12 ступенек на эшафот

Образ мыслей ОКХ и добросовестность генерального штаба были известны мне даже лучше, чем Гитлеру, поэтому я нисколько не усомнился в справедливости его слов. Я верил фюреру и, принимая желаемое за действительное, считал, что война действительно не входит в его планы.

Тем временем под контролем генерального штаба сухопутных войск в ускоренном темпе продолжалось возведение укреплений «Западного вала»: к строительным работам были привлечены государственные инженерно—конструкторские компании, «организация Тодта» и вся имперская служба труда. Кроме того, на строительство фортификационных сооружений были переброшены и несколько дивизий регулярной армии, которые использовались, прежде всего, на земляных работах, установке заграждений из колючей проволоки (надолб, противотанковых «ежей» и т. п.) и обустройстве долговременных огневых узлов.

Само собой разумеется, что инспекционная поездка фюрера на линию «Западного вала», во время которой его сопровождал и я, в августе 1939 г. преследовала в первую очередь пропагандистские цели. Незадолго до отъезда я представил ему подробнейшее донесение о состоянии строительных работ с обозначенными на карте фортами, узлами и т. п. Фюрер изучил материалы самым скрупулезным образом и впоследствии поражал не только военных и гражданских производителей работ, но и меня доскональным знанием местоположения едва ли не каждого дота и стрелковой ячейки на всем протяжении «Западного вала».

Летом 1939 г. я считал своим гражданским и служебным долгом довести до сведения Гитлера обеспокоенность и озабоченность генералитета и генерального штаба в связи с угрозой новой европейской войны. Я разделял тревогу многих высокопоставленных офицеров, но вовсе не потому, что во мне свежи были воспоминания о тяжелых поражениях прошлой войны или я сомневался в боеспособности немецких вооруженных сил, — в перспективе замаячила смертельная для Германии угроза войны на два фронта. Я считал, что просто обязан сказать об этом фюреру, хотя и отдавал себе отчет в том, что это ни в коем случае не улучшит его отношения к генералам.

В начале августа Гитлер решил провести в Бергхофе нечто вроде «военного совета» начальников штабов военных округов и групп армий без приглашения главнокомандующих составными частями вермахта и родами войск. Я наблюдал за развитием событий со стороны и в глубине души уже смирился с тем, что результат окажется самым плачевным. Генерал фон Витерсгейм, начальник штаба 2 военного округа, оказался единственным, кто попросил слова после выступления Гитлера, однако в его оскорбительно—корректном выступлении прозвучало столько иронии и самомнения, что не оставалось и тени сомнения: штабное сословие опустило забрала и ощетинилось копьями, как древнегреческая фаланга! Гитлер впоследствии никогда не упоминал при мне о совещании в Бергхофе, а он бы не преминул сделать это, если бы остался удовлетворен итогами «военного совета». Очевидно другое: этот эпизод еще больше укрепил его в негативном отношении к «генштабовской касте».

Тем удивительнее для меня было услышать его обращение к командирам Восточного фронта 22.8.1939 в Бергхофе. Гитлер всегда был мастером перевоплощения и выдающимся оратором, умело чувствовавшим настроение аудитории и с одинаковым успехом выступавшим в заводских цехах и фешенебельных салонах, однако эту речь я бы назвал его психологическим шедевром. Он со всей определенностью извлек урок из ошибочной попытки склонить на свою сторону генштабистов за спиной их командующих и предстал перед последними в совершенно новой ипостаси реального политика, государственного деятеля и «заботливого отца» армии. Впрочем, были и другие оценки этой речи, например цитируемые на процессе высказывания адмирала флота и главнокомандующего кригсмарине в Норвегии Германа Бема.

24 августа 1939 г. Адольф Гитлер вернулся в Берлин. Нападение на Польшу должно было состояться 26.08. События последней мирной недели и обстановка в рейхсканцелярии вплоть до 3.09.1939 стали достоянием европейской и даже всемирной истории, когда—нибудь историки и исследователи дадут справедливую оценку драматическим хитросплетениям причин, поводов, амбиций и злой воли, приведших к развязыванию мировой бойни; к сожалению, у меня не сохранились дневниковые записи и документы, поэтому могу внести лишь посильный вклад в историческую хронологию тех бурных дней…

В первой половине дня 24 августа (1939) — не 25.8, как утверждает фон Риббентроп — Гитлер вызвал меня в рейхсканцелярию. Бернардо Аттолико, итальянский посланник в Берлине, только что передал ему личное послание Муссолини, и фюрер зачитал мне несколько абзацев. Это был ответ главы итальянского правительства на отправленное из Бергхофа строго доверительное письмо фюрера, в котором тот сообщал дуче о намерении жесткого ответа Польше и ее европейским союзникам в случае их вооруженного противодействия при урегулировании данцигских проблем. В письме Гитлер умышленно перенес дату предполагаемого вторжения на более поздний срок. По его словам, на то имелись достаточно веские причины. Фюрер считал, что трудами «абсолютно надежного и преданного» германского дипломатического корпуса содержание всех его конфиденциальных посланий становится незамедлительно известно Лондону. Письмо было тонким стратегическим ходом с многоуровневым подтекстом: с одной стороны, фюрер демонстрировал всю серьезность своих намерений, с другой — дезинформировал поляков и британцев о начале операции. Кроме того, Польша получала последнее предупреждение, Англия провоцировалась на вооруженную интервенцию, а Италия подстегивалась к выступлению на стороне рейха…

Ответ Муссолини стал первым разочарованием фюрера в его многоходовой политической комбинации. Адольф Гитлер предполагал, что верная союзническим обязательствам Италия безоговорочно выступит на стороне Германии, как в свое время поступил он сам, и, руководствуясь «нерушимой верностью нибелунгов», поддержал Италию во время абиссинского конфликта. Муссолини сообщал, что итальянский король не считает военный конфликт с Польшей ситуацией, обязывающей Италию выступить на стороне Германии, и запретил ему проводить мобилизацию. Своей властью он не в состоянии отменять королевские эдикты, кроме того, в настоящий момент Италия не готова к войне — не хватает техники, оружия, амуниции; он располагает достаточными производственными мощностями, но катастрофически не хватает стратегического сырья; вот если бы Германия помогла медью, марганцем, сталью… он бы мог попытаться убедить короля пересмотреть свое отношение к участию в войне…

Прочитав до конца бесконечный перечень «итальянских потребностей», Гитлер заявил, что вызвал меня для того, чтобы узнать, можем ли мы гарантировать поставки стратегического сырья в Италию. По его предложению Аттолико уже отправил запрос в Рим — в настоящий момент выясняется минимальная потребность итальянской военной промышленности в стратегических материалах и номенклатура сырьевых поставок.

Потом наступило отрезвление. Гитлер крайне болезненно пережил отступничество «верного дуче»:

«Теперь я убедился в том, что англичане были прекрасно осведомлены о предполагаемом демарше Муссолини. В противном случае они бы уже давно заняли более жесткую позицию и поддержали поляков. Увы, результаты прямо противоположны моим ожиданиям…»

Гитлер был потрясен, но старался держать себя в руках. Он предположил, что Великобритания напрямую увязывает вопрос выступления на стороне Польши с позицией итальянцев. Я отправился в военное министерство для консультаций с генералом Томасом по поводу наличия стратегического сырья и возможности скорейшей отправки первой партии итальянцам.

Во второй половине дня последовал новый вызов в рейхсканцелярию. Гитлер пребывал в еще более взвинченном состоянии, чем во время моего утреннего визита.

Я едва успел переступить порог кабинета, как фюрер разразился длинной тирадой. Он только что получил срочную депешу пресс—секретаря министерства пропаганды Дитриха, из которой следует, что Англия уже сегодня намеревается подписать пакт о взаимной помощи с Польшей. Подтверждения из министерства иностранных дел еще не поступало, но дипломаты всегда работают медленнее телеграфных агентств, поэтому он не сомневается в достоверности депеши. Необходимо немедленно приостановить выдвижение войск — ему нужно выиграть время для новых переговоров, хотя на Италию полагаться решительно нельзя.