12 историй о любви

XLIV

И снова, преданный безделью, Томясь душевной пустотой, Уселся он – с похвальной целью Себе присвоить ум чужой; Отрядом книг уставил полку, Читал, читал, а всё без толку: Там скука, там обман иль бред; В том совести, в том смысла нет; На всех различные вериги; И устарела старина, И старым бредит новизна. Как женщин, он оставил книги, И полку, с пыльной их семьей, Задернул траурной тафтой.

XLV

Условий света свергнув бремя, Как он, отстав от суеты, С ним подружился я в то время. Мне нравились его черты, Мечтам невольная преданность, Неподражательная странность И резкий, охлажденный ум. Я был озлоблен, он угрюм; Страстей игру мы знали оба; Томила жизнь обоих нас; В обоих сердца жар угас; Обоих ожидала злоба Слепой Фортуны и людей На самом утре наших дней.

XLVI

Кто жил и мыслил, тот не может В душе не презирать людей; Кто чувствовал, того тревожит Призрак невозвратимых дней: Тому уж нет очарований, Того змия воспоминаний, Того раскаянье грызет. Всё это часто придает Большую прелесть разговору. Сперва Онегина язык Меня смущал; но я привык К его язвительному спору, И к шутке, с желчью пополам, И злости мрачных эпиграмм.

XLVII

Как часто летнею порою, Когда прозрачно и светло Ночное небо над Невою [354] И вод веселое стекло Не отражает лик Дианы, Воспомня прежних лет романы, Воспомня прежнюю любовь, Чувствительны, беспечны вновь, Дыханьем ночи благосклонной Безмолвно упивались мы! Как в лес зеленый из тюрьмы Перенесен колодник сонный, Так уносились мы мечтой К началу жизни молодой.

354

Читатели помнят прелестное описание петербургской ночи в идиллии Гнедича: // Вот ночь; но меркнут златистые полосы облак. // Без звезд и без месяца вся озаряется дальность. // На взморье далеком сребристые видны ветрила // Чуть видных судов, как по синему небу плывущих. // Сияньем бессумрачным небо ночное сияет, // И пурпур заката сливается с златом востока: // Как будто денница за вечером следом выводит // Румяное утро. – Была то година златая. // Как летние дни похищают владычество ночи; // Как взор иноземца на северном небе пленяет // Сиянье волшебное тени и сладкого света, // Каким никогда не украшено небо полудня; // Та ясность, подобная прелестям северной девы, // Которой глаза голубые и алые щеки // Едва оттеняются русыми локон волнами. // Тогда над Невой и над пышным Петрополем видят // Без сумрака вечер и быстрые ночи без тени; // Тогда Филомела полночные песни лишь кончит // И песни заводит, приветствуя день восходящий. // Но поздно; повеяла свежесть на невские тундры; // Роса опустилась; ……………………… // Вот полночь: шумевшая вечером тысячью весел, // Нева не колыхнет; разъехались гости градские; // Ни гласа на бреге, ни зыби на влаге, все тихо; // Лишь изредка гул от мостов пробежит над водою; // Лишь крик протяженный из дальней промчится // деревни, // Где в ночь окликается ратная стража со стражей. // Все спит. ………………………

XLVIII

С душою, полной сожалений, И опершися на гранит, Стоял задумчиво Евгений, Как описал себя пиит [355] . Всё было тихо; лишь ночные Перекликались часовые; Да дрожек отдаленный стук С Мильонной [356] раздавался вдруг; Лишь лодка, веслами махая, Плыла по дремлющей реке: И нас пленяли вдалеке Рожок и песня удалая… Но слаще, средь ночных забав, Напев Торкватовых октав! [357]

355

Въявь богиню благосклонну // Зрит восторженный пиит, // Что проводит ночь бессону, // Опершися на гранит. // (Муравьев. Богине Невы)

356

Мильонная – название улицы в Санкт-Петербурге.

357

Торкватовые октавы 

– стихи итальянского поэта эпохи Возрождения Торквато Тассо (1544–1595).

XLIX

Адриатические волны, О Брента! нет, увижу вас И, вдохновенья снова полный, Услышу ваш волшебный глас! Он свят для внуков Аполлона; По гордой лире Альбиона [358] Он мне знаком, он мне родной. Ночей Италии златой Я негой наслажусь на воле С венецианкою младой, То говорливой, то немой, Плывя в таинственной гондоле; С ней обретут уста мои Язык Петрарки и любви.

358

Гордой лирой Альбиона А. С. Пушкин называет творчество английского поэта Байрона.

L

Придет ли час моей свободы? Пора, пора! – взываю к ней; Брожу над морем [359] , жду погоды, Маню ветрила кораблей. Под ризой бурь, с волнами споря, По вольному распутью моря Когда ж начну я вольный бег? Пора покинуть скучный брег Мне неприязненной стихии, И средь полуденных зыбей, Под небом Африки моей [360] , Вздыхать о сумрачной России, Где я страдал, где я любил, Где сердце я похоронил.

359

Писано в Одессе.

360

См. первое издание Евгения Онегина.

LI

Онегин был готов со мною Увидеть чуждые страны; Но скоро были мы судьбою На долгий срок разведены. Отец его тогда скончался. Перед Онегиным собрался Заимодавцев жадный полк. У каждого свой ум и толк: Евгений, тяжбы ненавидя, Довольный жребием своим, Наследство предоставил им, Большой потери в том не видя Иль предузнав издалека Кончину дяди старика.

LII

Вдруг получил он в самом деле От управителя доклад, Что дядя при смерти в постеле И с ним проститься был бы рад. Прочтя печальное посланье, Евгений тотчас на свиданье Стремглав по почте поскакал И уж заранее зевал, Приготовляясь, денег ради, На вздохи, скуку и обман (И тем я начал мой роман); Но, прилетев в деревню дяди, Его нашел уж на столе, Как дань, готовую земле.

LIII

Нашел он полон двор услуги; К покойнику со всех сторон Съезжались недруги и други, Охотники до похорон. Покойника похоронили. Попы и гости ели, пили И после важно разошлись, Как будто делом занялись. Вот наш Онегин – сельский житель, Заводов, вод, лесов, земель Хозяин полный, а досель Порядка враг и расточитель, И очень рад, что прежний путь Переменил на что-нибудь.

LIV

Два дня ему казались новы Уединенные поля, Прохлада сумрачной дубровы, Журчанье тихого ручья; На третий роща, холм и поле Его не занимали боле; Потом уж наводили сон; Потом увидел ясно он, Что и в деревне скука та же, Хоть нет ни улиц, ни дворцов, Ни карт, ни балов, ни стихов. Хандра ждала его на страже, И бегала за ним она, Как тень иль верная жена.