12 новогодних чудес

— Нет, Кирилл, откройте другое, ближе ко мне, пожалуйста.

Свежий приток воздуха был воистину спасительным для Лизы. Она привстала, освободила юбку и выпрямилась в полный рост. По сравнению со стоявшими перед ней молодыми людьми, она ощущала себя маленькой. Как раз по этой причине она добавила нарочитой строгости в тоне, что нередко порядком смешило и Кирилла, и Антона:

— Спасибо за приглашение, но статус преподавателя не позволяет мне проводить внеучебное время вместе со студентами, — отчеканила Лиза. Ребята прыснули.

— А то, что Орловский тоже туда собрался, вас не переубедит?

Лизавета Павловна возмутилась:

— Для вас он, господа, Дмитрий Константинович! Заведующий кафедрой, смею напомнить.

Антон выставил вперёд ладони в миротворческом жесте:

— Конечно, конечно. Дмитрия Константиновича мы очень уважаем, хоть он иногда… а, впрочем, неважно.

По молочному лицу преподавательницы пробежала тень. Она не терпела, когда кто-то критиковал заведующего кафедрой философии. Орловский, по её мнению, был человеком умнейшим, вежливым и учтивым. Его одежда всегда была безупречно опрятной и выглаженной. Вот только несколько архаичная речь, склонность к ностальгии да манера затевать громкие споры со студентами, навлекли на него репутацию слегка чудаковатого профессора. Лизу это нисколько не смущало. Дмитрий Константинович был одинок, а одиночество порой накладывает отпечаток. Она задумалась. «А, может, пойти? Дмитрия Константиновича редко застанешь у себя в кабинете, вопросов к нему скопилось порядочно…». Лиза сдалась, прекрасно понимая, что она всего лишь на всего уговаривает себя в том, что решила ещё при одном упоминании о профессоре.

— Хорошо, но с одним условием. — Преподавательница поочерёдно указала на них пальцем.

— Вы не будете провоцировать Дмитрия Константиновича и не станете докучать остальным. Поберегите свои шуточки до следующего года, — предупредила она. Кирилл с Антоном переглянулись. Балашов, хитро прищурившись, уточнил:

— А вам докучать, значит, можно?

Лизавета Павловна чуть не хлопнула ладонью по столу.

— Балашов!

Тот вновь выставил ладони перед собой.

— Ладно, ладно. Последняя шутка, обещаю.

Лиза кивнула и отвернувшись от них, вновь сосредоточилась на рефератах, давая понять, что на этом дискуссия окончена. До ушей преподавательницы лишь донеслось как Антон шепнул приятелю:

— Последняя, которую она услышит.

Лизавета Павловна напоследок громко пригрозила:

— Балашов, слух у меня отличный!

Под общий хохот друзья удалились в коридор, осторожно притворив за собой дверь. Они уже не услышали, как Лиза издала тихий смешок.

Стук невысоких каблуков Лизы гулко раздавался в коридоре. За окнами университета стемнело, и снег на улице заискрился в льющемся на него свете фонарей. Опустевшие стены кафедры наполнились тишиной и темнотой, лишь дверь кабинета Орловского была приоткрыта, освещая конец коридора, будто маяк. Словно мотылёк, летящий к смертельному огню, Лиза шла к заветной двери с золотой табличкой, гласившей: «Орловский Дмитрий Константинович, д-р. филос. наук, профессор». Приблизившись, она услышала знакомое покашливание и шелест переворачиваемых страниц. Лиза робко постучалась. Орловский заметил мелькнувшую в проёме златовласую голову.

— Лизонька, входите!

На их кафедре звать преподавателей по имени было недопустимо: Орловский сам завёл такие порядки. Но ввиду отсутствия других сотрудников и студентов, он не смог себе отказать в удовольствии обратиться к бывшей аспирантке лишь по имени. Лиза, смущённо улыбаясь и одёргивая рукава свитера, вошла в захламлённый кабинет. Чтобы сесть, ей пришлось спросить разрешения передвинуть лежащие на стуле папки.

— Вы домой не торопитесь, Дмитрий Константинович? — Лиза с любопытством посмотрела на обложку книги, которую с упоением читал профессор: «Е.П. Блаватская — Разоблаченная Изида, том первый».

— Зачитался я что-то, на удивление проникся трудами Елены Петровны, — Орловский отложил томик и поправил на носу очки в тонкой металлической оправе. Его отросшие, русого цвета волосы посеребрило время, лоб пересекали заломы, а вокруг глаз разлетелись сеточкой морщины, напоминавшие паутинку трещин на иссушенном песке. Лиза с трепетом разглядывала каждую чёрточку лица Дмитрия Константиновича, словно хотела потом нарисовать по памяти его портрет.

— Давно вы увлеклись теософией? — тонкая бровь преподавательницы изогнулась в дугу, выразив недоверие. Орловский вздохнул, его голос прозвучал теплом домашнего пледа, в который хочется завернуться холодным зимнем вечером:

— Лизонька… я хоть и прожил не мало, уж пятьдесят лет…

— Сорок девять. И совсем это не много, считайте, что в наше время пятьдесят — новые тридцать, — перебила профессора Лиза. «Тоже мне, старик», — мысль пронзила уколом недовольства её разум. Он хоть и выглядел старше своих лет, глаза его сияли яркой зеленью, а порой и вовсе в них загорался огонёк мальчишеского озорства. Орловский неопределённо кашлянул, его бледные впалые щёки слегка порозовели.

— Мы с вами не о моих прожитых годах речь вели, — заметил Дмитрий Константинович и сделал вдох, чтобы начать долгое обсуждение его мотивов окунуться, как он сам говаривал, в мир «божественной философии».

— Как раз о них и толковали. Простите, что вновь прерываю ваши рассуждения, хоть и сама спросила, но вас приглашали на вечеринку, организованную студенческим советом? — Лиза неосознанно слегка подалась вперёд. Орловский кивнул:

— На бал двоечников и прогульщиков? Разумеется, они каждый год зовут преподавателей на подобное мероприятие, в надежде на их приподнятое настроение. А там под бокал игристого, которое ни в коем случае нельзя употреблять в нашем священном вузе, они подсунут повеселевшему преподавателю зачётку… — Дмитрий Константинович хмыкнул, — помнится, как-то раз староста роман закрутила с одним математиком, а позже, подумав головой, решила переключиться на ровесников. Тот возьми и рассердись: влепил отличнице неуд, мол пусть побегает за ним. На балу она ему ведомость подсунуть умудрилась, поклявшись, что вернётся к нему. И вот на следующий день горе-Ромео вызывает к себе декан. Отличница пакость не простила и написала весьма подробную жалобу. — Орловский внимательно посмотрел на замеревшую Лизу. Снисходительно улыбнувшись, он продолжил:

— После увольнения математика, должность стала проклятой. Никто из новоприбывших не задерживался на ней больше полугода. А потом студенты стали недовольны частой сменой преподавателей, незачёты у них, видите ли, только по этой причине. Плохому танцору ноги мешают, — покачал головой профессор. Лиза удручённо молчала. Её розовые мечты таяли утренним туманом, оставляя ей горькое чувство поражения. Идея пригласить Орловского на вечеринку, побеседовать с ним о немецкой философии, с жаром обсудив современные течения, а после «бала» попросить проводить её до дома, казалась простой и выполнимой. Но явное осуждение профессором подобных отношений вернуло Лизу с небес на землю. На сухую, безжизненную землю, где от тоски ей хотелось выть волком. Они с Дмитрием Константиновичем могли иногда позволить себе выпить вместе чаю на кафедре, но вне стен университета профессор общение не поддерживал.

— Мне Балашов поведал сегодня о вашем намерении пойти на это мероприятие, — отметая доводы разума, упрямо добивалась своего Лиза. Орловский отпираться не стал.

— Так я ему и говорил, что есть вероятность, моего появления там. Правда, вероятность таковой и останется.

Профессор потянулся за портфелем, куда он несколькими секундами позже спрятал «Разоблачённую Изиду». Лиза понимала: это фиаско. Суд вынес приговор. В голове преподавательницы завертелись точно шестерёнки мысли, и она неожиданно для себя самой выпалила:

— А вы ёлку поставили?

Орловский изумлённо захлопал ресницами.

— Даже не покупал.

С самоубийственной отвагой Лиза решилась на отчаянную попытку разрушить, выставленные профессором, границы:

— Я тоже. Здесь ёлочный базар неподалёку, утром проходила мимо и увидела, что пяток елей ещё остались. Пойдёмте вместе выберем зелёных красавиц? Всё-таки последний рабочий день. — Она закусила губу. Вздохнув, Дмитрий Константинович, вновь озадаченно поглядел на Лизу. Крепость пала.