите. Два года непробудного пьянства завершились для Мориса больницей св. Анны. Сколько их еще будет, этих клиник, а пока был стыд и чистосердечное раскаяние, что он так мучает своих близких.

После лечения мать, по совету доктора Эттинже, в 1903 г. уговорила сына писать маслом. Морис не мог ей отказать. Как неприкаянный, бродил он с мольбертом в пригородах Монманьи, Пьерфитта, Бьютт-Пэнсона, неустанно рисуя с натуры и самостоятельно постигая тайны живописи. Выбранный мотив Морис рисовал без эскизов на холсте или картоне, с исключительной точностью нанося углем контуры строений, сильным мазком втирал краски и ножом разделял их цвета. За первый год он создал около 150 картин, на которых изображен тихий провинциальный край. Рощицы, виноградники вдоль дороги, заборы и почти деревенские домики. Морис очаровывался окружающим его совершенством форм и твердо решил достичь его в своих картинах.

Спустя год доктор разрешил ему вернуться в Париж. Только что выздоровевший Морис вернулся на свой любимый Монмартр (Холм) и к запретному удовольствию – вину. Рано утром он спешил к Сене, чтобы написать очередной вид. Прохожие часто видели на улицах Холма и набережной высокого темноволосого юношу с красивыми белыми руками, побывавшего уже в стольких переделках и тем не менее оставшегося ребенком. «Он такой ласковый, такой открытый», – говорил о нем его современник г-н Кокио. Над его робостью посмеивались, а чаще издевались. Морис все терпеливо сносил. Но, обменяв картину на вино, в пьяном угаре он становился неистовым, все крушил и ломал. Его жестоко избивали, забирали в участок. Испытывая угрызения совести и постоянную боль, он вновь рисовал и опять скандалил. Вспоминая все обиды, Морис разгонял художников на Монмартре, считая его своей собственностью.

В Париже Утрилло ютился то у друзей, то у торговцев картинами. Но они были бессильны удержать его от очередного дебоша. Только мать могла привести его в чувство, но она приходила на помощь, когда события достигали критической точки. Валадон оставила состоятельного мужа и вышла замуж за друга Мориса, молодого, но бедного художника А. Уттера. Он один в их новой семье обладал коммерческим чутьем, но никаких средств не хватало на постоянное лечение Утрилло. Жизнь Мориса превратилась в круговорот: запой – скандал – лечение – живопись. Его запирали то в клинике, то в доме, ставили решетки на окна, приставляли санитара. Так продолжалось долгие годы.

На первых порах картины Утрилло не воспринимали серьезно. В своих ранних работах он сходен с Сислеем и Писсарро в трепетности чувств и лиризме, почти не свойственном импрессионистам. Картины первого периода творчества (1903–1910 гг.) написаны мелким мазком («Канал Сен-Дени», «Сад в Монманьи», «Церковь в Вильтанёзе», «Сена в Париже»). В них ярко проступил интерес начинающего художника к передаче предметного мира, а не световоздушной среды. Его привлекают не рефлексы взаимодействия света и цвета, а густое пастозное письмо, близкое к технике Добиньи и Курбе. Почти все пространство картины занимают строения, навевая чувство отрешенности и тоски. Такова и «Базилика Сен-Дени» (1908 г.). Свинцовое небо, набухшее темными давящими облаками. Оно пропускает на землю мутный, «дремлющий свет». А на его фоне – квадратная башня базилики, занимающая половину холста. Потемневшие камни кажутся покрытыми мхом, слепые темные окна и провалы порталов, колокольня, пересекающая все небо и уходящая за обрез картины… Все молчаливо и печально.

Постепенно дробный мазок и общий темноватый фон сменяются более обобщенной светлой манерой, названной критикой «белым периодом» (1910–1915 гг.). По всей видимости, это связано не только с художественными поисками, но и с тем, что с 1909 г. Морис практически перестает писать на натуре, находясь под больничным или домашним надзором. В композициях доминируют белые плоскости стен, изгородей и домов, лестницы, тупики и длинные улицы. Для передачи фактуры и подлинности впечатлений художник использовал гипс, мох, песок, яичную скорлупу и клей.

Утрилло писал свой Париж и Монмартр с фотографий и открыток с таким поразительным реализмом, что на оштукатуренных стенах была видна каждая трещинка, выразительно проступала фактура камня и черепицы. Позже его произведения назовут «поэтическим реализмом». А пока Валадон как львица бросалась на защиту Мориса: «Мой сын создает с помощью открыток шедевры, картины же многих художников не более чем открытки». Самого Утрилло совсем не интересовало, что о нем думают другие. В живописи было его выздоровление. Но стоило матери ослабить внимание к сыну, он вырывался на свободу, и великолепные картины перекочевывали в руки консьержек, полицейских, владельцев кабаре и лавочек.

Долгое время счастливые обладатели картин Утрилло не понимали их подлинной цены. Его работы не привлекли внимание ни в Салонах 1909 г. и 1912 г., ни на первой персональной выставке 1913 г. Сенсационной стала распродажа картин Утрилло из коллекции О. Мирбо в 1919 г. Наконец Париж начал признавать талант художника. Известность Мориса росла с каждым днем. Но решающей стала совместная выставка Утрилло и Валадон. В статье А. Табарана было отмечено: «Морис Утрилло родился художником. Он творит так же естественно, как плодоносит вишневое дерево… Его искусство волнующее, интересное и очень индивидуальное. Этот художник отмечен божьим даром». В его немного однообразных городских пейзажах была трепетность, пустынность и лиричность, которой до этого не замечали в Париже. По тихим улочкам на полотнах Утрилло хотелось пройтись легким шагом, чтобы не потревожить светлую печальную гармонию. А по крутым ступеням «Тупика Коттен» (1911 г.) можно было подняться между белыми стенами домов к самому небу. Художник создал «образ Парижа, как вместилище чьей-то души». Томительно-тревожное чувство в его картинах удивительно сочеталось с уравновешенной цветовой гаммой.

Выставки с работами Утрилло открывались одна за другой в Париже, Лионе, Манхейме, Брюсселе. Его картины были представлены на экспозиции «Пятьдесят лет французской живописи». На двух больших распродажах 1925 г. коллекционеры соревновались в своей щедрости: «Бульвар де ла Шанель» – 24000 франков; «Пейзаж предместья» – 32000 франков; «Церковь Сен-Северен» – 50000 франков. Картины уходили нарасхват. Критики пели дифирамбы: сложное понимание цвета, восхитительная фактура, великолепная изысканность, наивная детская непосредственность, гений…

Но самому гению было не до похвал. После очередного кризиса близкие опасались за его здоровье. Однако мыслил Утрилло, как всегда, трезво и добровольно соглашался на очередной курс лечения. Его рассудок не был разрушен алкоголем. В работах Мориса не было ничего, что должен объяснять психиатр. Его взгляды и суждения поражают логичностью. «В каждом произведении искусства человеческое чувство должно явить себя прежде

любой эстетической системы или живописного метода», – писал Утрилло Ф. Каро.