12 лет рабства. Реальная история предательства, похищения и силы духа
Шрифт:
После некоторого дальнейшего изучения и беседы, касавшейся цен, он наконец предложил тысячу долларов за меня, девятьсот за Гарри и семьсот за Элизу. То ли оспа снизила нашу цену, то ли была иная причина, по которой Фриман согласился скинуть пять сотен долларов с той цены, которую вначале просил за меня, – этого я не знаю. Во всяком случае, после краткого напряженного размышления он объявил, что принимает предложение.
Как только Элиза услышала это, вновь начались ее мучения. К тому времени она исхудала, и глаза ее запали от болезни и горя. Для меня было бы облегчением, если бы я мог обойти молчанием последовавшую далее сцену. Она вызывает воспоминания более скорбные и трагические, чем способен описать человеческий язык. Видывал я матерей, которые в последний раз целовали лица своих мертвых отпрысков; видывал я, как они сопровождали своих детей в могилу, когда земля сыпалась с глухим стуком на их гробы, скрывая возлюбленных чад от материнских глаз навсегда; но никогда не видел я такого выражения сильнейшей, безмерной и безбрежной скорби, как
– Смилуйтесь, смилуйтесь, хозяин, – плакала она, упав на колени. – Пожалуйста, хозяин, купите Эмили. Я никак не смогу работать, если ее у меня заберут: я умру.
Фриман снова перебил ее, но она, не обращая на него внимания, продолжала молить от всей души, рассказывая, как у нее забрали Рэндалла (она его больше никогда не увидит, и теперь будет очень плохо – о Боже! очень плохо), слишком жестоко отбирать у нее и Эмили – ее гордость, ее единственное сокровище, ведь она не сможет выжить без своей матери, она еще так мала.
Наконец, после долгих просьб, покупатель Элизы выступил вперед, по всей видимости впечатленный ее горем, сказал Фриману, что купит Эмили, и спросил, какова ее цена.
– Какова ее цена? Купите ее? – переспросил в ответ Теофилус Фриман. И, тут же ответив на свой собственный вопрос, добавил: – Я не стану ее продавать. Она не продается.
Тот человек заметил, что ему не нужна столь юная рабыня – ему она не принесет никакой выгоды, – но поскольку мать так ее любит, он готов уплатить разумную цену за девочку. Но к этому человечному предложению Фриман оставался совершенно глух. Он не продаст девчонку вообще ни за какую цену. На ней можно сделать кучи и горы денег, сказал он, когда она подрастет и будет на несколько лет постарше. В Новом Орлеане найдется достаточно мужчин, которые заплатят и пять тысяч долларов за такую красавицу, за такую сладкую штучку, в которую превратится Эмили. Нет-нет, сейчас он ее не продаст. Она красавица, картинка, куколка благородных кровей – не то что ваши толстогубые, собирающие хлопок ниггеры с вытянутыми головами, похожими на пули – будь он проклят, если она такая.
Когда Элиза услышала о решимости Фримана не расставаться с Эмили, она совершенно обезумела.
– Я не пойду без нее. Они не заберут ее у меня! – вопила она, и крики ее смешивались с громким и разъяренным голосом Фримана, велевшего ей замолчать.
Тем временем мы с Гарри вышли во двор и, вернувшись с нашими одеялами, ждали у передней двери, готовые идти. Наш покупатель стоял подле нас, глядя на Элизу с выражением, которое явно указывало на его сожаление из-за того, что ему пришлось купить ее ценой такого неистового горя. Мы ожидали еще некоторое время, пока наконец Фриман, потеряв терпение, не выхватил Эмили из рук матери, несмотря на то, что они цеплялись друг за друга изо всех сил.
– Не покидай меня, мама, не покидай меня, – кричала девочка, пока ее мать грубо выталкивали вон. – Не уходи, вернись, мама, – продолжала кричать малышка, умоляюще простирая свои крохотные ручонки. Но плакала она напрасно. Нас торопливо вывели за дверь и на улицу. Мы продолжали слышать ее призывы к матери – «вернись, не покидай меня, вернись, мама» – пока ее детский голосок становился слабее, потом еще слабее, постепенно замирал вдали и, наконец, совсем пропал.
Разлучение Элизы с ее вторым ребенком
Больше никогда Элиза не видела ни Эмили, ни Рэндалла. Однако и днем, и ночью она думала о них. На хлопковых полях, в хижине, везде и всегда она говорила только о них – а часто и с ними, как будто они были рядом. Только погрузившись в эту иллюзию или в сон, обретала она миг утешения.
Как и было сказано, она не была обычной рабыней. К большой доле природного ума, коим она обладала, прибавились обширные знания и сведения о множестве предметов. Она наслаждалась такими возможностями, какие редко бывают дозволены кому-то из ее угнетенного класса. Она была возвышена до сфер иной жизни. Свобода – свобода для нее самой и ее отпрысков – много лет была ее облачком в жаркий день, ее столпом огненным по ночам. В своем паломничестве через запустение неволи, устремив взор к этому возбуждавшему надежду маяку, она со временем взобралась «на вершину Фасги» и узрела «землю обетованную» [24] . И вот в один нежданный миг разочарование и отчаяние сокрушили ее всю. Чудесное видение свободы скрылось из виду, когда ее повели обратно в неволю. Ныне «горько плачет она ночью, и слезы ее на ланитах ее. Нет у нее утешителя из всех любивших ее;
все друзья ее изменили ей, сделались врагами ей» [25] .24
Библейское выражение; напр. Второзаконие, 34:1: «И взошел Моисей с равнин Моавитских на гору Нево, на вершину Фасги, что против Иерихона, и показал ему Господь всю землю Галаад до самого Дана». – Прим. перев.
25
Видоизмененная цитата из Плача Иеремии, 1:2. – Прим. перев.
Глава VII
Пароход «Рудольф» – Отплытие из Нового Орлеана – Уильям Форд – Прибытие в Александрию, что на Ред-Ривер – Решения – «Великие Сосновые Леса» – Дикий скот – Летняя резиденция Мартина – Техасская дорога – Прибытие в поместье хозяина Форда – Роза – Госпожа Форд – Салли и ее дети – Повар Джон – Уолтер, Сэм и Энтони – Лесозаготовки на Индейском ручье – Дни субботние – Обращение Сэма к Богу – Выгоды доброты – Сплав леса – Адам Тайдем, небольшого росточка белый – Каскалла и его племя – Индейские танцы – Джон Тайбитс – Приближение бури
Покинув новоорлеанский невольничий загон, мы с Гарри последовали за нашим новым хозяином на улицу, а Элизу, которая плакала и то и дело оборачивалась назад, Фриман и его подручные тащили за нами силой, пока мы не оказались на борту парохода «Рудольф», стоявшего тогда у причала. Не прошло и получаса, как мы уже быстро поднимались вверх по Миссисипи, направляясь в какое-то место на реке Ред-Ривер. На борту, помимо нас, было немало невольников, только что купленных на новоорлеанском рынке. Помнится, что некий мистер Келсо – по слухам, известный и богатый плантатор – вез целую толпу рабынь.
Имя нашего хозяина было Уильям Форд. Он обитал тогда в имении «Великие Сосновые Леса», в приходе Авойель, расположенном на правом берегу Ред-Ривер, в самом сердце Луизианы. Ныне он – баптистский проповедник. Во всем приходе Авойель, в особенности на обоих берегах Байю-Бёф [26] , где его знают лучше всего, сограждане отзываются о нем как о достойном служителе Божием. Однако в умах многих северян мысль о том, что человек способен держать своих ближних в рабстве и заниматься торговлей людьми, возможно, совершенно не вяжется с представлениями о нравственной и религиозной жизни. Исходя из описаний личностей вроде Берча, Фримана и им подобных, которые упомянуты здесь далее, люди презирают и предают проклятиям весь класс рабовладельцев без разбору. Но я был некоторое время его невольником и имел возможность хорошо узнать его характер и наклонности, и потому отдаю дань справедливости, когда говорю, что, на мой взгляд, никогда не существовало на свете более доброго, благородного, искреннего христианина, чем Уильям Форд.
26
Слово «байю» (видоизмененное франц.) обозначает проток или старицу; рукав в дельте реки с медленным течением.
Действительно, влияния и знакомства, которыми он был окружен, делали его слепым к изначальной несправедливости, лежащей в основе всей системы рабства. Он никогда не сомневался в нравственном праве одного человека держать другого в подчинении. Глядя сквозь те же шоры, что и его предки, он видел вещи в том же свете. Будь он воспитан при других обстоятельствах и под иными влияниями, его представления, несомненно, были бы иными. Тем не менее он был образцовым хозяином, справедливым соответственно мере его понимания, и счастлив был тот раб, который попадал к нему в собственность. Будь все люди таковы, каков он, рабство лишилось бы более чем половины своей горечи.
Два дня и три ночи пробыли мы на борту парохода «Рудольф», и в это время ничего не происходило особенно интересного. Теперь меня звали Платтом – именем, придуманным Берчем, и оно закрепилось за мной на весь период моего рабства. Элиза была продана под именем Дрейди. Так ее определили в купчей Форда, и теперь это имя было внесено в списки в конторе мирового судьи в Новом Орлеане.
Все время нашего пути я непрестанно размышлял о своем положении и держал с собою совет, какой наилучший курс избрать, дабы приблизить в результате мой побег. Порою – не только на пароходе, но и впоследствии – я почти уже готов был полностью раскрыть Форду факты моей истории. Теперь я склоняюсь к тому мнению, что это пошло бы мне на пользу. Я даже часто рассматривал такой шаг, но из страха потерпеть неудачу так к нему и не прибегнул, пока расходы по моей перевозке и денежные затруднения Форда не сделали подобный шаг уже явно небезопасным. Впоследствии, находясь во власти других хозяев, не похожих на Уильяма Форда, я уяснил, что малейшее обнаружение моей истинной сути мгновенно погрузит меня в еще более безнадежные глубины рабства. Я был слишком дорогим невольником, чтобы меня терять, и прекрасно сознавал, что меня увезут еще дальше, в какую-нибудь глушь, например за техасскую границу, и там продадут. От меня избавятся так, как вор избавляется от украденной лошади, если раздастся хоть шепоток о моем праве на свободу. Поэтому я решился запереть покрепче эту тайну в своем сердце – никогда ни словом, ни звуком не обмолвиться о том, кем или чем я был, доверив мое избавление Провидению и собственной сообразительности.