140 бесед с Молотовым. Второй после Сталина

Нас очень волновали польский вопрос, вопрос о репарациях. И мы своего добились, хотя нас всячески старались ущемить, навязать Польше буржуазное правительство, которое, естественно, было бы агентом империализма. Но мы – Сталин и я за ним – держались такой линии, чтоб у себя на границе иметь независимую, но не враждебную нам Польшу. На переговорах и раньше споры шли о границах, «линии Керзона», линии «Риббентроп – Молотов». Сталин сказал: «Назовите как хотите! Но наша граница пройдет так!» Черчилль возразил: «Но Львов никогда не был русским городом!» «А Варшава была», – спокойно ответил Сталин.

09.07.1977

Советская делегация на Потсдамская конференции

– Гесс сидит, Вячеслав Михайлович.

– Гесс сидит по нашей вине.

– А почему – по нашей вине?

– Они были за то, чтобы его освободить, а без нас не могут решить. Нюрнбергский процесс… [22]

16.06.1977

– Поляки интересуются судьбой польских офицеров в нашем плену, это больное место… Они говорят, что наши расстреляли…

22

Я принадлежу к тем людям, которые знают историю нашей партии не только по документам, потому что по документам никакая история не происходит, – говорит бывший заместитель министра иностранных дел В. С. Семенов. – А я знаю эту историю по разговорам, по телефонному звонку, по мимолетному замечанию, и эта история, как и всякая иная история, как история Великой французской революции, хотя она была буржуазная, это была история, не записанная на пленку. Это была история мимолетного столкновения, мимолетного обмена мнениями. Если б написать историю партии по этим мимолетным столкновениям и явлениям… Революция делается не на бумаге, а в разговоре, в том, что сказано по телефону, но никогда не будет воспроизведено в каком-то документе. Несколько слов, одно слово решало – туда или сюда. Я был представителем военной администрации в Германии. Звонок: «Это Сталин говорит. Передаю трубку Молотову». – «Слушаю, Вячеслав Михайлович». – «Вам поручается поехать в Нюрнберг и посмотреть, как там наша прокуратура работает». (В это время шел Нюрнбергский процесс. – Ф. Ч.) – «Будут ли какие установки, Вячеслав Михайлович?» – «Установок нет, сами разберитесь». Я поехал в Нюрнберг, посмотрел: Руденко, Смирнов ведут дело хорошо. Я жил там недели две-три, потом их собрал и сказал: «Вы ведете дело правильно. Я – политический советник маршала Жукова, разрешите, я отбуду к месту назначения и доложу об этом товарищу Сталину».

– Они могут. Есть специальное заявление советского правительства. Этого я и придерживаюсь. Была же потом комиссия. Руденко входил.

– А сколько поляки принесли горя Украине, Белоруссии, – говорит писатель И. Ф. Стаднюк. – Между прочим, в Первую мировую войну поляки были самыми страшными для украинцев. Очень жестокие. Они не выбирали кого-то, а сразу наказывали целую деревню.

– Националисты все – польские, русские, украинские, румынские, они на все, на все пойдут, самые отчаянные, – говорит Молотов.

13.06.1974

– Перед назначением Рокоссовского в Польщу я туда ездил и сказал полякам, что мы им дадим в министры обороны кого-нибудь из опытных полководцев. И решили дать одного из самых лучших – Рокоссовского. Он и характером мягкий, обходительный, и чуть-чуть поляк, и полководец талантливый. Правда, по-польски он говорил плохо, ударения не там ставил, – он не хотел туда ехать, но нам было очень нужно, чтобы он там побыл, навел порядок у них, ведь мы о них ничего не знали [23] .

23

Назначение К. К. Рокоссовского в Польшу не было ссылкой, как теперь нередко пытаются изобразить, – будто бы Сталин опасался таких крупных и популярных военных, как Жуков и Рокоссовский, и одного снял с должности главкома сухопутных войск и отправил командовать округом, а другого послал в Польшу. Сам Рокоссовский рассказывал, как в 1949 г. Сталин пригласил его к себе на дачу и сказал:

– Это не приказ, это моя просьба, Константин Константинович. Но если вы не поедете в Польшу, мы ее потеряем.

Надо заметить, что после Сталинградской битвы Сталин стал называть Рокоссовского по имени-отчеству, вторым после маршала Б. М. Шапошникова, в то время как большинство своих подчиненных он называл по фамилиям. Во время беседы Сталин заговорил об известном аресте Рокоссовского.

– Там били? – спросил он.

– Били, товарищ Сталин, – ответил Рокоссовский.

– Сколько у нас еще людей «чего изволите», – сказал Сталин.

– Боюсь, как бы со мной не повторился тридцать седьмой год. – признался Рокоссовский.

– Тридцать седьмого года больше не будет, – ответил Сталин.

Любопытна резолюция Верховного на заявлении одной известной актрисы генеральному прокурору СССР о том, что она фактически живет с Рокоссовским, а тот не оформляет юридически их отношения: «Суворова сейчас нет. В Красной армии есть Рокоссовский. Прошу это учесть при разборе данного дела. И. Сталин». Ни слова об этой актрисе, ни слова об их взаимоотношениях, а просто поставил рядом с Суворовым… В Польшу Рокоссовскому ехать не хотелось, но пришлось. Там он стал маршалом Польши, министром национальной обороны, заместителем председателя Совета министров. Причем за ним сохранялись советские должность, звание, регалии. Его родственники и друзья говорили мне, что он любил в застолье, вспоминая свой польский период, рассказывать, как красивая секретарша сразу принесла ему бумаги на подпись. «А я плохо знал язык, брал русские слова и приделывал к ним шипящие польские окончания. И сказал ей: „Разобрамшись, докладайте!“ – имея в виду „разобравшись, докладывайте“. А получилось: „Раздевшись, докладывайте!“» Все смеялись. Когда Рокоссовский окончательно вернулся из Польши в СССР, его принял Хрущев и сообщил о назначении заместителем министра обороны СССР.

– По мне бы и округом командовать вполне достаточно, – ответил скромный Рокоссовский.

– Да вы не подумайте – это мы потому вас так высоко назначили, чтобы полячишкам нос утереть! – ответил Никита Сергеевич.

«И так он плюнул в душу этими словами, – вспоминал Константин Константинович. – Мол, сам-то ты ничего из себя не представляешь, это ради высокой политики сделано…» Когда Хрущев развернул антисталинскую кампанию, он попросил Рокоссовского написать что-нибудь о Сталине, да почернее. От имени Рокоссовского это прозвучало бы: народный герой, любимец армии, сам пострадал в известные годы. Маршал наотрез отказался писать подобную статью. На другой день он был снят с должности заместителя министра обороны.

16.07.1978

– Рейган провозгласил, что Польша – это начало конца коммунизма. Польша всегда была в тяжелом положении. У нас много было разговоров о Польше с Трумэном, Гарриманом… Мы не можем Польшу потерять – нам же за это достанется. Если такая линия пойдет, и нас это захватит. К этому тоже надо быть готовым.

04.12.1981

– Поляки никогда не утихают и никогда не успокоятся. И без толку. Все на свою шею… Очевидно, будут еще серьезные события…

09.12.1982

Черчилль пишет, что англичане из-за Польши начали войну.

– Да, да, – соглашается Молотов и добавляет: – Союзники нас голыми руками хотели брать и заставлять делать то, что им надо! Они иначе полагали. А мы обыграли.

– Народ мало знает.

– Мало, да.

– Вы не допускали в Польше Миколайчика…

– Ну а как же. Черчилль, конечно, не пишет о том, что дал Монтгомери указание насчет немецкого оружия?

– Пишет.

– А для чего – как он пишет?

– Боялся русского усиления. Русские нарушили ялтинские соглашения: Вышинский появился в Румынии.

– Вышинский позже появился, – парирует Молотов.

04.10.1972

– В Польше дела неважные, – говорю я.

– Плохо не просто то, что там неважное настроение, – отзывается Молотов, – но то, как мы капитулянтски информируем об этом.

– Пришел наш танкер с продовольствием, они не подпустили к берегу, обстреляли. Лозунг: «Лучше умереть с голоду, чем есть русское дерьмо!» Есть нечего, не работают. Чехи прислали им состав с курами – не пропустили через границу. Партия оказалась там слабой, недостойной.

– Не то что слабой, – добавляет Молотов, – а никуда не годной. Съезд они неплохо провели. Но действий со стороны Кани (Первый секретарь ПОРП. – Ф. Ч.) не было. Гришин сказал твердо, что мы не отдадим Польшу.

– Вы со Сталиным еще в Потсдаме заявили, что Польша должна быть самостоятельным, но не враждебным нам государством.

– Ну а потом, когда мы ее приблизили к себе и она стала нам дружественной – тем более, – говорит Молотов.

03.06.1981

Социализм в Восточной Европе

– Говорят, что после войны не было единства в политбюро насчет строительства социализма в странах, которые мы освободили.

– Нет, не было этого.

– То есть у вас сразу была твердая линия на строительство социализма в этих странах, да?

– Осторожная только… Для этого народная демократия была, а не диктатура пролетариата, все это были переходные такие формы, которые необходимы были. А суть – да.

– Суть: провести эту политику?

– Ну, в разных условиях по-разному. Одно дело в ГДР, другое дело – в Болгарии, но основа одна и та же.

– А Австрию вы специально оставили так?

– Да, это конечно. Потому что она не подготовлена была для этого. Браться официально за неподготовленное дело – только осложнять дело и только портить, так сказать…

– Значит, заранее решили про социалистический путь, но Австрию не трогать?

– Ну да. Насчет Австрии заранее решили. И насчет Греции. И Финляндии тоже. Я считаю, что это принято очень разумно с точки зрения истории и политики. Видите, тут самое трудное, чтобы от империализма ушли. А это было предрешено до окончания войны.

– Я читал, американцы сожалеют, что Берлин оказался в советской зоне оккупации Германии.

– Конечно, это безусловно. Это был компромисс, но такой компромисс, при котором наши плюсы были больше, чем ихние, конечно. Но и трудности оставались. А много еще осталось и других трудностей.

…Вопросы о Греции и Румынии были согласованы у меня с Иденом, а потом уже у Сталина с Черчиллем.

14.08.1973

– Вопрос о разделе Берлина был решен еще в Лондоне. Договорились разделить и Германию, и ее столицу на три части. А потом, когда союзники предложили, что надо и французам дать зону, мы сказали: «Дайте за ваш счет; они ж не воевали». Ну, они выделили, а наша зона осталась неприкосновенной. Все дело в том, что если б не было Берлина, был бы другой такой узелок. Поскольку у нас цели и позиции разные, какой-то узел обязательно должен быть, и он завязался в Берлине. Как мы могли отказать им в этом, если они говорят: «Мы же вместе боремся!»