11/22/63
Шрифт:
— Ли, это дыра, — убеждал его Роберт. — Все равно что выбросить… — Вероятно, деньги.
Ответа Ли я не расслышал. Роберт вздохнул и поднял руки, сдаваясь. Они вернулись к Расшитым Сапогам, который коротко пожал Ли руку и поздравил с мудрым выбором. Потом начал зачитывать заповеди арендодателя: первый месяц, последний месяц, залог на возмещение ущерба. Тут Роберт вмешался, сказав, что никакого залога не будет, пока не отремонтируют стены и не привезут матрас.
— Новый матрас — само собой, — ответил Расшитые Сапоги. — И я прослежу, чтобы ту ступеньку починили.
По записям Эла я знал, что Ли арендует этот дом, но все равно ожидал, что он уйдет, не согласившись на такой грабеж. Вместо этого он вытащил из заднего кармана тощий бумажник и достал жалкую пачку купюр. Большая их часть перекочевала в протянутую руку его нового арендодателя. Роберт тем временем отошел к своему автомобилю, недовольно качая головой. Его взгляд скользнул по моему дому на противоположной стороне улицы, но не задержался ни на секунду. Действительно, чем этот дом мог его заинтересовать?
Расшитые Сапоги вновь пожал руку Ли, запрыгнул в «крайслер» и быстро уехал, оставив за собой облако пыли.
Одна из девочек, которые прыгали через скакалку, подкатила на ржавом самокате.
— Вы въезжаете в дом Розетты, мистер? — спросила она Роберта.
— Нет, он. — Роберт ткнул пальцем в сторону брата.
Она покатила к Ли и спросила человека, который собирался снести правую часть головы Джека Кеннеди, есть ли у него дети.
— У меня маленькая девочка, — ответил Ли и наклонился, упираясь руками в колени, чтобы ей не пришлось сильно задирать голову.
— Она красивая?
— Не такая красивая, как ты, и не такая большая.
— Она может прыгать через скакалку?
— Милая, она еще да-аже ходить не может.
— Тем хуже для нее. — И девочка покатила в сторону Уинскотт-роуд.
Оба брата повернулись к дому. Голоса стали глуше, но я прибавил громкость и опять смог разобрать почти все.
— Ты… не дал ей взглянуть на него, — первым заговорил Роберт. — Когда Марина его увидит, то набросится на тебя, как мухи — на свежее собачье дерьмо.
— Я… с Риной, — ответил Ли. — Но, брат, если я… от мамы и из той маленькой квартиры, я могу ее убить.
— Она может быть… но… она любит тебя. — Роберт отвернулся от дома, на несколько шагов приблизился к улице. Ли присоединился к нему, и теперь их голоса слышались отчетливо.
— Я знаю, но она ничего не может с собой поделать. На днях, когда мы с Риной этим занимались, она заорала на нас, не вставая с раскладушки. Она спит в гостиной, ты знаешь. «Полегче с этим, вы, двое, — кричит она. — Еще слишком рано для второго. Подождите, пока сможете прокормить того, который у вас есть».
— Я знаю. Наезжать она умеет.
— Она продолжает покупать вещи, брат. Говорит, что для Рины, но бросает их мне в лицо. — Ли рассмеялся и направился к «бел-эйру». На этот раз его взгляд прошелся по дому 2706. Мне потребовалась вся сила воли, чтобы застыть за портьерами. И удержать на месте миску с микрофоном.
Роберт присоединился к нему. Они привалились к багажнику, двое мужчин в чистых синих рубашках и рабочих штанах. Ли распустил узел галстука.
— Ты только послушай. Она едет
в «Леонард бразерс» и возвращается со всеми этими одежками для Рины. Вытаскивает шорты, длинные, как шаровары, только с узором «индийский огурец». «Посмотри, Рини, какие они красивые», — с сарказмом передразнил он Маргариту.— И что отвечает Рина? — Роберт уже улыбался.
— Она отвечает: «Да, mamochka, они красивые, но мне не нравятся, мне не нравятся. Я люблю такие». И показывает рукой, какую длину она любит. — Ли положил руку на бедро, дюймов на семь выше колена.
Улыбка Роберта стала шире.
— Готов спорить, мама пришла в восторг.
— Она говорит: «Марина, такие шорты для девушек, которые болтаются на улице, чтобы подцепить себе парня, а не для замужних женщин». Только не говори ей, где мы будем жить, брат. Не говори. Мы же договорились?
Роберт несколько секунд молчал. Возможно, вспоминал тот холодный день в ноябре 1960 года. Когда его мама спешила за ним по Западной Седьмой, крича: «Остановись, Роберт, не иди так быстро, я еще с тобой не закончила!» И хотя насчет этого Эл ничего не написал, я сомневался, что она закончила и с Ли. В конце концов, в Ли она души не чаяла. Любимчик семьи. Спал с ней в одной постели, пока ему не исполнилось одиннадцать. И потом она регулярно проверяла, начали ли у него расти волосы на яйцах. Вот это я как раз в записях Эла нашел. А рядом, на полях, он записал два слова, знать которые повару вроде бы не полагалось: «истерическая фиксация».
— Мы договорились, Ли, но город не такой уж большой. Она тебя найдет.
— Я ее вышвырну, если найдет. Будь уверен.
Они сели в «бел-эйр» и уехали. Табличка «СДАЕТСЯ» исчезла с поручня. Новый арендодатель Ли и Марины забрал ее с собой.
Я пошел в магазин хозяйственных товаров, купил рулон черной изоляционной ленты, обклеил ею пластмассовую миску, снаружи и изнутри. В целом, думал я, день прошел хорошо, но я ступил на тонкий лед. И знал об этом.
4
Десятого августа, около пяти пополудни, вновь появился «бел-эйр», на этот раз с небольшим деревянным прицепом. Ли и Роберту потребовалось меньше десяти минут, чтобы занести в новый дом (осторожно переступая через ступеньку крыльца, которую так и не починили) весь небогатый скарб Освальдов. Все это время Марина стояла на лужайке, заросшей росичкой, с Джун на руках, глядя на новый дом с разочарованием, понятным без перевода.
На этот раз пришли все три девочки, которые прыгали через скакалку. Две — пешком, третья — на самокате. Они пожелали взглянуть на малышку, и Марина, улыбаясь, показала им дочку.
— Как ее зовут? — спросила одна из девочек.
— Джун.
Тут они засыпали ее вопросами:
— Сколько ей лет? Она умеет говорить? Почему она не смеется? У нее есть кукла?
Марина покачала головой. Она все еще улыбалась.
— Извините, я не говорить.
Три девочки убежали, крича:
— Я не говорить! Я не говорить!
Одна из куриц, сумевших выжить на Мерседес-стрит, метнулась у них из-под ног, возмущенно закудахтав. Марина смотрела им вслед, улыбка сползала с ее лица.