12 великих античных философов
Шрифт:
[471]
670 [472] Кроме того, коль душа обладает бессмертной природой
И поселяется в нас, при рождении в тело внедряясь,
То почему же тогда мы не помним о жизни прошедшей,
Не сохраняем следов совершившихся раньше событий?
Ибо, коль духа могла измениться столь сильно способность,
Что совершенно о всём миновавшем утратил он память,
Это, как думаю я, отличается мало от смерти.
И потому мы должны убедиться, что бывшие души
Сгибли, а та, что теперь существует, теперь и родилась.
Кроме того, коль уже в совершенно готовое тело
680 К нам бы вселялись всегда способности духа живые,
С нашим рожденьем на свет и вступлением нá берег жизни,
То не могла бы душа в совокупности с членами тела,
В самой крови находясь, развиваться всё дальше, как видно,
Но как бы в клетке тогда самобытно жила одиноко,
Тело же всё-таки быть продолжало б исполненным чувства,
А потому, повторю, невозможно считать, что рожденья
Души не знают совсем и свободны от смерти законов.
Ибо представить нельзя, что так крепко вплетались бы души
В ваши тела, коли в них извне бы они проникали,
690 И очевидность гласит, что бывает совсем по-другому:
Ибо связуется так с сухожильями, жилами, мясом,
Да и с костями душа, что зубам даже свойственно чувство,
Как указует на то их боль от воды ли холодной
Иль от песчинки, на зуб при жеваньи попавшей из хлеба.
Если ж в сплетеньи таком находятся души с телами,
То и распутаться им невредимо и выйти свободно,
Видно, нельзя изо всех сухожилий, костей и суставов.
Если ж подумаешь ты, что, извне проникая нам в тело,
Обыкновенно душа растекается всюду по членам,
700 То тем скорее она, растворённая в теле, исчезнет.
Ведь разрушается всё, растекаясь, а следственно – гибнет.
Ибо душа, расчленяясь, по скважинам тела проходит.
Как наша пища, везде расходясь по суставам и членам,
По разложеньи своём образует иную природу,
Так же и дух и душа, сколь бы целыми в новое тело
Ни проходили, должны они там распускаться, в то время
Как через скважины все проникают в суставы частицы,
Производящие ту наличную духа природу,
Что управляет теперь нашим телом, рождённая раньше
710 Тою душой, что уже, разойдясь по суставам, погибла,
А потому ни рождения дня, очевидно, не может
Быть лишённой душа по природе своей, ни кончины.
Кроме того, семена остаются ль души в бездыханном
Теле иль нет? Коли там пребывают они, оставаясь,
То мы не вправе тогда почитать за бессмертную душу,
Раз при уходе своём она теряет какую-то убыль,
Если ж бежит она вон, целиком сохраняясь и в теле
Вовсе частей никаких от себя не оставив, – откуда,
Гнить начиная, червей испускают смердящие трупы?
720 Да и откуда же тут такою несметною кучей
В теле распухшем кишеть бескостным, бескровным созданьям?
Если же думаешь ты, что, извне проникая, способны
Души внедряться в червей, по отдельности в каждое тело,
И не размыслил о том, почему же сбираются вместе
Души несметные там, откуда одна удалилась,
Вот что тебе обсудить и обдумать, однако, придётся:
Надо ль признать, наконец, что охотятся души за каждым
Семенем этих червей, для себя обиталища строя,
Или внедряются к ним в совершенно готовое тело?
730 Но для чего же им так поступать и зачем утруждаться
Этим, сказать мудрено: раз они улетели из тела,
Их не тревожат уже ни болезни, ни голод, ни холод;
Тело ведь больше всего ото всех этих недугов страждет,
И подвергается дух в сочетаньи с ним множеству бедствий.
Но, даже если для душ и полезно создание тела,
Чтобы вселиться в него, то не видно, как сделать им это.
Стало быть, членов и тел никогда себе души не строят.
Но и внедриться душе в совершенно готовое тело
Также нельзя, ибо с ним невозможно ей будет связаться,
740 И в сочетаньи таком не проявится общего чувства.
Не оттого ль, наконец, присуща свирепая лютость
Львиной семье, и лисе – коварство, а прыткость оленям
Передана от отцов, и в отцовском дрожат они страхе,
Не оттого ли и все остальные подобные свойства
Всем врождены и живут от младенчества в теле и в нраве,
Что возрастает во всех семенах и семействах отдельных
С телом совместно и дух, одинаково с ним развиваясь?
Если ж была бы душа бессмертна и вечно меняла б
Тело на тело, то нрав у животных тогда бы мешался:
750 Часто бежали бы прочь, нападенья пугаясь рогатых
Ланей, гирканские псы [473] , трепетал бы в воздушных высотах
Сокол парящий и вдаль улетал бы, завидя голубку,
Ум оставлял бы людей, разумели бы дикие звери,
Ибо, когда говорят, что бессмертна душа, но меняться
Может, сменяя тела, то такое суждение ложно.
Ведь разрушается всё, что меняется, следственно – гибнет.
Части ж души и смещаются тут и выходят из строя,
А потому разрушаться должны они также во членах
И, наконец, погибать целиком одновременно с телом.
760 Если же скажут, что души людей возвращаются вечно
Снова в людские тела, почему же, спрошу я, из умных
Можно им глупыми стать, почему неразумны младенцы
И жеребёнок не так понятлив, как взрослые кони?
«Да потому, – говорят, – что становится в немощном теле
Немощен ум». Но
Смертность души, раз она изменяется в теле так сильно,
Что совершенно и жизнь и начальное чувство теряет,
Да и каким же путём одинаково с телом возможно
770 Было б, окрепнув, достичь желанного жизни расцвета
Силе духовной, не быв от рождения связанной с телом?
Что ж она вырваться вон из дряхлеющих членов стремится?
Иль она в теле гнилом опасается быть заключённой
И погребённою быть под обломками храмины ветхой
При разрушеньи её? Но опасностей нет для бессмертных!
И не смешно ль, наконец, что стоят при соитьях любовных
И при рожденьи зверей [474] в нетерпении души на страже:
Смертного тела они, бессмертные, ждут не дождутся
В неисчислимом числе и, бросаясь стремительно, рвутся
780 Первое место занять и скорее других водвориться?
Или, быть может, у них установлены точно законы,
Что прилетевшая первой душа и внедряется первой,
И никаких состязаний и распрей у них не бывает?
[475]
И, наконец, ни деревьев в эфире не может, ни в море
Быть никогда облаков, ни рыб водиться на пашнях;
И не бывает ни крови в дровах, ни сока в каменьях:
Точно назначено, где чему быть и где развиваться.
Так же и духа природа не может без тела возникнуть
И пребывать самобытно, отдельно от мышц и от крови.
790 Если же это и было б возможно, гораздо скорее
Сила бы духа сама в голове, иль в плечах, или в пятках
Быть бы могла и в любой из частей зарождаться, но всё бы
В том же она человеке и в том же сосуде осталась.
Если же в теле у нас, очевидно, назначено точно
Место особое, где существуют и могут развиться
Дух и душа, то тем больше должны мы всецело отвергнуть,
Что они могут одни, вне тела, и быть и рождаться.
Вот почему неизбежно признать, что с кончиною тела,
Всюду расторжена в нём, и душа одновременно гибнет.
800 Вечное ведь сочетать со смертным и думать, что вместе
Чувствовать могут они и что действия их обоюдны, —
Это безумье и вздор. Что представить себе мы раздельной
Можем и что меж собой различней и более розно,
Если не смертное всё по сравненью с бессмертным и вечным,
При сочетаньи в одно для отпора неистовым бурям?
Кроме того, всё то, что вечным должно оставаться,
Или, по плотности тела, должно, отражая удары,
Не допускать, чтобы что-нибудь внутрь проникало и связи
Тесные разъединяло частей, – таковая природа
810 Есть у материи тел, на что я указывал раньше;
Или же может оно потому сохраняться вовеки,
Что не подвержено вовсе толчкам – пустоты это свойство:
Неосязаема вовсе она и ударов не терпит;
Или ещё потому, что кругом нет места, куда бы
Всё это будто бы врозь могло разойтись и растаять:
Вечное всё таково мироздание в целом, и места
Вне его нет, чтобы врозь разлететься, и тел нет, какие
Пасть на него бы могли и толчком его мощным разрушить.
Если же душу скорей почитать за бессмертную должно,
820 Как под защитою стен, образуемых силами жизни,
Иль потому, что она никаким недоступна недугам,
Иль, что каким-то путём отражаются все нападенья,
Раньше чем нам ощутить удаётся всю их вредоносность,
823а То это к нашей душе не имеет совсем отношенья.
Кроме того, что душа и телесным подвержена болям,
Часто случается так, что она от предчувствий страдает,
Места от страха себе не находит, заботой томится,
И за проступки её угрызения совести гложут,
Вспомни к тому же ещё о безумьи, беспамятстве духа,
Вспомни, как в черную глубь погружается он летаргии.
[476]
830 Значит, нам смерть – ничто [477] и ничуть не имеет значенья,
Ежели смертной должна непременно быть духа природа,
Как в миновавших веках никакой мы печали не знали,
При нападении войск отовсюду стекавшихся пунов [478] ,
В те времена, когда мир, потрясаемый громом сражений,
Весь трепетал и дрожал под высокими сводами неба,
И сомневалися все человеки, какому народу
Выпадут власть над людьми и господство на суше и море,
Так и когда уже нас не станет, когда разойдутся
Тело с душой, из которых мы в целое сплочены тесно,
840 С нами не сможет ничто приключиться по нашей кончине,
И никаких ощущений у нас не пробудится больше,
Даже коль море с землёй и с морями смешается небо [479] .
Если же сила души и природа духовная всё же
Чувства могла бы иметь, и расторжена будучи с телом,
То и тогда бы ничто это было для нас, раз мы только
Узами тела с душой и союзом их сплочены тесно,
Да и когда б вещество собиралося наше обратно
Временем после кончины и в нынешний вид возвращалось,
Если вторично на свет появиться дано бы нам было,
850 Всё-таки это для нас не имело бы вовсе значенья,
Так как о прошлом уже была б у нас прервана память;
Так же, как ныне для нас безразлично, чем были мы раньше,
И не томимся о том мы теперь никакою тревогой.
Ибо, коль взор обратить на прошедшее, мыслью окинув
Всю необъятность веков, и подумать, сколь многообразны
Были материи всей движенья, легко убедиться,
Что семена, из каких мы теперь состоим, принимали
865 Часто порядок такой, в каковом пребывают и ныне [480] .
858 Но тем не менее нам былого того не воспомнить:
Падает тут перерыв бытия, при котором потоки
860 Тел основных лишены были чувства и праздно блуждали.
Если же в будущем ждут и несчастья и горе, то должен
В это же время и тот оказаться, с кем могут случиться
Эти невзгоды, но раз изымает их смерть, преграждая
864 Жизнь у того, кто бы мог подвергнуться скопищу бедствий,
866 Ясно, что нам ничего не может быть страшного в смерти,
Что невозможно тому, кого нет, оказаться несчастным,
Что для него всё равно, хоть совсем бы на свет не родиться [481] ,
Ежели смертная жизнь отнимается смертью бессмертной [482] .
870 А потому, если кто при тебе сокрушается горько
И негодует на то, что сгниет его тело в могиле,
Или же пламя его иль звериная пасть уничтожит,
Ясно, что он говорит не искренне, что уязвляет
Сердце его затаённая мысль, вопреки увереньям
Собственным, что никаких ощущений со смертью не будет;
Не соблюдает, по мне, он своих убеждений заветных,
С корнем из жизни себя извлечь не желая и вырвать,
Но бессознательно мнит, что не весь он по смерти погибнет,
Ибо тому, кто живой представляет себе, что по смерти
880 Тело терзают его и птицы и дикие звери,
Жалко себя самого; он себя отделить не способен
И отрешиться вполне от простёртого трупа: себя он
Видит лежащим пред ним и свои придаёт ему чувства.
В негодовании он на то, что смертным родился,
Не сознавая того, что при истинной смерти не может
Быть никого, кто бы мог, как живой, свою гибель оплакать,
Видя себя самого терзаемым или сожжённым.
Ибо, коль горестно быть после смерти раздробленным пастью
Диких зверей, почему не ужасно – понять не могу я —
890 В пламени жарком гореть, на костре погребальном пылая,
Или положенным в мёд задыхаться и мерзнуть от стужи,
Ежели труп распростёрт на холодных каменьях гробницы
Или могильной землёй засыпан и тяжко раздавлен.
«Нет, никогда ни твой радостный дом, ни жена дорогая
Больше не примут тебя, не сбегутся и милые дети
Наперерыв целовать и наполнить отрадою сердце.
Не в состоянии ты уже больше способствовать благу
И процветанью родных. Погубил, о несчастный! – взывают
Этот единственный день злополучный все радости жизни!»
900 Но не прибавит никто: «Но зато у тебя не осталось
Больше тоски никакой, ни стремленья ко всем этим благам».
Если же мысли у них и слова бы их были разумны,
Стал бы свободен их ум от великой заботы и страха.
«Ты ведь, как был, так и впредь в усыпленьи останешься смертном
Все остальные века без забот и без тягостной скорби,
Мы же пред жутким костром, где твой труп обращается в пепел,
Мы безутешно тебя оплакали; вечной печали
Нам никогда не унять и не вырвать из скорбного сердца».
Надо спросить у того, кто так рассуждает: «Да что же
910 Горького тут, – коли всё возвращается к сну и покою, —
Чтобы всегда изнывать и томиться в тоске безысходной?»
Люди нередко ещё, возлежа на пиру и подъемля
Кубки и лица себе осенивши венком, начинают
Так от души восклицать: «Коротко наслажденье людишек:
Было – и нету его, и никак не вернуть его снова».
Точно по смерти для них нет большего зла и несчастья,
Чем непрерывно страдать иссушающей жгучею жаждой
Иль угнетённому быть неуёмным иным вожделеньем,
Но ведь никто о себе и о жизни своей не жалеет,
920 Если и тело и ум погружаются в сон безмятежный,
Ибо охотно идем мы на то, чтобы сон этот вечно
Длился, и мы никогда о себе не тоскуем при этом.
И тем не менее тут во всём нашем теле и членах
Первоначала всегда сохраняют движения чувства,
Раз, пробудившись от сна, человек ободряется снова.
Смерть, таким образом, нас ещё меньше касается, если
Можно быть меньше того, что ничто представляет собою,
Ибо материя тут в беспорядок сильнейший приходит
И расторгается в нас со смертью: никто не проснется,
930 Только лишь хладный конец положит предел нашей жизни.
Если же тут, наконец, сама начала бы природа
Вдруг говорить и средь нас кого-нибудь так упрекнула:
«Что тебя, смертный, гнетёт и тревожит безмерно печалью
Горькою? Что изнываешь и плачешь при мысли о смерти?
Ведь коль минувшая жизнь пошла тебе впрок перед этим
И не напрасно прошли и исчезли все её блага,
Будто в пробитый сосуд налитые, утекши бесследно,
Что ж не уходишь, как гость, пресыщенный пиршеством жизни,
И не вкушаешь, глупец, равнодушно покой безмятежный?
940 Если же всё достоянье твоё растеклось и погибло,
В тягость вся жизнь тебе стала, – к чему же ты ищешь прибавки,
Раз она так же опять пропадёт и задаром исчезнет,
А не положишь конца этой жизни и всем её мукам?
Нет у меня ничего, что тебе смастерить и придумать
Я бы в утеху могла: остаётся извечно всё то же;
Даже коль тело твоё одряхлеть не успело и члены
Не ослабели от лет, – всё равно, остаётся всё то же,
Если тебе пережить суждено поколенья людские
Иль, если, лучше сказать, даже вовсе избегнешь ты смерти».
950 Что же мы скажем в ответ, как не то, что природа законный
Иск предъявляет, вставая в защиту правого дела?
Если ж печалится так человек пожилой или старый
И о кончине своей сокрушается больше, чем должно,
То не вправе ль она ещё более резко прикрикнуть:
«Прочь со слезами, брехун, уйми свои жалобы тотчас!
Жизни все блага познав, стариком ты сделался дряхлым?
Пренебрегая наличным, о том, чего нет, ты мечтаешь:
Вот и прошла, ускользнув, твоя жизнь и без прока погибла,
И неожиданно смерть подошла к твоему изголовью,
960 Раньше, чем мог бы уйти ты из жизни, довольный и сытый!
Но, тем не менее, брось всё то, что годам твоим чуждо,
И равнодушно отдай своё место потомкам: так надо».
Думаю, так укорять и бранить нас вправе природа,
Ибо отжившее всё вытесняется новым, и вещи
Восстановляются вновь одни из других непременно,
И не уходит никто в преисподней мрачную бездну,
Ибо запас вещества поколениям нужен грядущим,
Но и они за тобой последуют, жизнь завершивши;
И потому-то, как ты, они сгинули раньше и сгинут.
970 Так возникает всегда неизменно одно из другого.
В собственность жизнь никому не даётся, а только на время.
Ты посмотри: как мало для нас значенья имела
Вечного времени часть, что прошла перед нашим рожденьем.
Это грядущих времён нам зеркало ставит природа
Для созерцанья того, что наступит по нашей кончине:
Разве там что-нибудь ужас наводит иль мрачное что-то
Видится там, а не то, что всякого сна безмятежней?
Всё, что, согласно молве, в глубине Ахеронта сокрыто,
Всё, очевидно, у нас в самой жизни находится здешней.
980 Тантала нет, что боится висящего в воздухе камня,
Как говорят, цепенея, несчастный, от страха пустого;
В жизни скорее гнетёт напрасный страх пред богами
Смертных, и каждый судьбы и случайностей рока трепещет.
И не когтят в Ахеронте лежащего Тития [483] птицы,
Да и не могут они несомненно в груди его мощной
Вечно себе находить предмет для терзаний бессменных,
Как ни громадны его распростёртого тела размеры;
Хоть бы распластан он был не на девять югеров только,
А занимали бы всю поверхность земли его члены,
990 Всё-таки он бы не смог ни мучений вытерпеть вечных,
Ни доставлять непрерывно им пищи собственным телом.
Титий у нас – это тот, кто лежит, поражённый любовью;
Птицы терзают его – то мучительно гложет тревога,
Или же рвут на куски иные заботы и страсти.
Также у нас и Сизиф [484] пред глазами находится в жизни:
Кто от народа секир жестоких и ликторских связок
Жадно ждёт, но всегда поражённый и мрачный уходит;
Ибо стремиться ко власти, что тщетно всегда и ничтожно,
Тягостный труд вынося при этом ещё постоянно,
1000 Это всё тоже, что в гору толкать с напряжённым усильем
Камень, который, уже достигнув самой вершины,
Всё-таки катится вниз и опять на равнину несётся.
Далее, вечно питать ненасытную духа природу,
Не в состояньи её удовольствовать благами теми,
Что доставляют для нас времён годовых перемены,
В круговороте своём принося и плоды и утехи
Всякие (мы ж никогда не довольны жизни дарами), —
Это, по-моему, то же, что нам говорят о цветущих
Девах [485] , которые воду в пробитый сосуд наливают,
1010 Он же никак до краев наполниться влагой не может.
Что же до Кербера [486] , Фурий, а также лишённого света
Тартара, что изрыгает из пасти ужасное пламя, —
Этого нет нигде, да и быть безусловно не может.
Страх наказаний зато существует при жизни за наши
Злые дела по заслугам и кара за нашу преступность:
Тюрьмы, свержение вниз со скалы жестокое, плети,
Факелы, пытки, смола, палачи, раскалённые прутья.
Ежели даже их нет налицо, то сознанье проступков
Всё-таки мучит людей и стрекалами жалит боязни;
1020 Нет у них и надежд, что конец этим бедам наступит
Иль хоть какой-то предел наказаниям будет положен:
Ждут и боятся они ухудшения их после смерти.
Так и становится жизнь у глупцов, наконец, Ахеронтом.
[487]
Вот что ещё ты себе говори иногда в назиданье:
«Собственных света очей даже Анк [488] достославный лишился,
Ну, а насколько же был он лучше тебя, нечестивца;
Много затем и других, и царей и владык многомощных,
Целыми правивших властно народами, тоже погибло;
Даже и тот, кто когда-то по волнам великого моря
1030 Путь проложил [489] и открыл легионам дорогу по глуби,
Кто научил их пешком проходить по солёным пространствам,
Дерзко скакал на конях по пучинам рокочущим понта,
Света лишился и дух из смертного выпустил тела.
И Сципион, эта молния войн и гроза Карфагена [490] ,
Отдал кости земле, как самый последний прислужник.
Вспомни создателей ты и наук и художеств изящных,
Вспомни сопутников Муз геликонских, Гомера, который
Скиптром один овладел, но почил, как и прочие люди,
И, наконец, Демокрит, когда уже зрелая старость
1040 Предупредила его о слабеющей силе рассудка [491] ,
Сам добровольно понёс свою голову смерти навстречу.
Сам Эпикур [492] отошёл по свершении поприща жизни,
Он, превзошедший людей дарованьем своим и затмивший
Всех, как и звёзды, всходя, затмевает эфирное солнце.
Что ж сомневаешься тут и на смерть негодуешь свою ты,
Чья и живого вся жизнь и зрячего смерти подобна,
Раз ты проводишь во сне её большую долю бесцельно,
Если, и бодрствуя, ты храпишь и живешь в сновиденьях,
Ужасом вздорным всегда возмущая свой ум беспокойный,
1050 Часто не в силах понять, что тебя угнетает, когда ты,
Жалкий, страдаешь, бедняк, опьянённый заботами вечно
И в помраченьи ума волнуешься ты понапрасну?»
Если бы люди могли настолько же, как они, видно,
Чувствуют бремя, их дух давящее гнётом тяжёлым,
Также сознать и причины его, и откуда такая,
Камнем гнетущая грудь, появилась страданий громада,
Жизни бы так не вели, как обычно ведут её нынче,
Не сознавая, чего они сами хотят, постоянно
К мест перемене стремясь, чтоб избавиться этим от гнёта.
1060 Часто палаты свои покидает, кому опостылел
Собственный дом, но туда возвращается снова внезапно,
Не находя вне его никакого себе облегченья;
Вот он своих рысаков [493] сломя голову гонит в именье,
Точно спешит на пожар для спасенья горящего дома,
Но начинает зевать, и порога ещё не коснувшись;
Иль погружается в сон тяжёлый, забыться желая,
Или же в город спешит поскорее опять возвратиться.
Так-то вот каждый бежит от себя и, понятно, не может
Прочь убежать; поневоле с собой остаётся в досаде,
1070 Ибо причины своей болезни недужный не знает.
А понимай он её, он бы, всё остальное оставив,
Прежде всего природу вещей постарался постигнуть.
Дело ведь здесь не идёт о каком-нибудь часе едином,
А состояньи, в каком неизбежно все смертные люди
Должны по смерти своей во веки веков оставаться.
Что ж, наконец, за несчастная страсть и привязанность к жизни
Нас заставляет всегда трепетать в постоянной тревоге?
Определённый предел установлен для века людского,
И ожидает нас всех неизбежная встреча со смертью.
1080 Кроме того, обращаясь всегда в окружении том же,
Новых добиться утех нельзя продолжением жизни:
То, чего у нас нет, представляется нам вожделенным,
Но, достигая его, вожделенно мы ищем другого,
И неуёмной всегда томимся мы жаждою жизни.
Нам неизвестно, какой нам выпадет жребий в грядущем,
Что нам готовит судьба и какой нас конец ожидает.
На волос даже нельзя продлением жизни уменьшить
Длительность смерти никак и добиться её сокращенья,
Чтобы поменьше могли мы пробить в состоянии смерти,
1090 Сколько угодно прожить поколений поэтому можешь,
Всё-таки вечная смерть непременно тебя ожидает,
В небытии пребывать суждено одинаково долго
Тем, кто конец положил своей жизни сегодня, и также
Тем, кто скончался уже на месяцы раньше и годы.
Книга четвёртая
[494]
По бездорожным полям Пиэрид я иду, по которым
Раньше ничья не ступала нога. Мне отрадно устами
К свежим припасть родникам, и отрадно чело мне украсить
Чудным венком из цветов, доселе неведомых, коим
Прежде меня никому не венчали голову Музы.
Ибо, во-первых, учу я великому знанью, стараясь
Дух человека извлечь из тесных тенёт суеверий,
А во-вторых, излагаю туманный предмет совершенно
Ясным стихом, усладив его Муз обаянием всюду.
10 Это, как видишь ты, смысл, несомненно, имеет разумный:
Если ребёнку врачи противной вкусом полыни
Выпить дают, то всегда предварительно сладкою влагой
Жёлтого мёда кругом они мажут края у сосуда;
И, соблазнённые губ ощущеньем, тогда легковерно
Малые дети до дна выпивают полынную горечь;
Но не становятся жертвой обмана они, а, напротив,
Способом этим опять обретают здоровье и силы.
Так поступаю и я. А поскольку учение наше
Непосвящённым всегда представляется слишком суровым
20 И ненавистно оно толпе, то хотел я представить
Это ученье тебе в сладкозвучных стихах пиэрийских,
Как бы приправив его поэзии сладостным мёдом.
Может быть, этим путём я сумею твой ум и вниманье
К нашим стихам приковать до тех пор, пока ты не постигнешь
Всей природы вещей и познаешь от этого пользу [495] .
[496]
После того, как тебе объяснил я духа природу [497] :
Как он живёт, находясь в связи непосредственной с телом,
И, при разрыве её, возвращается в первоначала,
Я приступаю к тому, что тесно сюда примыкает.
30 Есть у вещей то, что мы за призраки их почитаем;
Тонкой подобно плеве, от поверхности тел отделяясь,
В воздухе реют они, летая во всех направленьях.
Эти же призраки, нам представляясь, в испуг повергают
Нас наяву и во сне, когда часто мы видим фигуры
Странные призраков тех, кто лишён лицезрения света;
В ужасе мы от сна пробуждаемся, их увидавши.
Но и подумать нельзя, чтоб могли из глубин Ахеронта
Души уйти, или между живых пролетали бы тени,
Иль чтоб могло что-нибудь от нас оставаться по смерти,
40 Если и тело и дух, одновременно с телом погибнув,
Врозь разошлись и опять разложились на первоначала.
Значит, я здесь говорю, что с поверхности всяких предметов
Отображения их отделяются тонкого вида.
Даже тупому уму понять это будет нетрудно.
45 Но, объяснивши тебе предварительно сущность и свойства
Мира начал основных, и как, различаясь по формам,
Непроизвольно они несутся в движении вечном,
Также и то, как из них созидаются всякие вещи,
Я приступаю к тому, что тесно сюда примыкает.
50 Есть у вещей то, что мы за призраки их почитаем;
Тонкой они подобны плеве, иль корой назовем их,
Ибо и форму и вид хранят отражения эти
Тел, из которых они, выделяясь, блуждают повсюду.
Прежде всего, от вещей очевидных для нас и доступных
Много таких выделяется тел, что расходятся сразу:
Дым от полен, например, или жар, от огня исходящий,
Или таких, что плотней, и гораздо сплетённее, вроде
Круглой запрядки цикад, оставляемой летней порою,
Или же тонкой плевы, что спадает с поверхности тела
60 Новорождённых телят, или скользкой змеи оболочки,
Что оставляет она на колючках; ведь часто мы видим,
Как на ветвистых кустах повисают летучие шкурки.
Если же всё это так, то и тонкие образы также
Должны идти из вещей, от поверхности тел отделяясь,
Ибо никак доказать невозможно, что те выделенья
Могут скорей отходить от вещей, чем тончайшие эти.
Да и особенно, раз заключает поверхность предметов
Множество крохотных тел, что способны от них отрываться
В точном порядке, всегда сохраняя их облик и форму,
70 Мчась несравненно быстрей, потому что им меньше препятствий,
Так как не часты они и на первом находятся месте.
Ибо мы видим, что много вещей к выделеньям способны
Не из глубин лишь и недр, как сказали мы раньше, но также
С самой поверхности; так они часто и цвет испускают.
Это бывает, когда фиолетовый, или же красный,
Иль желтоватый покров над обширным театром натянут
И развевается он, к шестам прикреплённый и к брусьям.
Тут и сидящий народ на ступенях, и сцены пространство
Вместе с нарядом матрон и сенаторов пышной одеждой
80 Эти покровы своей заливают цветною волною.
И чем теснее кругом театрального зданья ограда,
Тем и цветистей на всём отражается отблеск прекрасный,
И улыбается всё при умеренном солнечном свете.
Если ж окраска идёт от поверхности тканей, то должны
Всякие вещи давать и подобия тонкие также,
Раз от поверхности тел отлетает и то и другое.
Значит, как видно, следы несомненные форм существуют;
Реют повсюду они, состоя из прозрачнейшей ткани,
И, отделяясь, совсем недоступны для зрения порознь.
90 Кроме того, всякий дым, как и запах, и жар, и другие
Вещи, подобные им, истекают в рассеянном виде
Из-за того, что, внутри зародясь, из глубин возникая,
По закоулкам пути раздробляются: нет им прямого
Выхода, чтобы уйти, вырываяся сплоченным целым.
Наоборот же: плеву тончайшую внешней окраски
Не в состояньи ничто разорвать при её отделеньи,
Раз наготове она и на первом находится месте.
Призраки все, наконец, что являются нам, отражаясь
В зеркале, или в воде, иль в поверхности всякой блестящей,
100 Так как по виду они настоящим предметам подобны,
Должны из образов быть, что исходят от этих предметов.
104 Значит, у всяких вещей существуют тончайшие формы
Или подобия их, хоть никто не способен их видеть
Порознь, но всё же, путём беспрерывных своих отражений,
Видны бывают они, отдаваясь от глади зеркальной.
И сохраняться нельзя, очевидно, им иначе, чтобы
В точности отображать всевозможных предметов фигуры.
110 Ну, а теперь ты узнай о тончайшей природе такого
Образа. Прежде всего, ты прими во вниманье, насколько
Первоначала лежат за пределами нашего чувства,
Будучи мельче всего, что уже недоступно для глаза.
Чтобы, однако, иметь подтверждение этого, надо
Выслушать вкратце тебе, как тонки основные начала.
Много, во-первых, таких существует животных, которых
Третьей доли уже мы никак не способны увидеть.
А каковы же нутра у них части любые должны быть?
Сердца комок или глаз? Их отдельные члены, суставы?
120 Как они малы! А все по отдельности первоначала,
Сущность откуда души или духа должна получаться?
Разве не видно тебе, до чего они тонки и мелки?
Дальше, растения все, издающие резкий и острый
Запах, полынь, например, горьковатая, иль панацея,
Иль чернобыльник пахучий, иль терпкий тысячелистник, —
Если к любому из них ты хотя бы слегка прикоснешься
126а Пальцами, всё ж на руке останется
запах противный.Так что не лучше ль признать, что во множестве, многоразлично
Призраки реют вещей, но без сил и для чувств неприметно?
[498]
Но не подумай смотри, будто те лишь летают повсюду
130 Призраки разных вещей, что от самых вещей отделились.
Могут рождаться они самобытно и сами возникнуть
В небе, которое мы называем воздушным пространством.
Вверх улетают они, принимая различные формы.
Так в вышине облака, как мы видим, легко заклубившись,
Светлое мира лицо омрачают порою и воздух
Нежат движеньем своим. И нередко нам кажется, будто
Там исполины летят и стелют широкие тени
Или громада горы надвигается сверху и камни
С гор низвергаются вдруг, заслоняя сияние солнца.
140 Следом же тучи бегут, принимая обличье чудовищ,
И, расплываясь затем, непрестанно свой вид изменяют,
Переходя из одних очертаний при этом в другие.
168 Кроме того, небеса, за минуту сверкавшие ясно,
Часто внезапно везде облекаются бурною тьмою
170 Так, что как будто бы весь с Ахеронта поднявшийся сумрак,
Вырвался вон, захватив и заполнив небесные своды.
Вот до чего, когда чёрная ночь возникает из тучи,
Ужаса мрачного лик угрожает нам, сверху нависнув;
Сколь же ничтожная часть этой тучи есть её образ,
Нам не исчислит никто и не выразит этого словом.
143 Ну, а теперь, как легко и как быстро рождаются эти
Призраки, как от вещей постоянным исходят потоком,
144а Я поясню, чтоб к словам не питал ты моим недоверья.
Ибо поверхность вещей источает всегда изобильно,
То, что летит от неё. Истечения эти, встречая
Ткани какие-нибудь, проникают насквозь; но, коль скоро
Твёрдые камни у них на пути или дерево, тотчас
Врозь расщепляются так, что создать отражений не могут.
150 Если ж столкнутся они с блестящим и плотным предметом,
С зеркалом, прежде всего, – ничего не бывает такого.
Ибо им тут ни пройти, как проходят они через ткани,
Ни расщепиться нельзя: соблюдает их в целости гладкость.
Вот по причине какой отраженья оттуда к нам льются.
И, хоть внезапно поставь, хоть в любое мгновенье любую
Вещь перед зеркалом ты, – отраженье появится сразу.
Ясно теперь для тебя, что с поверхности тел непрерывно
Тонкие ткани вещей и фигуры их тонкие льются.
Множество призраков в миг, таким образом, тут возникает,
160 Так что мы вправе сказать, что они зарождаются быстро;
И, наподобье того, как должно во мгновение солнце
Много лучей испускать, чтобы всё постоянно сияло,
Так же совсем от вещей во мгновение ока в несметном
Множестве призраки их непременно должны уноситься,
Многоразличным путём разлетаясь во всех направленьях,
Так как, куда бы вертеть мы ни начали зеркало, всюду
Вещи оно отразит, сохраняя и цвет их и форму.
[499]
176 Ну, а теперь, какова быстрота и подвижность, с которой
Призраки мчатся, когда сквозь воздух они проплывают,
Так что мгновенно пройти расстоянье далёкое могут
К месту любому, куда побужденьем различным стремятся,
180 Не многословно тебе объясню, но в стихах сладкозвучных:
Лебедя краткая песнь превосходит тот крик журавлиный,
Что раздаётся вверху, в облаках, нагоняемых Австром.
Лёгким, во-первых, вещам, из мелких тел состоящим,
Чаще, чем всяким другим, быстрота очевидно присуща,
Солнечный свет, как и жар, относятся к этим предметам,
Так как они состоят из мелких начальных частичек;
Бьются как будто они друг о друга в пространстве воздушном,
Без промедленья идя непрерывно, под градом ударов.
Тотчас же луч за лучом непременно опять возникает,
190 Молнья за молньей летит, и одна подстрекает другую.
Значит, подобным путём непременно и призраки могут
Неизмеримую даль пробегать во мгновение ока,
Прежде всего потому, что довольно ничтожной причины,
Что бы их, сзади толкнув, далеко уносила и гнала,
Если, к тому же, вперёд они столь быстролётно несутся,
И, наконец, потому, что их редкая ткань при полёте
Без затрудненья пройти сквозь любые способна преграды
И просочиться везде, где угодно, в пространстве воздушном.
Кроме того, если тельца вещей, как мы видим, способны
200 Вон из глубин вылетать потаённых и мчаться, как мчится
Солнечный свет или жар, вылетая наружу, мгновенно
Всюду по своду небес растекаясь широким потоком,
Перелетая моря, заливая и землю и небо,
Что же ты скажешь о тех, что на первом находятся месте
И наготове стоят, и ничто им нестись не мешает?
Видишь ли ты, до чего уходить они будут скорее
И по пространству лететь во много раз дальше в то время,
Как по небесному своду проносится солнца сиянье?
Вот что послужит ещё доказательством самым вернейшим
210 Скорости той, что вещей присуща призракам быстрым:
Стоит лишь вынести нам под открытое звёздное небо
Полный водою сосуд, как сейчас же в нём отразятся
Звёзды небес и лучи засверкают на глади зеркальной.
Видишь ли ты, наконец, как мгновенно является образ
Из поднебесных высот и пределов земли достигает?
[500]
Так что, опять повторю: неизбежно признать вылетанье
Телец, которые бьют по глазам, вызывая в них зренье.
Запахи также всегда от известных вещей истекают,
Так же, как холод от рек, зной от солнца, прибой от солёных
220 Моря валов, что кругом изъедает прибрежные стены;
Разные звуки летят постоянно по воздуху всюду;
Часто нам в рот, наконец, попадает солёная влага,
Если вдоль моря идем; а когда наблюдаем, как рядом
С нами полынный настой растворяют, мы чувствуем горечь.
Так ото всяких вещей непрестанным потоком струятся
Всякие вещи, везде растекаясь, по всем направленьям;
Без остановки идёт и без отдыха это теченье,
Раз непрерывно у нас возбуждается чувство, и можем
Всё мы увидеть всегда, обонять и услышать звучащим.
230 Дальше, раз ощупью мы, осязая любую фигуру,
Можем признать в темноте её тою же самой, что видим
Мы среди белого дня, в освещении ярком, то, значит,
Сходным путём возбуждаются в нас осязанье и зренье.
Так что, когда мы впотьмах осязаем квадрат и таким он
Нам представляется тут, то что же квадратным при свете
Взора способно достичь, как не образ того же квадрата?
Видим из этого мы, что причиною зрения служат
Образы нам, и без них ничего мы не можем увидеть.
Призраки эти вещей, о каких говорю я, несутся
240 Всюду, и мчатся они, разлетаясь по всем направленьям.
Но оттого, что смотреть мы одними глазами способны,
И происходит, что там лишь, куда обращаем мы взоры,
Может по ним ударять и окраска и форма предметов.
И расстояние то, что от нас отделяет предметы,
Образ нам видеть даёт и его распознать помогает.
Ибо от вещи, пойдя, он сейчас же толкает и гонит
Воздух, который меж ним и глазами у нас расположен;
Весь этот воздух тогда сквозь наши глаза проскользает
И, задевая зрачки, таким способом дальше проходит.
251 Так происходит, что мы различаем, насколько далёко
250 Каждая вещь отстоит. И чем гонится воздуха больше,
Чем протяжённей струя, что наши глаза задевает,
Тем отдалённее нам представляются разные вещи.
Надо сказать, что идёт это всё с быстротой чрезвычайной,
Так что мы сразу и вещь и её расстояние видим.
Здесь не должно вызывать удивления в нас, почему же,
Ежели призраков тех, что в глаза ударяют, не можем
Видеть в отдельности мы, различаем мы самые вещи:
Так, когда ветер нас бьёт, учащая порывы, иль резкий
261 Холод струится, то мы ведь обычно не чувствуем порознь
260 Ветра отдельных частиц или холода; нет, мы скорее
Их совокупность тогда ощущаем и видим, что наше
Тело удары несёт, совершенно как будто бы нечто
Бьёт нас, давая извне представленье о собственном теле.
Кроме того, коль стучать начинаем мы пальцем о камень,
То, прикасаясь к самой его внешней, наружной окраске,
Мы осязаньем совсем не её ощущаем, а только
Самую твёрдость скалы до глубоких её оснований.
Ну, а теперь ты узнай, почему нам за зеркалом виден
270 Образ; ведь кажется нам, что он вглубь отодвинут далёко,
Это похоже на то, что наружи действительно видно,
Если отворена дверь и, вид открывая свободный,
Из дому многое нам позволяет наружи увидеть.
Воздухом также двойным вызывается виденье это:
Прежде всего различать начинаем мы воздух пред дверью,
Справа и слева затем появляются створки дверные,
Свет задевает глаза после этого внешний, и воздух
Новый, и далее то, что наружи действительно видно.
Так же и образ: когда отразится от зеркала, тотчас
280 К нашему взору идя, пред собой он толкает и гонит
Воздух, который меж ним и глазами у нас расположен,
Делая так, что его целиком ощущаем скорее,
Нежели зеркало, мы. Но, лишь только мы зеркало видим,
Тотчас приходит от нас до него доносящийся образ
И, отражённый, опять до наших глаз достигает,
И пред собою струю он нового воздуха гонит,
Делая так, что его мы до образа видим; и это
Видеть нам образ даёт в расстояньи от зеркала должном.
Так что опять повторю: удивляться нисколько не надо,
289а Что точно так же, как в дверь, мы многое видим, и образ
290 Виден бывает для нас, отдаваясь от глади зеркальной,
Ибо и тут, как и там, двоякий воздействует воздух.
Части же тела, затем, что у нас расположены справа,
В зеркале будут всегда потому находиться налево,
Что, когда образ, идя, ударяется в зеркала плоскость,
Он неизменным никак обернуться не может, но прямо
Он отдаётся назад точно так же, как маска из глины,
Если сырою её ударить о столб или балку;
Коль сохранила б она очертания прежние, тотчас
323 После удара должна наизнанку у нас обернуться:
Правый глаз у неё тут окажется левым, а бывший
Левым сначала – взамен непременно очутится справа.
Также бывает ещё, что, от зеркала в зеркало образ
Передаваясь, даёт до пяти и шести отражений.
И, таким образом, все потаённые даже предметы,
Хоть бы скрывались они глубоко в закоулках укромных,
330 Могут, извилистый путь проходя, появляться посредством
Многих зеркал и своё обнаружить присутствие в доме.
Так, отражаясь, идёт из зеркала в зеркало образ:
Будучи с левой руки, переходит направо обратно
И, обернувшись, опять в положеньи является прежнем.
Мало того: зеркала из бочков, обладающих в целом
Тем же изгибом, какой существует у нашего бока,
К нам отсылают назад расположенный правильно призрак
Иль потому, что несётся от зеркала к зеркалу образ
И долетает затем до нас, отразившися дважды,
340 Или ещё потому, что, идучи, образ крутится
И обращается к нам, искривлению зеркала вторя.
Далее, кажется нам, что призраки ходят и с нами
Вместе шагают и всем подражают движениям нашим
Из-за того, что та зеркала часть, от которой ушли мы,
Перестаёт от себя отбрасывать призраки тотчас,
Ибо отскакивать всё от вещей заставляет природа
И отражаться назад под таким же углом, как упало.
299 Дальше: стремятся глаза убежать и укрыться от блеска.
300 Если же станешь смотреть ты на солнце, оно ослепляет,
Ибо и сила его самого велика, да и сверху,
В воздухе чистом летя, его призраки падают тяжко
И ударяют в глаза, приводя в разрушение ткани.
Кроме того, всякий блеск слишком яркий глаза опаляет
Часто нам в силу того, что семян в нём огня заключённых
Много, которые боль порождают, в глаза проникая.
Дальше, становится всё желтоватым, на что ни посмотрит
Всякий желтушный больной, ибо тело у них источает
Много семян желтизны навстречу призраку вещи,
310 Да и в глаза, наконец, у них вмешано много таких же,
Бледный оттенок всему, что затронут они, придающих,
Из темноты ж потому освещённые видим мы вещи,
Что, хотя мрачная мгла ближайшего воздуха раньше
Нам проникает в глаза открытые, их застилая,
Следом, однако, идёт белизною сияющий воздух
И очищает наш взор, разгоняя все чёрные тени
Воздуха тёмного: он несравненно его и подвижней,
Тоньше гораздо его и гораздо более мощен.
Только лишь светом своим он проходы глазные заполнит,
320 Освободивши пути, что до этого заняты были
Воздухом тёмным, тотчас появляются призраки следом
Всех освещённых вещей, заставляя нас тут же их видеть.
348 Из освещённых же мест ничего в темноте мы не видим
Из-за того, что вослед надвигается мрачною мглою
350 Воздух густой и собой отверстия все заполняет;
Все занимает он тут проходы глазные, и призрак
Вещи уже никакой, ударяясь, глаза не затронет.
Если же издали мы на квадратные города башни
Смотрим, то нам потому они круглыми кажутся часто,
Что всякий угол вдали представляется нам притуплённым,
Или он даже скорей незаметен совсем: пропадает
Всякий толчок от него, и удар не доходит до глаза,
Ибо, коль воздуха слой, чрез который все призраки мчатся,
Толст, то удары слабеть начинают от частых препятствий.
360 Так, когда вовсе углы ускользают от нашего чувства,
Кажется нам под резец округлённой постройка из камня;
Правда, не так, как вблизи действительно круглые зданья,
Но в очертаньях своих приблизительно сходною с ними.
Кажется также, что тень шевелится наша на солнце,
По следу идя и всем подражая движениям нашим,
Ежели только шагать, по-твоему, воздух способен,
Света лишённый, и всем человека движениям вторить:
То ведь, что тенью мы все называем обычно, не может
Что-то иное собой представлять, как не воздух без света.
370 Это действительно так, потому что земля постепенно
Света лишается там, где солнце, идя, мы закроем,
И наполняется им в том месте, откуда уходим.
Вследствие этого нам представляется как бы бегущей
Прямо за нами та тень, что своим мы отбросили телом.
Вечно ведь света лучи изливаются прежним на смену
И исчезают, как шерсть, коль в огонь ее тянутся нити.
Вот почему так легко земля и лишается света,
И наполняется им, и смывает все чёрные тени.
[501]
Не допускаем при том мы, чтобы глаз хоть слегка ошибался,
380 Ибо увидеть, где свет, а где тени легли, – это дело
Нашего глаза; но тот же ли свет здесь сияет иль новый,
Та же иль новая тень переходит с места на место,
Иль происходит здесь то, о чём только что мы говорили, —
Этот вопрос разрешить единственно разум обязан;
Глаз же природу вещей познавать совершенно не может,
А потому не вини его в том, в чем повинен лишь разум.
Кажется нам, что корабль, на котором плывём мы, недвижен,
Тот же, который стоит причаленный, – мимо проходит;
Кажется, будто к корме убегают холмы и долины,
390 Мимо которых идёт наш корабль, паруса распустивши.
Звёзды кажутся нам укреплёнными в сводах эфирных,
Но тем не менее все они движутся без перерыва,
Так как восходят и вновь к отдалённому мчатся закату,
Путь совершив в небесах и пройдя их сверкающим телом.
Кажется нам, что и солнце с луной остаются на месте,
Стоя спокойно, хотя и несутся они в самом деле.
Горы, которые ввысь из морской поднялися пучины,
Между которых проход кораблям остаётся обширный,
Издали всё-таки нам представляются островом целым.
400 Даже тогда, как уже перестали ребята кружиться,
Всё ещё кажется им, что вертится атрий и ходит
Вся колоннада кругом; и едва они могут поверить,
Что не грозят задавить их, обрушившись, стены и крыша.
И над холмами когда поднимать начинает природа
Красную зóрю, в лучах переливных горящую ярко,
Кажется, будто холмы, над которыми солнце восходит,
Прямо вплотную огнём раскалённым оно заливает.
Тысячи две лишь полётов стрелы отделяет нередко
Все эти горы от нас иль пятьсот перелётов копейных,
А на пространстве от них и до солнца раскинулись глади
410 Моря огромных равнин, под безбрежным простёртых эфиром,
Многие тысячи стран в промежутке находятся этом,
Где и различный народ обитает и всякие звери.
В луже стоячей воды, глубиною не более пальца,
Что меж камней мостовой соберётся на улицах наших,
Видно такую же глубь необъятную нам под землёю,
Как от земли до небес, распростёртую бездной открытой;
Нам представляется тут, что и тучи мы видим и небо,
И в изумленьи глядим на небесные звёзды под землю.
420 И, наконец, если конь заупрямится борзый под нами
Посередине реки и мы взглянем на быстрые воды,
Будет казаться тогда, что влечётся стремительной силой
Тело коня поперек и уносится против теченья;
И, обращая глаза на любые предметы, увидим,
Будто бы мчатся они и плывут точно так же в потоке.
Портик, который в конец из конца равномерно построен,
На протяжении всём утверждённый на равных колоннах,
Кажется всё-таки нам, если вдоль сквозь него мы посмотрим,
Мало-помалу к концу сходящимся конусом узким,
430 Кровлю сближая с землёй и правую сторону – с левой,
Вплоть до того, пока весь не сольётся в туманной вершине.
А морякам на морях представляется, будто бы солнце
Утром восходит из волн и в волнах, заходя, потухает,
Ибо они ничего, кроме моря и неба, не видят;
Но не подумай смотри, что всегда посрамляются чувства.
Кажется в гавани тем, кто не знает морей, что хромают
Все корабли на воде и стоят с перебитой кормою,
Ибо у вёсел та часть, что из волн выдаётся солёных,
Прямо идёт, и пряма у рулей их надводная доля;
440 Всё же, что в воду ушло, представляется нам преломлённым,
Загнутым будто назад и как будто изогнутым кверху,
Так что на самой почти поверхности плавает водной.
Иль, когда ветры начнут по небу ночною порою
Редкие тучи нести, то нам кажется, будто навстречу
Светлые звёзды скользят и поверх облаков убегают,
Идя совсем не туда, куда мчатся они в самом деле.
Если же как-нибудь мы, случайно подпершись рукою,
Снизу надавим на глаз, то покажутся нам почему-то
Будто двойными тогда все предметы, какие мы видим:
450 Станет двоиться в глазах и светильника яркое пламя,
Станет двоиться и вся по дому стоящая утварь,
Так же, как лица людей и тела их начнут раздвояться.
И, наконец, когда сон дремотою сладкою свяжет
Члены, и тело лежит, безмятежным объято покоем,
Всё-таки кажется нам, что мы бодрствуем будто, и члены
Движутся наши тогда, и в тумане ночном непроглядном
Будто сияние дня и блестящее солнце мы видим;
И, находясь взаперти, мы по морю, и рекам, и горам
В страны иные идём, и поля мы пешком переходим;
460 Слышим мы звук голосов в суровом безмолвии ночи
И произносим слова, сохраняя, однако, молчанье.
Видим мы много ещё в этом роде чудесных явлений,
Словно желающих в нас подорвать всё доверие к чувствам,
Но понапрасну: ведь тут большей частью ведут к заблужденью
Нас измышленья ума, привносимые нами самими,
Видимым то заставляя считать, что чувствам не видно.
Ибо труднее всего отделить от вещей очевидных
Недостоверную вещь, привносимую умственно нами.
Если же думает кто, что немыслимо знанье, не знает,
470 Может ли это он знать, коль своё утверждает незнанье.
И с утверждающим так заводить не желаю я спора,
Ибо он голову там помещает, где ноги должны быть.
Но тем не менее я, допуская, что знает он это,
Как же, – спрошу, – если он не видал достоверного раньше,
Знает он то, что собой представляет незнанье и знанье,
Что породило в нём мысль как об истинном, так и о ложном,
Как разобрался он в том, что сомнительно, что достоверно?
Ты убедишься сейчас, что понятие истины чувства
В нас порождают; и чувств опровергнуть ничем невозможно.
480 Ибо доверие в нас возбуждать наибольшее должно
То, что само по себе своей истиной ложь побеждает.
Что же доверие в нас возбуждать может больше, чем чувство?
Будет ли разум, идя от ложного чувства, способен
Противу чувств возражать, коль из них целиком он исходит?
Если ж не верны они, то и разум весь должен быть ложен.
Или же ухо глаза опровергнуть окажется в силах,
А осязание – слух? Или вкус уличит осязанье,
Или же ноздри его укорят, иль глаза образумят?
Я полагаю, что нет: ведь особые каждому чувству
490 Область и сила даны, и поэтому необходимо
Чувству особому в нас ощущать то, что мягко, что твёрдо,
Холодно иль горячо иль окрашено так иль иначе,
И различать у вещей присущую каждой окраску.
Силой особою вкус обладает, особо родится
Запах, особо и звук. И поэтому необходимо
Следует, что обличать не способны чувства друг друга,
Да и не могут никак они сами себя опровергнуть,
Так как им всем доверять всегда одинаково должно.
А потому то, что им показалось когда-либо, – верно.
500 Если же разум у нас разобраться не будет способен
В том, почему тот предмет, что квадратен вблизи, издалёка
Кажется круглым, то всё ж, когда нет оснований разумных,
Лучше ошибочно дать объясненья обеим фигурам,
Чем упускать из-под рук неизвестно куда очевидность
И, подорвав основное доверие к чувствам, низвергнуть
То, на чём зиждется вся наша жизнь и её безмятежность.
Ибо не только падёт всякий разум тогда, но погибнет
Самая жизнь вместе с ним, коль ты ввериться чувству не смеешь
И от стремнин убегать и от прочих опасностей также,
510 Коих бежать надлежит, и идти за противоположным.
Всё это скопище слов, таким образом, что наготове
С чувствами броситься в бой, будь уверен, – одно пустословье.
Как при постройке домов, коль начальное криво правило,
Коль наугольник фальшив и от линий прямых отступает,
Если хромает отвес и хотя бы чуть-чуть он неровен,
Всё непременно тогда выйдет здание криво и косо,
Будет горбато, вперёд и назад отклоняясь нескладно,
Точно готово сейчас завалиться; и валится часто
Дом, если он пострадал от ошибок в начальном расчёте;
520 Так и сужденье твоё о вещах будет лживо и вздорно,
Если исходит оно от заведомо ложного чувства.
[502]
Ну, а теперь объяснить, каким образом чувства другие
Свой ощущают предмет, не представит больших затруднений.
Слышится, прежде всего, всякий звук или голос, как только,
В уши проникнув, своим они телом нам чувство затронут,
Ибо и голос и звук непременно должны быть телесны,
Если способны они приводить наши чувства в движенье.
Голос, к тому же, гортань нам часто скребёт, и наружу
Крик исходя, все пути горловые шершавит немало.
530 Ибо, лишь в узкую щель, накопляясь большою толпою,
Первоначала начнут голосов вырываться наружу,
Выход, конечно, в уста, заполняемый ими, скребётся.
Так что сомнения нет, что должны состоять из телесных
Голос и слово начал, раз наносят они пораненья.
Также ты знаешь, какой причиняет телу убыток,
Сколько и нервов берёт [503] , сколько сил у людей отнимает
Бесперерывная речь, от сиянья зари восходящей
Произносимая вплоть до глубокого сумрака ночи,
Если, к тому же, она произносится голосом громким.
540 Значит, признать мы должны непременно, что голос телесен,
Если от долгих речей убывает часть нашего тела.
551 Голоса грубость всегда порождается грубостью самых
Звука начал основных, а от гладкости гладкость зависит,
542 В уши внедряются нам разновидные первоначала:
Коль завывает труба, и глубокие звуки глухие
Дико рокочут её, отдаваясь раскатистым шумом,
Или когда Геликон средь журчания быстрых потоков
Звонкая лебедя песнь оглашает мольбою унылой.
Дальше, когда из глубин вытесняются нашего тела
Звуки, которые мы через рот испускаем наружу,
Гибкий, искусный язык на слова разделяет их быстро,
550 С помощью также и губ, принимающих должную форму.
553 И коль не долог тот путь, по какому до нас долетает
Каждый в отдельности звук, то и сами слова непременно
Ясно доходят до нас и слышатся членораздельно:
Звук ведь тогда сохраняет свой склад, сохраняет и форму.
Если же слишком далёк этот путь для отдельного звука,
В толще воздушной слова неизбежно сливаются вместе,
И, проходя сквозь неё, непременно мешается голос.
560 Так происходит, что ты хоть и слышишь какие-то звуки,
Но разобраться в словах и понять их значенье не можешь:
Столь неразборчиво звук долетает до нас и столь смутно.
Часто бывает и так, что в народном собраньи до слуха
Всех долетает одно глашатая громкое слово:
Голос единственный здесь дробится на много отдельных
Вдруг, потому что идёт, по отдельным ушам разбегаясь,
Звучную форму словам, направляемым в них, придавая,
Та же часть голосов, что до самых ушей не доходит,
Попусту мимо идёт и, рассеявшись в воздухе, гибнет;
570 Часть же другая, в пути отскочивши от твёрдых предметов,
Звук отдаёт и порой морочит подобием слова.
Это усвоив, теперь ты себе самому в состояньи,
Как и другим, объяснить, каким образом в местности дикой
Скалы слова отдают, соблюдая их склад и порядок.
Ежели спутников мы, заблудившихся в горных ущельях,
Ищем и голосом их созываем, разбредшихся, громким.
Видеть пришлось мне места, где раз шесть или семь отдаётся
Изданный звук, где холмы от холмов отражают немедля
Слово за словом, на них отвечая и вторя друг другу.
580 Эти места, по словам в соседстве живущего люда,
Служат пристанищем Нимф, козлоногих Сатиров и Фавнов [504] ,
Это они, говорят, затевают веселье и ночью
Шумно играют везде, тишину и покой нарушая;
Рокот доносится струн, и жалобно-нежные слышны
Звуки, какие свирель из-под пальцев певцов изливает;
Издали слышит народ деревенский, как Пан, головою
Полузвериной качая венок из веток сосновых,
Часто поджатой губой скользит по стволам тростниковым,
Чтоб на цевнице его заливалася Муза лесная.
590 Всяких других измышляют они и страшилищ и чудищ,
Чтоб не подумал никто, что пустыни их даже богами
Брошены. А потому и слагают чудесные сказки, —
Или, быть может, ещё потому они так поступают,
Что человеческий слух до всяческих россказней падок.
Я продолжаю. Тебе удивляться нимало не надо,
Что сквозь преграды, глазам ничего не дающие видеть,
Звуки доходят до нас и касаются нашего слуха.
Часто, мы видим, идёт разговор за затворенной дверью,
Ибо, действительно, там по извилистым голос отверстьям
600 Может свободно идти, где для образов нету прохода:
Ведь расщепятся они, если эти отверстья не прямы,
Как у стекла, где проплыть может призрак любой без препятствий.
Кроме того, разлетается голос по всем направленьям,
Ибо одни из других голоса возникают: лишь только
Голос раздался один, как дробится сейчас же на много
Так же, как искры огня рассыпаются в новые искры.
Так в потаённых местах голоса постоянно роятся,
И раздаётся их звук, пробуждая окрестности всюду;
Призраки ж все по пути устремляются только прямому,
610 Как изначала пошли; и поэтому мы не способны
Видеть сквозь стены домов, голоса же оттуда мы слышим.
Впрочем, и голос, когда он проходит в замкнутые двери,
То заглушается всё ж и невнятно внедряется в уши,
Так что скорей не слова, а лишь звуки мы слышим при этом.