13 маньяков

Зверь заорал тоже – и… распался на части. На тумбочке у постели зажегся ночник, и передо мной возникли из темноты вытаращенные, налитые кровью глаза «дядюшки Скруджа».

– Ты что, охренел, пацан?! – закричал он на меня. – Здоровый лоб, в спальню к матери лезешь!

– Андрей! – Мать села на кровати, укрывшись одеялом. Она была вся красная, и вид у нее был чудовищно виноватый. – Не кричи на него, Андрей. – А потом мне: – Макс, что ты хотел? Иди к себе, я сейчас приду.

Ее чуть хриплый голос дрожал и срывался, как у неумелого певца, который лажает ноты.

Я развернулся и ушел. Теперь понятно, почему мать так вела себя со мной. Почему не доверяла мне, как будто бы мы чужие друг другу. Ей было что от меня скрывать. Поэтому она считала, что и я что-то скрываю… Я удрал в свою комнату, накрылся одеялом и заплакал. Злость разбирала меня при мысли о моем детском испуге. «Любой нормальный человек давно бы просек, что эти двое спят вместе. И только доверчивый лопух, маменькин сынок вроде тебя, мог не сообразить такой простой вещи!.. Когда в нашем доме появился впервые этот „дружок Андрей“? Может быть, в том, что отец ушел от нас, есть и его вина? А главное – ее?»

Но я не мог всерьез поверить, что мать променяла бы отца на это двуногое животное. Хотя… Что я вообще знаю о своей матери? Безмозглый наивный сопляк.

Я злился, плакал, ругал себя и даже не заметил, как вцепился зубами в ногти на правой руке и зачавкал, словно голодная собака, обгрызая их до мякоти, до крови. Я как будто взбесился – мне было больно, но хотелось и вовсе себя изуродовать.

«Не грызи ногти, не грызи ногти», – повторял я про себя, хихикая, как придурок.

А потом вспомнил о том жутике за стеной. Луч давно погас, но, может быть, он не ушел еще?

А куда и как он может уходить из запертой квартиры? Это большой вопрос.

– Эй! Ты там? – Я подошел к стене, постучал костяшками, поскреб пальцами. Раз, другой. На третий он мне ответил.

Я слышал, как в кухне переругиваются мать со своим дружком-ментом, обсуждая, кто из них должен пойти и «все объяснить мальчику».

Пусть объяснят. Пусть попробуют, веселился я и все царапал стену, представляя, как тот, темный Грызун, отчаянно крутит башкой, разыскивая источник звука. Вот он раздувает ноздри, как хищник, чующий близкую добычу, вот кровь бесится и закипает в нем.

– Иди сюда, – шепнул я ему. – Давай!

Он отозвался каким-то утробным ворчанием.

Тогда я соорудил на постели валик из одежды, накрыл его одеялом, а сам забрался вниз, под кровать.

Я был готов его встретить. И даже не очень трусил. Я почему-то догадывался, что должно случиться. И просто не хотел этому мешать.

В коридоре зажегся свет. В мою дверь постучали, потом она приоткрылась, и я увидел Андрея Петровича – вернее, его силуэт. «Дядюшка Скрудж» просунул голову в мою комнату.

– Макс, ты спишь? – спросил он шепотом.

– Нет, – ответил я, стараясь не глядеть на свет. – Входите, поговорим. Только свет не включайте.

Я привык к темноте, и свет мог помешать мне. До боли напрягая глаза, я таращился на мрак в кладовке, где стоял комод. Я ждал. Только поэтому и смог заметить: нижний ящик комода отодвинулся, и оттуда полезло что-то вроде гигантской паучьей лапы – бледная, как лунный свет, тощая рука существа с обкусанными ногтями.

Ночной Грызун, подумал я. Наверное, стоит назвать его так.

Вслед за первой протиснулась и другая рука, с зажатыми в кулаке длинными ножницами. Кончики их блеснули, когда луч света прыгнул в комнату из коридора.

– Извини, парень, – сказал «Скрудж», протискиваясь в приоткрытую дверь. – Извини, что наорал на тебя. Послушай-ка…

Не знаю, какое у него в этот момент было лицо – должно быть, смущенное. Но меня не интересовали его чувства.

Зато любопытно было бы посмотреть, как перекосилась его физиономия, когда вместо мелкого и глупого пацаненка Макса он увидал перед собой то, что вовсе не ждал увидеть: длинную, щуплую, изуродованную постоянным голодом фигуру сумасшедшего Ночного Грызуна с занесенными для удара стальными ножницами.

Увы, я мог только услышать это: длинный комбинированный звук. Он состоял как бы из трех частей: энергичное и страшное «ХЭК» – слипшиеся в одно вдох убийцы и выдох жертвы; мокрый хлюпающий звук, с которым ножницы пронзили человеческое тело, содержащее в себе четыре части жидкостей против одной пятой мяса (да, да, об этом нам говорили в школе); и в конце – скрип кости, короткий, визгливый, подобный вскрику боли.

Сам мент закричать не успел.

Вместо него заорала мать. Она ждала в коридоре и прислушивалась, а потом заглянула в комнату – и взвыла, высоко, на одной ноте, как раненная кобелем сука.

– Мама, беги.

Я прошептал это скорее по привычке, потому что к этому мгновению уже отделил себя от происходящего и глядел на все как бы со стороны, расчленяя и раскладывая детали разодранной реальности по мысленным полочкам у себя в голове.

– Беги!

Конечно, она не смогла убежать далеко, потому что убийца был близко. Я зажал уши, отвернулся к стене и стал громко думать о чем-нибудь приятном из прежней жизни, когда отец еще был с нами. Как я и надеялся, мама продержалась недолго и очень скоро вернулась к нам с папой – совсем такая, как была раньше, какой я ее помнил.

И это было хорошо, потому что для счастья мне не хватало не каждого из них по отдельности, а именно обоих родителей вместе.

Детали конструктора интересны, потому что складываются в единое целое. И это помогает обрести целостность самому творцу. Странно. От кого же я это слышал? Неважно.

Убив всех, кого отыскал, Ночной Грызун потоптался, чавкая и раздраженно ворча, в коридоре. Потом успокоился. Вернулся в мою комнату, постоял опять над моей кроватью, пробормотал что-то невнятное и уполз за стену. Я слышал, как стукнул нижний ящик комода, когда он втянул его за собой.

Все-таки он ненормально худой и гибкий, этот Грызун. Не уверен, что мог бы вот так складываться в три погибели и лазить сквозь узкое пространство ящика. А вот Грызун просачивается. Свободно, словно тень.

Я стащил с постели одеяло, устроил под кроватью мягкое гнездо и продрых в нем шестнадцать часов подряд. Проснувшись вечером следующего дня, вызвал ментов и скорую.

Медики приехали быстрее, хотя они-то как раз меньше всего мне были нужны. Но раз уж приехали… Я попросил у молодого фельдшера анальгин, стоя в коридоре возле трупов матери и ее дружка-мента. Голова у меня раскалывалась от боли и от вони, которая потихоньку начала заполнять квартиру. Бактерии, участвующие в разложении органики, уже приступили к работе, и от моих мертвецов уже шел неприятный запах.