11 звезд Таганки

С некоторых пор показушный гнев и редко обоснованная сердитость Высоцкого перестали меня так уж сильно волновать, да и на убыль они пошли стремительно. Старик, слава Богу, понял, что перед ним не корыстолюбивый шустряк-самоучка, пытающийся выудить из благодатной ситуации пользу. Продолжал я к нему наведываться даже и после того, как он всё ж таки одолел мою рукопись. Окруженный родственниками покойной жены, которых, похоже, откровенно недолюбливал, он как бы в пику им частенько закрывался в комнате только со мной. Много рассказывал о своей жизни и службе: «Мне погоны и карьера, сынок, кровью и потом достались. Одна война чего стоит. Сколько раз подле меня смерть впереди, сзади и сбоку стояла – этого тебе никакими словами не пересказать. А потом и развод не укрепил моего служебного положения. Не раз меня упрекали: коммунист, а жену с ребенком бросил. Идиоты, дебилы! Да я никогда с сыном не разлучался! Вместе с Евгенией Степановной мы холили его и лелеяли, на ноги поставили, вырастили, выучили. Этого даже Нинка, моя бывшая супруга, никогда не отрицала. Наоборот всегда подчеркивала, что у отца он жил как сыр в масле. И это, сынок, святая правда. Нинка бы в жизни не дала пацану того, что дали мы с Женей. В народе ведь не зря говорится: не та мамка, что родила, а та, что воспитала. И Володя это понимал, конечно, очень даже хорошо понимал. Но об этом мало теперь говорят и пишут. Как же: при живой матери они, видите ли, будут прославлять мачеху! И ты о том же своим хохлацким умишком, небось, кумекал, когда Нинке напел столько глупых дифирамбов аж на нескольких страницах».

Пытался я возражать в том смысле, что с Евгенией Степановной никогда даже не встречался, а у Нины Максимовны не раз бывал, она мне много порассказала о Володе, ни разу, при этом ни пол словом недобрым не обмолвившись о бывшем муже…

«А ты, простофиля, и уши развесил! Так почему же, в конце концов, ко мне приперся? Кру-гом через левое плечо и шуруй к Нинке. И пусть она возится с твоей дерьмовой писаниной. Ан, нет, ты хорошо понимаешь, что моё слово сейчас самое весомое и веское, если речь идёт о моём сыне. А раз так, то сиди и не вякай. И делай всё, как я говорю, тем более, что зла тебе я не желаю. Поэтому запомни: никакой наркоты, никакого распутства рядом со светлым именем сына я не допущу. На следующий день после его смерти знаешь, какой я бой выдержал. Ого-го-го! Толпы «законников», «друзей» и «доброжелателей» как шакалы на меня набросились: давайте отвезем тело в морг на вскрытие. А я им, сукам, так и сказал: только через мой труп получите труп сына! Этой сволоте тоже «жаренного» хотелось. Документально, видишь ли, намеревались подтвердить, что Володя принимал наркотики. Может быть, он пару раз там и вкололся, – отрицать не стану. Но чтобы был законченным наркоманом – с этим я никогда не соглашусь. И никаких документальных свидетельств, благодаря мне, на сей счёт в природе не существует. А кто распространяет гнусную клевету на сына, то это уже на его совести. Вот так-то, сынок!

… Эх, Володя, Володя. Не всегда мы с тобой, правда, ладили, понимали друг друга. Ругались, было дело. И это факт, что я генералом не стал именно потому, что мне не раз тыкали в морду Володиными песнями. Мол, антисоветчик, вражина, клеветник ваш сын. И до тех пор, покуда он будет заниматься подрывной деятельностью против советской страны и народа, вам генерала не видать, как собственных ушей. Вот так, открытым текстом мне много раз говорили мои начальники-суки и политработники-падлы! По их наущению и сам я не единожды беседовал с Володей на эту тему, чего уж там юлить. Ну время такое было, куда ж ты его денешь! Только вот теперь думаю: как хорошо, что не стал я нахрапом сына править под свой аршин. Ну, предположим, получил бы я те сраные лампасы и шитые звездочки на погонах. Ну и что? Ведь это же такое говно на фоне замечательного творчества сына, что даже говорить не о чём.

Нет-нет, ты это не пиши, не пиши. Это я для твоего кругозора говорю, чтобы ты понимал, почему я так строго стою на страже интересов покойного сына. Он – уже история. Пусть близкая, почти что руками её ещё потрогать можно, но это уже, сынок, история. И мы с тобой за неё несём ответственность, коль вместе хотим выпустить такую большую повесть «Босая душа»… Честное слово, мне этот заголовок очень нравится. Действительно у Володи босая, очень ранимая душа была, и я, родной отец его, не всегда это понимал, прости меня Господи, грешного…».

Сын своего времени, старший Высоцкий, увы, слишком утилитарно, одномерно, что ли понимал эту самую историю. Как и подавляющее большинство советских людей, воспитанных на советских же идеологемах, он искренне полагал, что биографии великих людей (а сына с некоторых пор железно и не без оснований считал великим) можно не только ретушировать, но и переписывать их на чистовик, без клякс и помарок, как диктант на школьную олимпиаду. А уж лакировать биографии и подавно не считал зазорным. И не видел в том ничего дурного, противоестественного. Но так, если честно, положа руку на сердце, можем ли мы ему быть теперь судьями? Лично я считаю – не можем.

… Долго ли коротко, но я всё-таки «уломал» Семёна Владимировича сочинить рецензию на «Босую душу». Вот она в первоначальном варианте: «О моём сыне сейчас написано много. Вспоминать, судить и рядить о нём стало престижным и модным делом. Не всё, что пишется о Володе равнозначно, есть много такого, что я, как отец, не могу читать без внутреннего содрогания и протеста. Чего стоит хотя бы нашумевшая книга «Владимир или Прерванный полет», где бывшая жена сына без зазрения совести утверждает, ни много, ни мало, что благодаря именно её заботам и радению мы имели такого замечательного поэта, актера и певца. Вдобавок, эта дама, походя, оскорбляет всех: родителей мужа, друзей его, Родину его, наконец, его самого. Сейчас речь о другом произведении. Принадлежит оно военному журналисту, и, отчасти, поэтому я, прослуживший в кадрах Вооруженных Сил почти три с половиной десятилетия, согласился написать предисловие. Но не только поэтому. Мне показалось, по прочтении этой вещи, что автор искренне любит и творчество Володи, и его самого.

Я не литератор и не могу давать профессиональной оценки повести. Скажу больше: сдается мне, что по строгому счету она вряд ли дотягивает до высоких литературных мерок. Но с другой стороны автор просто предлагает читателю штрихи к портрету сына, отраженные в зеркалах воспоминаний других людей, со своими пояснениями, оценками, воспоминаниями. Опять-таки, не со всеми из них я безоговорочно согласен. Однако то обстоятельство, что в целом, повесть правдиво отражает сложную жизнь моего сына для меня – несомненно. И, по-моему, это главное. Вполне допускаю, что на некоторых читателей эта повесть не произведет ожидаемого впечатления. В ней действительно нет сногсшибательных «откровений», чего-то такого, что могло бы прийтись по вкусу людям, любящим «клубничку». По мне же – так в этом и её достоинство. Потому что через замочную скважину, из-под стола, из-под кровати судьба сына уже довольно живописанная. Вместе с тем обилие собранного и осмысленного материала в этой документальной повести должно заинтересовать даже взыскательного читателя. Не сомневаюсь в этом потому, что сам узнал отсюда кое-что новое.

В заключение хочу подчеркнуть: главное, что было в жизни Володи – его разнообразное творчество. О нём, в основном, и рассказано в повести, к которой я отсылаю читателей. С.Высоцкий».

Радости моей не было предела. Тут же связался с Киевом и по телефону продиктовал Цюпе предисловие. Он тоже был доволен. Однако спустя пару дней Семён Владимирович круто изменил своё мнение и само предисловие. В новой редакции оно уже звучало так: «Судить да рядить о Володе сейчас стало модно. Прежде всего, поэтому я не даю никаким публикациям о сыне ни предисловий, ни послесловий. Не делаю исключения и для этой рукописи, хотя прочитал её и поправил. Всё, что здесь теперь написано – правда». И – подпись, которая всеми прочитывалась как С Зысоцкий (буквы «С» и «В» Семен Владимирович соединял таким замысловатым образом, что получалось «З»).

Что случилось, почему моя повесть удостоилась не полноценного, а усеченного предисловия, – выяснить мне так и не удалось, хоть я и старался. Высоцкий старший как-то угрюмо помалкивал. А я же, грешным делом, так полагаю, что тут, скорее всего, кто-то из специалистов-высоцковедов постарался. Ну да ладно, дело, как говорится, прошлое. Тем более что для редакции и этих нескольких слов Семёна Владимировича оказалось достаточно. И была моя документально-художественная повесть «Босая душа или Штрихи к портрету Владимира Высоцкого» опубликована в январском, февральском, мартовском и апрельском номерах литературно-художественного журнала «Радуга» за 1991 год. По тем, застойным, временам можно с уверенностью говорить, что успеха я добился безоговорочного. «Радуга» считалась очень авторитетным журналом не только на Украине, но и во всем Советском Союзе.

Рукописью моей Высоцкий-редактор занимался что-то около трёх месяцев. И за это время обкорнал её почти на четыре печатных листа! Правда, что никогда не самовольничал. Переписывая что-то, выбрасывая или просто меняя акценты, кипятился, ругался, но всегда, буквально по каждой измененной строке, ставил меня в известность. Ну, например, взял и выбросил приличный эпизод с тем самым дачным отоплением. «Ну, что ты, дурило, – сказал, – сыну в кореша-слуги набиваешься. До Янкловича тебе всё равно далеко, а люди подумают, что Володя хапугой был. Никто же не станет вникать в то, что ты сам со щенячьим восторгом взялся за то сраное отопление, которым Володя и не воспользовался ни разу в жизни!»

Конец ознакомительного фрагмента.