1001 заговор сибирской целительницы / Наталья Ивановна Степанова

— Благостная, не сердись, скажи мне мое будущее, очень тебя прошу.

Евдокия вначале насупилась, видно, не понравилась ей просьба мамы, но потом смягчилась и стала говорить. При этом ее лицо стало как бы каменным, ни одна мышца не дрогнула — маска да и только. Глаза смотрели прямо, но как бы мимо нас. Из сказанного я поняла, что мама потеряет в один год и брата и мужа, когда ей исполнится сорок лет. Проживет 62 года и умрет от воспаления легких. Сказала также, что я, ее дочь, проживу 84 года и у меня будет восемь внуков и четверо детей. Сначала я выйду замуж за нищего студента, но тот бросит меня через год, и я выйду замуж во второй раз.

Она говорила еще много, но про то велела никому не рассказывать.

Все слова матушки Евдокии сбылись».

Рассказ монахов

«…Было это давно. Еще до войны. Мы с братом Семеном ездили по свечным делам. В поезде познакомились с женщиной, она возвращалась от какой-то Евдокии Степановой. Мы наслушались таких удивительных историй, что решили зайти к Евдокии, благо, дела наши были в том же месте, где жила Евдокия. Адрес нам женщина дала.

Отстояв очередь, мы попали к ней в дом. И вот что странно, мне сразу показалось, что стал я маленький-маленький, ростом с табуретку, наверное. Такое же ощущение было и у моего брата Семена, как он мне позже сказал.

Евдокия заговорила тихим, но строгим голосом. Негоже время тратить на любопытство, сказала она, время молиться, а не блукать. Велела передать игумену, что война скоро будет, но съезжать из монастыря никуда не нужно, так как он будет цел. Сказала, что у брата Семена много грешных мыслей и что он должен молитвами отгонять их прочь. Еще она по нашей просьбе сказала, кто сколько проживет.

— Ты, Филарет, доживешь до 75 лет, а ты, Семен, умрешь на третий день после окончания войны от тифа.

Все так потом и было. Семен заболел тифом и умер 12 мая 1945 года. Но это было после. А тогда, едва мы отошли от дома Евдокии, стали спорить, врет она или вправду прозорливая.

Семен говорил:

— Поди, наслушалась слухов о войне, вот и вещает.

Я же ей почему-то поверил. Мне потом часто снилась эта комната с иконами и вышивками и глаза Евдокии, умные и строгие, как на иконе.

Прости меня, Господи. Я верю, что она была послана Тобой в помощь людям.

Да, еще вот что, когда Семен заболел тифом, то сказал:

— Ну все, скоро умру. Правду, видно, знала Евдокия».

Рассказ Ольги В.

«…Всей своей жизнью я обязана вашей бабушке Евдокии. Был у меня такой невыносимо горький час, что я решила больше не жить. Приготовила яд и пошла на кладбище проститься с покойной матерью своей. Сижу на могиле и плачу. Подходит ко мне очень старая женщина, в руках корзина, накрытая платком. Поздоровалась, постояла молча и говорит:

— То, что ты удумала, грех великий. Горе твое, конечно, большое. Но нет в этом мире ничего такого, чтобы не прошло рано или поздно. Пройдет и твое горе…

Положила она на землю палку и сказала:

— Сейчас ты перешагнешь эту палку и пойдешь домой. Вся твоя печаль останется по ту сторону палки. У тебя будет еще муж, ребенок и интересная работа. Ты еще будешь счастлива, вот увидишь.

— А почему я должна вам верить, может, это неправда? Кто вы? — спросила я, раздражаясь от того, что даже здесь, на кладбище, мне нет покоя.

— Меня зовут Евдокия, я раба Божья, — ответила она, — помогаю людям чем могу. Я всю твою жизнь вижу, но не от дьявола, а от Господа нашего. Перешагни через палку, оставь горе и уходи.

Я заплакала и сказала, что все равно умру, что яд у меня уже готов и что я все для себя решила.

Тут Евдокия меня спрашивает:

— А маме своей ты поверила бы?

— Да, ей поверила бы, но ее нет больше. Прошу вас, отойдите от меня, оставьте меня в покое, дайте мне проститься с матерью, — сказала я, а потом, не знаю почему, приняла из ее рук воду и выпила ее.

То, что произошло дальше, невозможно передать никакими словами, но все же я попытаюсь объяснить свои ощущения, которые не забыла до сих пор. Назвать это сном нельзя, так как я уверена, что в тот момент не спала. Но и явью назвать не могу — сочтут ведь, что это бред сумасшедшего.

Воздух вокруг меня начал мелко колебаться, как бывает обычно в сильную жару от раскаленного асфальта. Но при этом стало зябко, как будто резко понизилась температура. Я сидела на лавочке около маминой могилы, и вдруг передо мной возникло некое подобие густого облака. Оно сжималось и разжималось. Постепенно стали проступать очертания человеческой фигуры, и я узнала маму. Эмоций у меня не было. Я была как-то странно спокойна для такого случая. Словно я находилась в неком трансе или же под гипнозом. Рука Евдокии лежала у меня на правом плече. Сама она стояла у меня за спиной. По мере того как из облака все четче вырисовывался образ моей мамы, ее рука все сильней сдавливала мое плечо.

Сказать, мамин силуэт стоял на одном месте, нельзя: он едва заметно парил в воздухе. Потом раздался голос. В нем было столько нежности, столько материнской любви! Так можно говорить, только зная, что свидание это единственное и желанное до невозможности. Свидание матери и ребенка, которых приговорили разлучиться навсегда.

— Оленька, деточка моя милая. Заклинаю тебя, живи! Не погуби своей души, Оленька!

Я, мне кажется, в тот момент всем телом рванулась навстречу моей маме, голубке моей ненаглядной. Но я не сдвинулась и не пошевелилась, потому что рука Евдокии стерегла меня. От необъяснимой ее силы я даже не пошевелилась. Да видно, и нельзя было этого делать.

Потом все исчезло. Когда я пришла в себя, мама по-прежнему смотрела на меня с фотографии. По цветку на могиле ползала божья коровка. Щебет птиц и легкое дуновение теплого ветра. Душа моя ликовала. Господи, думала я, какую поддержку оказал Ты мне, чтобы я не погубила свою бессмертную душу. Слезы лились из моих глаз. Я повернулась к Евдокии. На ней не было лица. Она была серобелая, как будто только что выплеснула всю свою кровь и энергию. Я не нашла слов благодарности. Да и какими словами можно отблагодарить за возвращение жизни, за встречу с матерью, которую не видела долгие-долгие годы.

Я перешагнула через палку, которую положила на землю Евдокия, и пошла к выходу, но, не выдержав, оглянулась. Евдокия стояла, облокотившись о мамину оградку, и смотрела мне вслед. Губы ее едва шевелились. Господи, да как же я ухожу вот так, ничего ей не сказав, ужаснулась я.

— За кого мне молить Бога? — спросила я и услышала:

— Все мы прах. И каждого из нас Господь знает, как знаем мы, сколько у нас на руке пальцев.

— За кого мне молиться? — снова упрямо спросила я.

— Степановы мы по роду нашему. В миру я Евдокия. Иди с Богом, Ольга, и не греши.