«1212» передает

— В конце концов, это ведь француженки, — ворчал Баз, — а они, как известно…

Мы пели по очереди. Французы легко одержали верх, так как мы знали всего четыре песни. Это был неприкосновенный запас американской армии. Мартина пела глубоким, чуть хриплым голосом. Кожа на ее руках была нежной, цвета слоновой кости, кольцо с большим черным камнем свидетельствовало об экстравагантности ее вкуса. Обе верхние пуговицы ее голубой блузы были расстегнуты.

Пели «Кавалеров круглого стола» и «Короля Ивето». Лица молодых француженок горели. Если кто-либо слишком резко выделялся из хора, достаточно было одного взгляда Мартины, чтобы призвать поющего к порядку. Наши парни слушали молча, раскачиваясь в такт и пытаясь хоть что-нибудь понять.

В дверях, что вели во двор, стояла женщина с ребенком на руках, которого, видимо, разбудило наше пение. Женщина укачивала ребенка и пристально рассматривала нас. В глазах ее застыла суровая усмешка.

Потом Мартина пела одна. Остальные подпевали только припев. И тут как будто черт дернул меня, и я предложил:

— Давайте споем Карманьолу!

Наши ребята не имели понятия о ней. Француженки смущенно переглянулись.

Прекрасные брови Мартины поползли вверх. Я запел. Несколько молодых голосов поддержали меня. Потом запели и остальные, сначала смущенно и нерешительно, затем торопливо и правильно. В конце концов, ведь это предложил американец.

Мартина прислонилась ко мне и положила свою руку на мою:

— Знаете ли вы, что они поют?

— Да, — ответил я. — Я думаю о том, что сейчас происходит в сорока пяти километрах отсюда.

— Какое совпадение, — сказала баронесса в военной форме. — Я тоже думаю об этом. Но вы американец, вы не понимаете, как это волнует нас. Немцы? С ними покончено. Но подумайте о сотнях тысяч людей, которых вы так любезно вооружили своими автоматами и карабинами. Вы уйдете отсюда, а как нам отобрать все это оружие?

Пение продолжалось. Женщина в дверях укачивала ребенка и подпевала. Вдруг она отошла в сторону. Песня оборвалась. В дверях стоял Шонесси, из-за его спины выглядывал Коулмен. Прядь волос свисала на лоб Шонесси, воротник френча был расстегнут.

— Прекрасно, — сказал он сдавленным голосом. — Прекрасно, сержант. Хорошая идея — спеть эту песню! И как раз в нужный момент.

Он облизнул губы. Его глаза искали что-нибудь выпить.

И тут он увидел Мартину. Взяв наполовину наполненный стакан с вином, Шонесси торжественно произнес:

— Да здравствует Франция!

«Бернкастельский доктор»

Итак, 6 октября 1944 года я сидел на первом этаже люксембургской радиостанции в парадной канцелярии напротив майора Патрика Шонесси, на отворотах френча которого красовались скрещенные винтовки американской пехоты, хотя, вероятно, майор ни разу не заглядывал в эти винтовки.

— Мой вопрос, хотите ли вы сотрудничать со мной, — чистая формальность, — повторил Шонесси. — С вашим капитаном в Спа мы уже все обговорили.

Я прекрасно понимал, что в случае отказа организация, на которую работал майор, могла сделать со мной все что угодно. Следовательно, меня вежливо принуждали, а это было мне совсем не по душе.

Зачем я ему понадобился? Там, в Штатах, я никогда его не встречал. Между агентом чикагской рекламной фирмы и проживающим в Нью-Йорке скромным чехословацким пейзажистом, который с грехом пополам зарабатывал на кусок хлеба, не существовало никаких точек соприкосновения.

А теперь майор несколько раз заступался за меня и оказывал различные услуги. Именно благодаря ему я участвовал во вступлении американских войск в Париж.

Сейчас он предлагал мне (но только почему, черт возьми?!) интересную работу с хорошим окладом и пайком.

— Вам, видимо, не нравится мое виски, сержант? — Хитро улыбаясь, он настороженно и высокомерно рассматривал меня сквозь дым сигареты.

— Настоящее мозельское вино лучше, не правда ли? Ну ничего, пройдет немного времени, и вы будете выбирать себе любое вино. Какое все же вы предпочитаете?

— Мозельское…

Я был рад выиграть для себя хоть немного времени. Это была безопасная тема. О мозельском и вообще о винах с Шонесси можно говорить очень долго.

— Есть, например, «Бернкастельский доктор» или «Трабен-Трабахер», а вот в Целле… — продолжал я.

Майор рассмеялся:

— Вы очень хорошо разбираетесь в винах, сержант! Вы когда-нибудь пили их на месте изготовления?

Пил ли я?… Однажды, это было в тысяча девятьсот двадцать девятом году, я совершил с отцом настоящее путешествие по винным погребкам, а позднее с несколькими коллегами по учебе дважды ездил на велосипеде вдоль Мозеля. Я знал там каждую деревушку. В одном месте повыше Бейлштейна на склоне горы среди виноградников находился небольшой трактир. Устроившись там в укромном месте, мы рисовали изгибы реки…

Увлекшись, я рассказывал и рассказывал. Вдруг меня осенило. Ведь все это происходило всего лишь в нескольких километрах отсюда. Я не знал, что УСС собиралось делать в этом районе, который вот-вот станет участком фронта, но мне стало совершенно ясно, что хорошее знание этих мест очень и очень важно для агентов УСС. Этому человеку в шелковой рубахе цвета хаки, который угостил меня толстой сигарой, я попался на удочку самым примитивным образом!

Заметив мое смущение, он ухмыльнулся:

— Видите ли, сержант! Разве мы можем не заметить человека, который так превосходно разбирается в мозельских винах? Итак, будьте внимательны…

Улица Брассер, 16

Обширное, чересчур массивное здание с запущенным парком. Фасад из плит, с греческими колоннами. Шелушащиеся деревянные балконы выкрашены белым лаком. Внутри облицовка из деревянных панелей, тяжелая и чванливая. Эту виллу построил какой-то люксембургский стальной барон, а затем ею завладело гестапо. Некоторые люксембуржцы даже через два месяца после освобождения страны говорили шепотом, когда речь заходила об этом мрачном особняке.

На первом этаже — огромный полутемный зал. Карниз массивного камина поддерживают безрукие жестокие кариатиды. Широкая, скрипучая деревянная лестница, покрытая ковром, ведет на галерею. Отсюда можно попасть во все господские комнаты. Там и размещались господа офицеры. Узкая, вымощенная белым кафелем задняя лестница поднимается на верхний этаж, в комнаты прислуги. Там спали техники и унтер-офицеры. Обслуживающий персонал дома ютился в подвале и на чердаке.

Стены комнат увешаны картинами, и не копиями, а оригиналами. Безвкусное смешение самых разных стилей! Здесь и море, и облака, и группы мужчин в мундирах эпохи расцвета Антона фон Вернера, в начищенных до блеска сапогах с отворотами. Как художнику, мне поначалу стало дурно. Я достал краски и замазал наихудшие работы.

Громоздкая мебель, имитация под чиппендэйл была ободрана и затянута ветхими гобеленовыми чехлами. И тут же рядом — канцелярская мебель, жалкий вид которой красноречиво напоминал, что здесь в течение четырех лет хозяйничало гестапо.